Глава 1. Игра
    
     - Так! Ледяные булавки с искрами - в гнезда - быстро, быстро! Да не тяните их, разобьете же... Красные Башмаки оставьте на месте. Хоботы Размороженного прислоните к стене. А ты - давай-давай, забирай свою одежонку... этот, как его, лигосамокат, или, как его... их...
     - Да саночки. Саночки же! - подсказывал из-за стенки макета cоломенно-лохматый Женя, кашляя от смеха.
     Сова направила объектив на длинную фигуру Зины-Бабушки, выкидывающей из комода игровые предметы одежды - куртку, короткие до колен штанишки, клетчатый шарф и меховую шапку с козырьком. Санки были обозначены на плане крестиком у двери, и Сова уже совсем собралась установить объектив в этом направлении, но ее кто-то тронул за плечо, и она поняла, что это Марик, до сих пор молчаливо стоящий у темного окна.
     - Кать, может, пошли уже? - слегка небрежно, но в тоже время просительно сказал он. - Поздно, а в нынешних условиях...
     Катя-Сова бегло взглянула на него, как всегда поразилась правильности его черт, даже скучновато стало: такой уж был у Марика прямой нос, уж такие ровные, зачесанные назад волосы, уж такие большие темно-серые глаза с густыми ресницами, такой матово-смуглый румянец, что она энергично затрясла головой, словно скидывая наваждение. И, как всегда, ей показалось, что мариково правильное лицо словно затянуто кожей, как кисть романтического персонажа может быть "затянута в перчатку".
     - Ребят, есть предложение: по домам! - в конце концов, крикнула Катя и включила на полную мощность прожектор. Тот мигом выхватил игровую площадку, заполненную сложно скомпонованной горой зеленых ящиков из-под апельсинов, фигурами игроков, обсыпанных контактным порошком, каждая частица которого передавала сигналы катиной технике, и набором бытовых предметов, четко пронумерованных на плане.
     Из снующей среди ящиков группы, скатившись по невидимым опорным точкам с отливающей зеленью скалы, собранной из тех же пластиковых ящиков, вылетела Лисина - в развевающемся белом палантине из выпрошенного у медсестры халата, с замотанной махровым полотенцем головой, в резиновых купальных тапочках, высоко неся факел бенгальского огня, рассыпающегося золотыми искрами того же контактного лигопорошка, делая балетные па и пронзительно завывая:
     - Не пропадем! Никуда не денемся! Не выпадем! Марик, чуши не пори! - потом подлетела к катиному приборному столу, вывернула объектив из стойки, мгновенным движением загасила прожектор, выключила лиго-терминал и понеслась к двери:
     - На выгул! На выгул! Идем в Центр - и, кокетливо развернувшись у двери, капризно заявила, - Собирались же! Давным давно!
     Все объединились компактной группой, посовещались, указывая поворотами голов и плеч на Марика. Потом, как и Лисина, замахали руками и решили: "Идем, раз собрались, идем!" И пришлось идти со всеми, хотя Марик полагал, что это неразумно и опасно, а Катя страшно устала, ведь ей нужно было не просто двигаться и произносить придуманный лохматым Женей Комлевым текст, как остальным, а следить за аппаратурой и фиксировать, не всегда доверяя автоматике, последовательные фазы игры про Кея и Герду. Кроме того, в ее обязанности входило обсыпать фигуры игроков лиго-порошком. Сове было неохота идти к контейнерам с предметами, и она сунула коробочку с порошком в карман.
     Они шли, взявшись за руки, и галдели. Так им было не страшно.
     "Говорят, у зампредседателя 5-го Управления сынок выпал на прошлой неделе! - взвизгивал кто-то в первом ряду, низкий голос с южными нотками возражал: "Нэ выпал, нэ выпал...Он с сэкрэтаршей сбежал на Курилы", а вольный говорок Лисиной успокаивал: "Да враки все. Ну кто точно видел человека, у которого кто-то бы выпал? Скажем, у девочки - ее мальчик, или у мальчика - его девочка. Или у брата - сестра...", " Или у сутенера его пр...", " Фи, Комлев, что за литературу вы читаете, у кого набрались словечек? " " Я Сашу Черного читаю..." И прочитал: "У двух проституток сидят гимназисты: Дудиленко, Барсов и Блок..."
     И- ииии! - завопила 2-я выпускная группа 7-го лиготехникума и понеслась вперед. Марик шел последним и при чтении стихов Комлевым вообще демонстративно сделал несколько шагов назад, да так и так продолжал некоторое время пятиться, протестующе маша руками. Катя, было, двинулась за всеми, но постепенно тоже начала отставать, ибо совсем забыла про намечавшуюся прогулку и надела новые полуботинки, которые мама наконец-то получила на выданные еще прошлой осенью талоны.
     Потом еще и хромота из-за неудобной обуви возникла. Катя обычно ходила быстро, смешно топая, слегка даже косолапя. Но это никогда ее не портило, а напротив всегда выделяло ее походку - Сова она и есть Сова. Небольшая, но складная, какая-то обтекаемая. Ее тело было из тех, что все ладно умещают в себе - и ровную, в меру, выпуклость груди под свитерком, и покатые полные плечи и круглые ладошки с маленькими ловкими пальцами, и крепкие ровные ноги с большими, чуть косолапыми ступнями. Слегка округлым было и лицо с огромными светло-карими широко расставленными глазами - чистыми, почти безресничными, всегда удивленно-насмешливыми - и маленький, тонко вырезанный рот, и выступающий вперед подбородок, похожий, по всеобщему мнению, на "нищую горбушку батона за тринадцать копеек".
