В то утро Пафнутий Никанорович Пампасов, потомственный бухгалтер, проснулся ни свет – ни заря. Обув войлочные тапки и аккуратно, двумя пальцами высморкавшись, подкрался к двери. Прислушался: из передней доносились приглушенные голоса соседей.
     «Проспал!» - в сердцах подумал Пафнутий Никанорович и в чем был - семейных трусах и майке - шагнул к народу, попутно захватив коробку зубного порошка по гривеннику за штуку и вафельное полотенце.
     В коридоре, на подступах к уборной стояли трое: ударник коммунистического труда - прачка Матрена Ухобей, студент Мордас-Булкин и престарелая Глафира, тугая на ухо с того самого момента, как в семнадцатом грянула залпом «Аврора». Завидев Пампасова, Глафира приосанилась и стала делать таинственные знаки бровями. Пафнутий Никанорович недоумевал.
     - Доброго утречка! Как спалось? – молодым, дородным телом потянулась ударник труда к пристроившемуся в конец очереди Пампасову, вскружившему ей голову своею наружностью. Тугое брюшко, ярко-розовое, приятной округлости лицо, редкие, крепкие, как стальная щетка, волосы – мужчиной Пампасов был положительным во всех отношениях. К тому же вдовец.
     – Почивал, как младенец, - Пафнутию Никаноровичу сделалось смертельно скучно. Подумывая изменить памяти почившей от сердечных припадков супруги, кандидатуру Ухобей всякий раз он отметал на корню. - Кстати, - изрек Пампасов, глубокомысленно смотря вдаль остановившимся взглядом, - старьевщик Сенотрусов третьего дня мне примус предлагал по случаю. Не ваш?
     Лицо Матрены сделалось угрюмым. Легкомысленный повеса и любитель пускаться в шумные авантюры Сенотрусов, отрекомендовавшись артистом Вральманом, пил у ней кофей и предлагал вступить в преступную связь именно третьего дня…
     - Вечно вы выдумаете! – с напускной небрежностью воскликнула она, кидаясь в кухню.
     Пампасов зевнул. Подобные шутки давно не доставляли ему ни радости, ни скромного веселья.
     - Слыхал, батюшка, профессоры чего анадысь сказывали? – округлив глаза, громко зашептала ему на ухо Глафира, старуха болезного вида. – Землю-матушку марсиане космические посетили. Людей хватают - в аппарат летучий тащат, а тамося эксприменты над ними, бесстыдники, уделывают, - почти кричала бабка, щедро орошая слюной ушную раковину Пампасова. – Так что, ты поаккуратней, мил человек. Не суйся, куды не следует…
     - Спасибо, тронутый, - брезгливо утираясь полотенцем, выдавил Пафнутий Никанорович.
     - Что вы такое антинаучное говорите, да еще мужей ученых присовокупляете? - возмутился стоявший в уголку студент Мордас-Булкин. – Советской наукой доказано: мы одни во Вселенной. А сами вы глупы и, непосредственно затем, беспартийны, оттого и небылицам-россказням без обиняков веруете, - науку Мордас-Булкин любил пуще матери, оставленной им в родном селе Рыло, Тульской губернии.
     Отдав дань этикету, соседи помолчали.
     - Слава богу, нашелся примус! – вернулась из кухни в строй запыхавшаяся Матрена. – Шутник вы противный! – кокетливо коснулась Ухобей височной кости Пампасова.
     - На себя погляди, дура, - хотел ответить Пафнутий Никанорович, но вместо этого с напускной небрежностью светского обольстителя ухмыльнулся.
     - Послушайте, вотерклозет полчаса занят! - вновь подал из уголка голос Мордас-Булкин. – А я, непосредственно затем, на лекцию по научному коммунизму опаздываю.
     - В самом деле! - спохватился Пампасов, мочевой пузырь которого чувственно напоминал о себе навязчивыми позывами. – Опять Свиндлеры постирушки в месте общественного пользования устроили? Стыдно, товарищи!
     - Позвольте, милостивый государь! Мы десять минут как в переднюю вошли, - глубоким трогательным тоном пискнул миниатюрный молодожен Свиндлер. – Стоим тут как все, законной очереди в ретирадное место ждем-с.
     - Вот именно! – поддакнула супруга Свиндлера, пихнув Пампасова в спину грудью размером с венский шифоньер. – Извольте на порядочных людей напраслину не возводить!
     - Простите великодушно, - конфузливо почесал темя Пафнутий Никанорович.
     - А вот еще сказывают: пенсионерка одна нашла марсианина энтого. Ребенка микроскопичного, - испустив отчаянный вздох, молвила Глафира. - Приютила, обогрела, Алешенькой нарекла. Вместо сыночка он ей стал родненького…
     - Хорош, Глафира, байки травить, - решительно перебила Ухобей, завидев, как мужчина ее мечты поморщился. - Лучше бы комод свой из передней вынесла. Осьмой год, почитай, все ходют, запинаются!