     К площади шли неширокой центральной улицей, на которой уже почти не было прохожих - пролетел один раз одинокий троллейбус, да прошуршала пара такси. Тем не менее Марик всякий раз переходил переулки только на зеленый свет.
     В начале улицы Лисина ткнула пальцем вправо и сказала, что здесь-то и есть самая лучшая в городе парикмахерская и косметический салон. Длинная Зинаида тут же вставила: мол, это не для нас, это только для избранных, у кого связи и кучи талонов. А потом просяще пробасила:" Лись, а там нос можно переделать? " " Можно, все тебе будет можно, " - тут же вступил, не отходящий от нее ни на шаг, толстенький Вова Вараксин и добавил: " А ведь мы - студенты лиготехникума - и есть избранные! Или кто-то сомневается?" Женя Комлев при этом присвистнул и запрыгал, словно большая обезьяна, согнув колени и загребая воздух длинными, не по росту, руками. А перед светлым зданием дома литераторов прокричал, указывая на светящиеся в глубине двора окна замка-ресторана: "...Пью портер, малагу и виски...Сосики в томате и крем, пулярку и снова сосиски..."
     Катя, с трудом бредя рядом с Мариком, и тщетно надеясь, что он предложит ей ухватиться за его локоть, во все глаза смотрела по сторонам. Она видела эту улицу только днем, и, в основном, в детстве, когда бабушка таскала ее с собой по магазинам. Тогда еще не понаставили всюду этих кубиков и пирамидок - ярко раскрашенных будочек с надписями: "Засохший хлеб - ценное вторсырье". И - "Консервные банки - в переплавку! " Кое-где попадались и теремки для бездомных собак, из которых доносились звуки странной возни.
     Сова помнила невысокие чистенькие дома этой улицы с лепниной вокруг окон, напоминающей ей белые воротнички школьной формы, большой раскидчатый дом с переходами-террасками между боковыми и центральным зданиями, словно протянувший к улице распахнутые для объятий руки. Всегда удивляла ее большая церковь, вечно окруженная грязноватым бетонным забором, за которым что-то постоянно низко гудело, и дом с бледными картинами под крышей, что стоял за церковью. Этот дом из-за непривычности формы Сова в детстве считала "недостроенным, да так и кинутым". Мимо музыкального здания справа прошли тихо, что-то надоело шуметь, да там и как-то было строго.
     Разглядывая дома по сторонам дороги, Катя даже забыла о своей пятке. А когда вышли к широкому пространству, где перед парадами ходили по кругу танки, Катя готова была заныть. Поэтому они с Мариком, едва добравшись до ограды парка под стеной, завернули туда и сели на скамеечку. Фонарь был яркий, Катя сняла коричневый грубый полуботинок и потрогала пальцем вздувшуюся под тонким чулком водяную мозоль. Марик нагнулся, внимательно посмотрел и сказал: " Надо же, чулок не протерся, а кожа протерлась..." Потом медленно протянул белый прямой указательный палец и, коротко и испуганно втянув в себя воздух, потрогал вздутие на розовой пятке.
     Катя покраснела, подложила под пятку свернутый носовой платок, быстро поднялась и потянула Марика за всеми. Голоса были слышны уже на площади. Марик пошел, за ней, но медленно, все время приостанавливаясь и поглядывая назад, на скамейку. Потом неловко схватил Катю за руку, задержал и сказал:
     - А знаешь, кто сидел на этой скамейке, здесь, в Александровском саду?
     - Кто-то из твоих родственников? Мама с папой, когда начали встречаться? Или...? - Катя фыркнула - Нифонтов с Петруничевым?
     - Ну, что ты, ей Богу, вдруг здесь услышат, охрана же всюду! - испугался Марик, поспешно двинулся за Катей и всеми и добавил на ходу, - Нет здесь, под стеной, сидели совсем иные... персонажи.
     Они вышли на темную площадь, в глубине которой сиял, подсвечиваемый снизу, упрятанный в пузырящуюся и горбатящуюся прозрачную оболочку, законсервированный до генеральной реставрации Собор Василия Блаженного.
     Рубиновые звезды стойко горели на высоких, выступающих из тьмы башнях, и всем сразу стало спокойно. Не хотелось думать о страшном. В незыблемости главной площади и привычной веры, рождающей чувство защищенности, отпали все страхи. Кто и зачем станет выхватывать их из привычного и как-то устроенного мира. Их - молодую надежду страны, лучших из лучших, учащихся элитного лиготехникума, в который стремятся попасть тысячи абитуриентов.
     Ребята прошли под стенами, за которыми - они это знали - продолжали неистово трудиться на благо Нифонтов с Петручевым и все остальное правительство. Караул у мавзолея вытягивал шаг. Ребята притихли, миновали площадь, спустились к метро.
     Катя с Мариком заметно отстали, у Совы все больше болела пятка. Вылезши из метро, они сначала завернули к Марику, чтобы одеть хотя бы старые мариковы кеды, иначе Кате было просто не дойти домой.
     - Ой, а давно вы тут этих ящиков понаставили? - заявила Катя, только переступив порог.
     - Недавно, - пожал плечами Марик, - маме в ее институте достался талон в очередь на корпы, она подзаняла денег - и вот, - Марик с гордостью отвел руку и показал Кате комнату с вожделенным многими гарнитуром из интеллектуальных модулей на лигокристаллах - корпов. Модули образовывали различные конструкции, аккуратно втягивающие комплекты одежды, принимающие сигналы радио и телевидения страны, делающие необходимые расчеты и осуществляющие связь с правительством. Кухонные корпы и комплексы для стирки у Марика в квартире стояли уже давно, Катя их видела.
     Но Сова не проявила должного уважения к гарнитуру, плюхнулась в старое удобное кресло, которое осталось еще с тех времен, когда мариков дед был жив, и потребовала кеды. Пока Марик ходил за ними, Катя тупо смотрела на переднюю панель платяного шкафа, где светилось последнее обращение правительства: " Внимательно относитесь к бездомным собакам. Приносите им еду и, по возможности, отводите в ветеринарные отделения".
     Мозоль на пятке лопнула и сочилась. Катя постеснялась снять чулок, влезла, примяв задник в принесенный кед, быстро попрощалась и двинулась к двери. Марик сдавленно предложил проводить ее. Но Сова сразу поняла, что он побаивается, и сказала, что теперь прекрасно дойдет сама. Марик молча кивнул, слегка покраснел, прошел к креслу, в котором только что обитала Катя, и сел, аккуратно положив руки на скругленные подлокотники из полированного орехового дерева. Катя помахала ему растопыренной круглой ладошкой, двинулась к двери и обернулась. Марик сидел неподвижно и, не отрываясь, смотрел вперед на корешки книг в модульном шкафу, туда, где стояли томики по математике и философии. Там же расположилась и фарфоровая статуэтка на математическую тему: длинноногий и прямоносый Ахиллес тщетно догонял черепаху.
     "Ох, достала его мамаша, - подумала Катя, - мало того, что засунула в этот лиготехникум - ну какой Марик технарь? Она его еще и в институт заставляет готовиться, а там - вообще кромешь... Вот Вовка Вараксин - правда, легко все сечет. Так то Варакуша, у него голова на лигокристаллах..." Катя захлопнула дверь и двинулась домой.
     Дома никого не было. Мама, наверняка, засиделась в редакции. Катя добрела до кухни, машинально вставила в розетку шнур трансляционной тарелки и зажгла газ под чайником. Есть очень хотелось, но сил не было даже разогреть знаменитые мамины котлеты. Намазывая на горбушку батона за тринадцать копеек надоевший икорный концентрат "богатый витамином це, витамином а, витамином... а также различными микроэлементами", она рассеянно слушала радио. Из тарелки сначала неслись песенки из бесконечного сериала про потомка Чингисхана, потом опять рекламировали икорный концентрат и кофе из натуральных зерен, выращенных в высокогорных районах Кавказа. Потом на некоторое время все стихло, и Сова молча жевала, всей душой отдыхая от просветительской рекламы. Но тут тарелка вновь заговорила, и Сова сразу обратила внимание на резко изменившийся тон ведущего. Это был юный, срывающийся, совсем не поставленный голос: " Прислушайтесь к нам, молодые! Говорит радио "Сполох"! Прислушайтесь к нам! Боитесь по вечерам выходить на улицу? Не верите официальным заявлениям о том, что многочисленные исчезновения молодых людей, наблюдавшиеся в последнее время во всем мире, - лишь вредные слухи? И правы! "Выпал", - говорите вы. Выпал - не значит пропал. Если человек пропал, его начинают искать. Если человек выпал - до него уже никому дела нет! Необходимо создавать комитеты поиска, подобные тем, что есть во всем мире. Исчезновение соу-звезды Мэри Снаут, потрясшее ее поклонников в Америке, должно волновать и нас. Нет никаких сведений о том, что правительственные службы розыска и высшие научные круги США смогли хоть как-то пролить свет на это и другие исчезновения. И только Международный форум " Ученые - за детство без границ!" пытается открыто говорить об этой проблеме и ведет исследования. Молодые! Мы призываем вас к борьбе..." Но тут не поставленный голос совсем захлебнулся, и тарелка некоторое время вообще молчала.
     Сова так и застыла с полным ртом, боясь даже жевать. Потом подобралась к этой самой черной штуковине, которую мама как-то купила в магазине имитационных товаров, в очередной раз изображая, что собирает старинные вещи, сняла со стены, покрутила в руках и повесила назад. Тарелка ровно ничем не отличалась от обычных репродукторов, разве что тем, что была круглой.
    
     Глава 2. Мастерство
    
     На другой день была практика в сборочном цеху - мастерство. Нужно было прийти раньше обычного, чтобы одеться в костюм для работы в чистом помещении. Снежно-белый комбинезон, прозрачная нахлобучка на волосах, маска, закрывающая рот, и огромные очки, делали всех одинаковыми и страшноватыми. Женька Комлев, правда, и тут находил прикол, и принимался ползать по высокочистому полу на четвереньках, отыскивая снежных клопов, которыми пугали всех начинающих криталльщиков. Женька глухо выкрикивал из-под маски:" Клопы - не мы, мы - не клопы. И потому...лэ-э-таем мы." Потом заладил и вовсе что-то несообразное: подняв сведенные руки на головой, он кидался на стены, словно пытаясь их протаранить, и орал, что теперь он гигантский Крот. И верно, была когда-то такая опасная игра, в Кротов...
     Катя пристроила, наконец, на голове нахлобучку, очки и намордник и остановилась посередине раздевалки в ожидании, бессильно опустив руки и выпятив вперед, как-то еще по детски, плотный животик. Женя с Нерсисяном, обладающим натуральным кавказским "э-э--" подскочили к Кате и хором, глухо, через респираторы, завопили: "Ну, Катька, ты - Сова-а-а!" И действительно, огромные катины глаза за пластиковыми очками казались еще больше, желтее и непроницаемее. Возник зуммер, и высокая, словно бы, неземная фигура Зины Красильниковой, укутанная в комбинезон самого большого из выданных им размеров, двинулась к системе проходов в цех и призывно помахала рукой.