     - Вот-вот! – подтвердил Пафнутий Никанорович. – Я однажды чуть головы чрез него не лишился в потьмах. Позвонки шейные растянул, доктора еле взад вправили.
     - Вы бы постучались, - веско порекомендовала впередистоящим Свиндлерша. – В сортир-то. Эта актриска, небося, опять макияж в казенном нужнике затеяла.
     - Мадам парле франсе! – подошедши к удобствам, вскричал Пампасов – единственный, сносно владеющий по-французски. - Тут промежду прочим народ советский мочеиспускательным пузырем страдает. Я зову околоточного надзирателя, слышите?.. Мадмуазель Пюре, есть на тебе крест-то?
     - Ликуйте, монсеньор Пампасов! Я к вашим услугам, - в конце очереди, бесстыже разглядывая Пафнутия Никаноровича, стояла мадмуазель Пюре в пеньюаре и папильотках. Крест, к удивлению, тоже оказался на месте: под пеньюаром, на высокой розовой груди.
     Пампасов, как пион, залился краской.
     - Алешенька, сказывают, вырос уже. Видным парнем стал, - не унималась сумасшедшая старуха. - Сам зеленый, статный, желтоглазый…
     - Да заткнитесь вы, мамаша! Без вас тошно! – вскричал Пампасов со всем пылом своей порывистой, дикой души.
     Старушка моргнула и, отвернувшись к стене, примолкла в испуге.
     - Не прошло еще время христианских мучениц, - пожалела ее Матрена.
     - У меня лекция через десять минут, а непосредственно затем в шантане ждут благоприятели! – нервничал студент. - Эй, вы там! Немедленно освободите санузел!
     - Бесполезно, кричи не кричи - Суказьянц застрял надолго, морда буржуйская, - веско изрек Пампасов.
     - Я давно говорил: каторга по нему плачет! – заголосил Свиндлер, в силу переполненного кишечника сделавшийся храбрым и язвительным. – Не знаю, каково вам, а нам с картежником и шулером в одной квартире жить некомильфо! – обхватил он двумя руками юную жену за талию.
     - Тише, услышит еще, - с суеверным ужасом прошептала Матрена.
     Все смолкло. Лишь на стене в передней размеренно тикали ходики.
     В наступившей глухой тиши было слышно, как из-за стенки, из комнаты шулера Суказьянца несся заливистый, молодцеватый храп. Намедни обыгравший в покер пристава Суказьянц спал, видел цветные сны и храпел, как может храпеть лишь счастливый, грузный, пышущий здоровьем человек.
     Соседи робко переглянулись
     - Сам такой статный, чешуйчатый… - приговаривала тихонько старушка.
     - Послушайте, а кто же, непосредственно затем, в отливальне?.. – озвучил студент волнующий всех разом вопрос.
     - С меня довольно! – под давлением изнутри возопил Пампасов и, распихивая локтями соседей, пробрался к отхожему месту. - Кто бы вы ни были, немедленно откройте! Слышите?
     Пафнутий Никанорович прижался ухом к двери: в кабинете задумчивости было тихо.
     - Матрена, зовите слесаря! – скомандовал Мордас-Булкин.
     - Пока ваш слесарь придет, у меня пузырь мочегонный лопнет! – взревел Пампасов. – А ну, открывай! Считаю до трех: раз, два, три!!
     Размахнувшись, Пафнутий Никанорович саданул кулаком в дверь. Бедняжка тоненько взвизгнула и рухнула в переднюю, подняв столб годами копившейся пыли.
     То, что обнаружилось в гальюне квартиры № 18 по улице героя войны Гопеева-Попсуевича, удручило и повергло в шок всех ее обитателей.
     На фаянсовом унитазе, по случаю собственноручно купленном Пафнутием Никаноровичем у старьевщика Сенотрусова, предосудительно держа в руках газету «Правда» вверх ногами, сидел странный субъект: зеленый, желтоглазый, чешуйчатый…
     - По какому праву вы узурпировали коммунальный клозет? – от праведного гнева Пампасова трясло. – И кто, собственно, вы такой? – он сжал кулаки и медленно двинулся на незнакомца.
     Непрошенный гость неестественно дернулся вдруг, вильнул длинной изумрудной шеей и, более не мешкая, в мгновение ока откусил храброму Пафнутию Никаноровичу голову.
     Хрустнули кости, брызнула кровь, субъект сморщился и, громко кашлянув, выплюнул голову обратно. Разинув рот, глава Пампасова глухо стукнулась об пол и закатилась под комод, при жизни так раздражавший убиенного.
     Тем временем экзальтированный гость отшвырнул газету, скуксился, засопел и вдруг заплакал – громко и требовательно, как плачут лишь трехмесячные младенцы. Для марсианина он был слишком добр, и это было скверно.
     - Маманя! – басом возопил желтоглазый и, растолкав остолбеневших соседей, бросился в объятья бабки Глафиры.
     - Алешенька, сынок… – ласково шептала старуха, крепко прижимая к чахоточной груди марсианина.