     Цеха были расположены в помещении старинной фабрики на берегу реки. Перечеркнутые переплетами, клетчатые окна фабрики, темно-красный кирпич ее толстых стен, высокие металлические, наглухо зарытые двери - все это вовсе не напоминало о том, что нутро фабрики перемонтировано - вынуты полы, потолки, перекрытия, заменены системы вентиляции и канализации - и организовано знаменитое на весь мир учебное сверхчистое производство техники на лигокристаллах.
     Когда вошла 2-ая выпускная, 4-я средняя сорвалась с крутящихся сидений возле ленты конвейера и понеслась к выходу. Катя заняла свое место, размяла пальцы и поначалу машинально делала заученные движения: 7-8 канал, 5-ая звездочка, 3 с половиной - клепаем... Потом снова по пришедшей панельке - 7-8 канал, 5-ая звездочка, 3 с половиной - клепаем... Так продолжалось часа два. Потом, как обычно, Сова начала чувствовать, как возникло некое жжение под левой ключицей. Потом, как водится, начало мелко-мелко, заметно только для нее, дрожать левое веко - кусочком, возле переносицы. Ей даже показалось, что сейчас поползут по полотну конвейера снежные клопы...
     Тогда Сова стала применять недавно придуманный ею метод. Она решилась на смену последовательности действий и начала с пятой звездочки. В этой ситуации локоть не так прижимался к краю рабочей плоскости, ощущения несколько менялись, и Катя спасалась от монотонности. Таким образом, она еще час старательно трудилась, но вдруг услыхала над ухом: "Катерина, что дуришь? А ну - на профилактику!" Пришлось повиноваться и пройти в отгороженный стеклянной стенкой закуток начальника учебного цеха. Высокая белая фигура в такой же прозрачной наколке и очках-семафорах двинулась за ней. "Вечно, этот Чубаров..." - ворчала про себя Сова.
     Чубаров завел ее за шкаф - единственное место, которое не просматривалось со всех сторон.
     - Ты зачем чудишь, Катерина? Ведь тебя за такие вещи - за нарушения технологической последовательности, могут, знаешь как?... А уж меня-то...- шепотом, отвернувшись в сторону, чтобы не засекли звукоуловители прошипел Чубаров, - Известно ведь всем, что со мной...
     Сова стянула все с головы и слегка опустила молнию комбинезона, потом твердо сказала:
     - Аким Юрьевич, я так уже делала. И ни разу при тестировании не забраковали ни один элемент. Ну, если это меня держит? Не могу же. Не могу я...
     - Знаю, моя Умница. Знаю. Не выносишь ты нудной последовательности, тебе необходима смена впечатлений, рваный ритм. Ну, потерпи. Сейчас наш мир так устроен, а завтра - кто знает? Ведь выпускной курс, закончишь и ...
     - И на настоящий завод. Привяжут к этим лигокристаллам навечно. Разве что заведу троих детей.
     Чубаров слегка отпрянул, вышел из закрытой шкафом зоны и принялся ходить по закутку, запустив руки в свои густые, темные, стоящие шапкой надо лбом, волосы и, как всегда, "выдрючиваться". Он захватывал прядку большим и указательным пальцами, сжимал, выкручивал и слегка дергал. Потом хватал другую прядку, и так, в задумчивости, издевался над волосами некоторое время. В конце концов, он вернулся за шкаф, где продолжала молча стоять Катя, покусывая нижнюю губу.
     - Катенька, лигокристаллы обнаружили десяток лет назад на Урале наши доблестные геологи - и на большую радость и на беду. Все эти немыслимые триллионы, что наше Государство за них выручает... Не знаю, у меня даже не укладывается в голове! И при всем при том - все эти ящики для черствого хлеба на улицах... Да - мощь страны, да - всемирная монополия в микроэлектронике, да - возможность придерживаться единой идеологии.
     Катя насупилась, зажмурила глаза, сморщившиеся веки ее мелко-мелко задрожали, а пухлая нижняя губа выползла вперед и захватила верхнюю. Но потом, вдруг собравшись, она сцепила руки, подняла их над головой и рубанула воздух с хрипловатым криком: " О-ы-охх!"
     - Ты что же это? - Чубаров зацепил замочек молнии ее комбинезона, застегнул ее до отказа, слегка встряхнул Катю и напряженно спросил - Ты, это... А что ты дома... слушаешь?
     - У нас - такая круглая, трансляция...
     Чубаров быстро повернул голову, глянул в сторону замершей в ожидании группы датчиков на стене и громко произнес:
     - Впрочем, Совушка, ты, прежде всего, технологического цикла придерживайся. А оттягиваться будешь вечером, ведь вы еще не закончили съемки игры?
     - Нет, там нужен вид сверху. Знаете, когда перемещения объектов видно на плане...- всхлипнула Катя.
     - Да, да! - глаза Чубарова сощурились, на бледной, покрывшейся лучиками смеха коже вокруг глаз проявились веснушки. - Я знаю, как это сделать, ты мне только напомни завтра в обед.
     Чубаров надвинул Кате на глаза очки, поднял намордник, схватил за плечи и повел к дверям в цех. Только Сове все время казалось, что у него очень уж горячие ладони, и это чувствовалось даже сквозь комбинезон.
     Катя вернулась на свое место, конвейер опять пошел, а Марик опустил голову, до того напряженно повернутую в сторону пустующего катиного стула. Теперь он немного успокоился - Катя вернулась на место, можно было погрузиться в свои мысли. Со вчерашнего вечера он был словно сам не свой. Необходимо было как-то осознать себя, привести в порядок. И, тем не менее, даже думая о своем, Марик работал аккуратно и точно. Он не делал ни одного лишнего движения, технологические операции не утомляли его, но казались полностью лишенными смыла. Но даже приятно было: здесь его абсолютно никто не трогал и не смел одергивать.
     Не отдавая себе отчет, зачем, собственно, Марик вспоминал вчерашний день - четверг, в который он, как обычно, ходил к учительнице латыни и французского языка.
     Софья Даниловна - немолодая сухонькая женщина жила в одном из старых многоквартирных домов на Западе. Подъезд был темный грязноватый. Но, только переступив порог, Марик погружался в теплый присушенный запах, в шуршание желтоватых листов бумаги с текстами, в поскрипывание старого паркета. Запах старой бумаги, книжного клея, красок, исходящий от многочисленных картин, украшавших квартирку, - тут же выбивал Марика из привычной колеи. Дальше было еще сложнее. Мало того, что Софья беспрерывно говорила и порхала возле огромного концертного рояля, занимавшего почти все пространство ее единственной комнаты, она еще и постоянно загружала Марика непонятным ему эмоциями, провоцировала намеками и жестами. Софья поясняла при этом, что вызывает тем самым его скрытые силы и активизирует проявление его способностей. С одной стороны Марик молча обижался, ибо полагал, что его способности для всех очевидны. Правда, был при этом глубоко убежден, что используют их не в том направлении. А с другой стороны, ему все время казалось, что Софья добивается чего-то иного.
     Последний выпад Софьи Даниловны, уж особенно заморочил ему голову. Они переводили французское стихотворение, в котором все время повторялась фраза: " Ты замрешь возле ее ноги..."
     " Не буду я сидеть ни у чьих ног!" - цедил Марик и вгрызался в текст, стараясь правильно понять значения слов и выстроить из них логическую конструкцию. Текст был тяжелый и воспринять его Марику былы довольно сложно, но он старательно переводил: "Когда у тебя нет ничего, кроме страха за любимую и бесконечной дрожи в тот момент, когда она ставила ногу на подоконник (подоконники) и казалось - еще чуть-чуть и высокий скользкий воздух заменит каменную опору. Нога была изящная, живая, кафель - мертвый, ведущий во впивающийся в душу зеленоватый колодец".
     Софья взмахивала тонкими ручками, ложилась грудью на черную крышку рояля, ерошила свои подкрашенные чернилами легкие кудряшки и уверяла: "Будешь! Будешь!" Марик возмущался, раздраженно откладывал книгу, даже вылетел на лестничную площадку и хлопнул дверью - но потом снова возвратился, ибо не любил незавершенных дел.
     И вдруг Софью прорвало , и она, облокотясь на крышку рояля, красиво вдавив в его поверхность локоток (так, чтобы не было видно заштопанного рукава кофточки), произнесла ряд французских фраз, сверкая глазами. Марик не все сразу понял, но и сейчас повторял их про себя:
     - Ты увидишь голубую бьющуюся змейку под тонкой щиколоткой, ты увидишь бледный овал ногтя на игрушечном, словно бы восковом пальце, ты увидишь это нежное восхождение все чувствующей бархатистой кожи на высоком подъеме...
     Зачем была Софья, к чему были все эти ее разговоры, Марик никак не мог понять, знал только, что индивидуальные занятия с репетитором по языку были для него большим прорывам, достижением, результатом длительной борьбы с родителями. Мама всегда считала, что вполне можно использовать лингвистические курсы на дисках, которые продавались в каждом магазине, благо дом полон лиготерминалов - воспроизводи - не хочу. И эта Софья с ее бумажными текстами, с пронзительным голосом, да еще и талоны ей нужно подкидывать - от себя отрывать...
     И Марик осторожно, мельком, не отстраняясь от работы, кинул взгляд на катины ноги, прочно упакованные в белые неуклюжие валеные конечности комбинезона, и подумал о розовой незамысловатой пятке и вздувшемся пузырике мозоли. Потом перевел взгляд дальше, вгляделся в череду ног, закутанных в чехол комбинезона и заметил тут некую несообразность. Валенок одной из безличных фигур за конвейером странно загибался снизу, ткань комбинезона натянулась и плавно облегала какое-то непонятное острие, утыкавшееся в пол. Марик никак не мог понять что это, в голове его все перемешалось и вдруг в закупоренном пространстве комбинезона стало тесно и жарко. Марик с трудом втянул в себя воздух сквозь намордник-респиратор, и тут взвился неожиданный звонок на обед. Все вокруг задвигались, заскользили в своих белых валенках по сверкающему полу к дверям, начали спешно скидывать комбинезоны. И тут Марик понял, наконец, отчего произошло его странное волнение в цеху. Лисина гордо выступала в почти запрещенных для девочек ее возраста туфельках "на шпильках". Она побоялась снять и оставить в раздевалке, а напялила прямо на них комбинезон.
     Столовая представляла из себя пятиэтажную трубу со стенами из красного кирпича, расположенную в центре старого здания фабрики. Вход был со опускающейся решёткой: ровно в 14.00 решётка с шумом грохалась вниз: и кто не успел поесть - пиши пропало. Там же, у решётки висело подробное меню. Необходимо было выбрать вариант, взять себе пластмассовый талончик, номер и цвет которого соответствовал выбранному, а также отдельный талончик на напиток, стать в правильную очередь с правильной стороны лестницы у входа, (соответствующую номеру и цвету выбранного варианта обеда), отстоять ее, схватить плывущий к тебе по конвейеру поднос с поставленным на нём вторым, добавить к нему пакет с сухими щами и салат, стать в отдельную очередь за напитком (,лимонад, "Буратино", яблочный сок, "Боржоми"...), подняться с этим горячим и качающимся подносом на этаж выше, маршируя через весь зал, найти место, поесть. Потом спуститься с грязным подносом опять вниз, найти правильный конвейер, снять стакан из-под питья, поставить его отдельно на большой поднос, куда ставят все, а затем водрузить грязный поднос на конвейер вилками и ложками в сторону дырки, куда он должен уплыть. Уф!.. Однако всё это было бесплатно, родители не тратили талоны на учащихся детей.
     Наконец, обед удалось удачно преодолеть, удалось даже подняться к учебному цеху и начать облачение в комбинезоны, но тут староста группы Паша Нерсисян вдруг застыл с поднятым вверх пальцем, и все поняли, что он получил важное сообщение от руководства техникума, которое передается только на вшитый у старосты под кожу за ухом микро-мобильник.
     Паша постоял так несколько минут, расставив ноги и подняв руку с предостерегающим пальцем, потом завопил:
     - Победа! Счас, пошли! Нашу игру выдвинули на лауреата конкурса! Переодевайтесь, живо. Летим в райком!
     - Погоди-ка! - возмутилась Катя. - Мы же еще не сделали игру в плане. Нет съемок сверху. Все ерунда - надо же доделать.
     - Нэ знаю я нэчего! Раз вэлят в райком - нужно скидывать эти белые простыни - и в райком! Им виднее. А где Чубаров?
     Чубаров - уже в строгом костюме, приглаженный, появился из преподавательской и строго сказал:
     - Судя по всему, вы удостоились большой чести. Вашу работу заметили. Действительно, занятия на сегодня отменяются, - и уже тише. - Цех закрыт, все ушли в райком...
    
     Глава 3. Предбанник и кабинет
    
     Неслись они, что есть сил. Впереди - длинноногая изящная Лисина, слегка раскачиваясь, как бы неуверенно, разрывая воздух далеко выступающим носом и не препятствуя себе срезанным, мягким подбородком; за ней Зинаида, словно греческий атлет, и - как ни странно, не отстающий от нее никогда, пыхтящий, но точно рассчитывающий маршрут движения Варакуша; потом Паша Нерсисян - полный сил, достоинства и надежд; потом ровненькая Катя, довольная, что отодвинули от ненавистной работы и дали подышать; за ней - вихляющийся и неряшливый Женя Комлев; а сзади всех Марик, откинувший назад большую голову с бледным лбом, выставивший вперед кадычок и с напряжением передвигающий тяжелые, не желающие нестись невесть куда ноги. Чубаров бодро и тренированно трусил сбоку, придерживая портфель с бумагами.
     Райком был недалеко - темно-розовое, отдельно стоящее здание над потоком машин - словно на высоком берегу реки. Над зданием развивалось два флага - красный с серпом и молотом, и красный же - но со стилизованной снежинкой в углу - торговой маркой техники на лигокристаллах. Этот крсталлик льда, доведенный до неузнаваемости мастерами художественной пропаганды и превращенный хищную звезду, перечеркнутую слегка наклонными перекладинами, называли иногда "корпусколой вьюги".
     Разгоряченные, ребята влетели в высокие двери и сгрудились возле вахтера.
     - Вы к хому? - раздраженно спросил толстый дядька в темном, фирменном, маловатом ему, кителе со снежинками в петлицах.
     - Нас вызывали, срочно! Мы на конкурс! - возник общий галдеж.
     Дядька-вахтер порылся в бумажках на столе и безапелляционно заявил:
     - Нету бумах на группу. И на преподавателя тоже нету.
     Чубаров слушал молча, стоя позади всех, сжав губы. Потом рывком подскочил к стойке продвижения сотрудников и сунул свою личную карточку в щель приема. Стойка моментально сработала и втянула в себя шлагбаум. Чубаров позвал за собой ребят.
     - Куда!!! - завопил дядька, - По личной карточке спеца вход сто лет как отменен. Нужон письменный пропуск. Подписанный Первым. Нечего тут. Ходили уже, напели тут всего...
     Потом подошел, цепко схватил Чубарова за плечо и отвел в сторону. Дальше, не спеша, двинулся к старенькому телефону, взял допотопную трубку и спросил у кого-то про группу. Долго выслушивал ответ и осанисто пояснил:
     - Погодите тут, счас вам вынесут...
     Чубаров громко выдохнул воздух и выпустил из рук портфель, который с грохотом свалился на мраморный пол. Катя тут же пошла, подняла портфель, аккуратно поставила возле Чубарова, и погладила его по руке:
     - Аким Юрьич, дадут нам пропуск. Всем - по списку. Не гневите...
     - По списку - так по списку, - сглотнул Чубаров. И потом с трудом сдерживая раздражение, прошипел - Никогда не бери меня за руку, Сова. Тем более, здесь.
     Сверху и с боков на них смотрели глаза замаскированных под украшения лепного бардюра кинокамер, со своего стула взирал вахтер в тесном кителе, а из-за низкой перегородки таращились гардеробщицы.
     В мраморном вестибюле-предбаннике стало тихо, и визгливые голоса гардеробщиц вступили в свои права, продолжая начатую перед приходим ребят беседу:
     - Ты где пряжу-то брала, Ксеня?
     Та, что непрерывно вязала, тут же ответила:
     - Да баба Первого выдала. Я у их на даче огород полола. Ты б видала, какой водопад на участке соорудили. Говорят, прям из Мельбурна выписали. Но, я тебе скажу, у нас, в дворовой оздоровилке - не хуже. Влезешь в него - так и массажирует, та и массажирует. Просто спина потом горит.
     - Да ну, Ксеня - "огород". Вон, из отдела Мобильных систем, уборщица - так она в выходные мотается ко Второму на кофейные плантации в Краснодар. Ну, он там купил себе... Да, ладно тебе, все же знают...
     И тут пухленькая девушка в очечках спустилась с мраморной лестницы, подала вахтеру серую разлинованную бумажку с печатью, он что-то долго с нее переписывал в толстую амбарную книгу и только потом пустил ребят с Чубаровым к Секретарю по интерактивным играм.
     - Только Секретаря нет, - предупредила девушка, пока все поднимались на второй этаж и встапали в коридор, устланный бордовой дорожкой. - Она - на совещании. Но там "окно" между выступлениями, и она согласилась побеседовать с вами по Каналу. Зайдите в кабинет, я вас подключу.
     Кабинет был большой, тоже с дорожкой, только с темно-синей. За огромным столом с лиго-терминалом никого не было. Ребята сгрудились возле малахитового экрана, висящего на стене. Экран пока был просто зеленой плитой с замысловатой и торжественной сетью природных линий и прожилок, на котором в правом углу была прибита табличка " Ударнику учебы и работы 2-ой степени". Потом возник писк, и в зеленой глубине экрана проявилась рука с хищным маникюром и авторучкой, а потом - движущиеся губы и волевой подбородок Секретаря по интерактивным играм:
     - Ой, это выпускная из 7-го лиготехникума? Здорово! Вы меня уж простите - запарка. Верно, верно вам передали. Выдвинули вашу игрушку на призовое место. Только вот сейчас и проголосовали. Так что - радуйтесь. Только вот...
     - Но мы же еще не закончили. Вид сверху, съемка на плане... - начала было Катя.
     - Это ерунда, - отпарировала Секретарь по интерактивным. - Мы приняли работу "в целом". Доснимите. Только мигом мне! А так... Все отлично. Я очень рекомендовала - мой же микрорайон! - и все проголосовали. Только... что это я хотела? Тема какая-то... Правда, "Снежная королева" - вполне официально одобренный и проверенный материал. Были и игровые фильмы, и мультики в старину... Но в вашем сценарии - все ведь с ног на голову... Драки с разбойниками, битва со снежными клопами, полчища ледяных булавок... Да все верно - игра есть игра. Но - идеология-то в чем? Вот, скажем, у 5-го училища - игра "Соловей-разбойник. Одихмантьев..." А кто у вас сценарист?
     Женя Комлев торжественно выступил вперед, прокашлялся и заговорил неожиданно низким официальным голосом:
     - Меня привлекла в сказке датского писателя Ганса Христиана Андерсена тема вечности. Мальчик Кей, похищенный коварной Королевой - и он кивнул на Лисину, - можно сказать, взятый в заложники, - собирает из кусочков льда - обратите внимание - дискретных элементов, по сути, кристаллов, - слово "вечность". Вот эта кристаллическая, дискретная вечность....
     - Вот- вот!!! - радостно оскалился рот Секретарши по..., - Как это я сразу не просекла. Молодец, Комлев. Я поговорю по поводу опубликования твоих стихов в молодежной газете.
     Обратно все шли как-то медленно и бочком, стараясь не наступать на бордовую дорожку. На улице Марик подошел к мрачному Женьке и тронул его за плечо:
     - А если б она спросила, зачем это Герда растапливает все это кристаллическое нагромождение слезами? И к чему у нас в последнем кадре всюду теплое соленое море?
     - Так ведь - как сказать, - сплюнул в сторону Комлев. - Это ж ты гипотетический вариант сейчас выдаешь. Наш клиент - игрок, может и отменить "режим слез". В финале слово "вечность" будет великолепно набрано - кстати, прекрасно Чубаров разработал многомерный фигурный вариант "Тетриса". Чубаров, он же вообще...
     -Ты, Женька, мне очевидных вещей не поясняй, - обиделся Марик. - Ты ей еще и того не сказал, что осколки зеркала - тоже ведь кристаллы своего рода - подкинули в нашу игру злые тролли. И кого мы с тобой под троллями подразумевали...
     - Марк, тебя понесло. Что ко мне пристал-то? Ты у нас консультант - вот и проконсультировал бы секретаршу. Какой ротик-то у нее, а зубки!
     - Евгений, - вскинул голову Марик, - я не желаю разговаривать с тобой в таком тоне. Твои вечные шуточки на тему... на тему различия полов меня просто выводят из себя... Неужели ты не понимаешь, что таким образом ты нарушаешь гармонию нашей жизни, ты отвлекаешь... Мы должны сейчас учиться... Мы должны. Нас же учат - не осложнять, сохранять разум для лучшей работы.
     - Да какой там разум для нашей лучшей работы нужен? - прошипел Женька прямо в покрасневшее ухо Марика, - Голова пустая наша им нужна, напиханная схемами сборки, и ловкие молодые руки. И вообще, чего ты кипятишься-то? Ты ж у нас философ, Строгий Юноша.
     - Да, - взял себя в руки Марик, - Я совершенно не согласен с тобой, но вовсе не собираюсь входить в состояние аффекта. Тем более, что еще Спиноза говорил о могуществе разума - рацио - его власти над аффектами и о том, в чем состоит свобода или блаженство души.
     - Но что же ты при этом с телом-то своим будешь делать? - не унимался Комлев.
     - Я говорю о пути, ведущем к свободе. "До того же, - учит Спиноза, - каким образом и каким путем должен быть разум - интеллектус- совершенствуем и, затем, какие заботы должно прилагать к телу, дабы оно могло правильно совершать свои отправления, здесь нет дела, ибо первое составляет предмет логики, второе - медицины"..
     - Отлично. Это самый Спиноза так и жаждет сдать тебя хирургам. Да поживи еще, Маричек. Мы к тебе все очень хорошо относимся, - вывернулась откуда-то сзади Лисина и заглянула прямо в лицо Марику.
     - Мир, по Бенедикту Спинозе, - сказал Марик, отодвигая Лисину от себя обеими руками, - закономерная система, которая до конца может быть познана только геометрическим методом. Человек часть природы, душа его модус мышления, тело модус протяжения. Воля совпадает с разумом, все действия человека включены в цепь универсальной мировой детерминации...
     - Спятил совсем...- прервал лекцию Паша Нерсисян, - Здесь дело в другом.
     Меня вообще не очень радует, что секретарь вытянула нашу игру в лауреаты. Сидели бы себе и снимали ее тихо. Любители бы ее наверняка оценили. Тем более, что Чубаров с Варакушей делали движок, а они - асы.
     - Да и Катька - ас со своей техникой, - вставил Комлев.
     - Да... Катя, да....- Марик чуть притормозил, отстал от Комлева и постарался прекратить этот разговор.
     Решили пойти в Игровой центр, посмотреть отснятый материал, "затянуться" еще разок, пока не стало темно. Сделали небольшой крюк, пробрались дворами среди очень древних кирпичных домов - их когда-то строили с потрясающим терпением и совершенно дискретно: набирали дом кирпичик за кирпичиком. Сейчас уже не строили ничего подобного. В железобетонные панели еще на заводе запрессовывались кабели и разъемы, каждое новое здание было насыщено лигокристаллами, оно дышало ими и плевалось...... ими же.
     А за старыми кирпичными стенами доживали свой век бабушки, работавшие еще на той самой текстильной фабрике, что сейчас была превращена учебное производство. Жили здесь и их внуки, которых по утрам увозили за город вагоны дороги на магнитной подвеске - к многокилометровым полям цехов для сборки лиготехники и элементов, к складам комплектующих, к ангарам, откуда коробки с изделиями рассылались по всему миру.
     Студентов лиготехникума ни один раз возили на экскурсию в Промзону, а однажды даже катали над ней на вертолете. Эта экскурсия очень хорошо запомнилась Кате.
     Плоские поверхности крыш одноэтажных цехов-сараев простирались до горизонта. По бокам зоны тянулись сияющие ряды теплиц, обеспечивающих витаминами темные ручейки из человеческих тел, устремляющиеся по узким протокам к дверям цехов. Теплиц было много, но, если приглядеться, удавалось заметить, что с одной стороны они продолжают размножаться - строиться, захватывая улочки темных деревень и неряшливых городов, а с другой - уже разрушаться, подталкиваемые теми же деревеньками, огородами, оправленными заборами из ржавой проволоки, сараюшками из железнодорожных контейнеров и прочей неубывающей чумазой живой суетней.
     А от города к Промзоне тянулась разлапистая дорожная стройка - прокладывали трассу для поезда с магнитной подвеской, с целью быстрой и дешевой доставки рабочих к цехам. И только на краю этого изувеченного пространства виднелась полоса леса, но и там можно было заметить подъемные краны - это возводили корпуса Ошаловской станции слежения за космическими объектами. Все строилось, менялось, стремилось к будущему - ровно таким образом, как представляли его себе Нифонтов с Петруничевым.
     И сидящие тогда внутри мощного промышленного вертолета студенты гордились открывающейся им кортиной и уже четко ощущали: все эти увиденные ими внизу рабочие - лишь персонал, "клопы в белых валенках". Им же уготовано будет право руководить этими людьми. Разрабатывать проекты и принимать необходимые решения.
     Катя помнила, как проявились тогда, в вертолете, лица ребят. Зинаида, не отрываясь, следила за кранами, утопающими длинными ногами в лесу. Ее лицо сменило свое неуверенное, какое-то вечно стесненное, озабоченное некрасивостью черт выражение. Зинаида стала вдруг напряженно-просветленной - ее влекли космические исследования, имеющие, судя по всему, большое будущее, благодаря развитию лиготехники.
     Варакуша, сдвинув брови, крутил головой, и рассматривал каждый угол и каждый тумблер мощной машины. Марик был бледен и зажимал рукой рот. Женька что-то строчил в блокноте. Лисина вообще не полетела, заявив, что у нее ОРЗ, а на самом деле, и Сова это знала, Лисиной очень не понравился темно-зеленый комбинезон с горбом парашюта, который пришлось бы на себя напялить. А вот зато Паша Нерсисян стал наредкость спокойным и горделивым - он определенно ощущул ответственность за снующих, стоящих, перекладывающих и перебирающих изделия на ликокристаллах людей: маленьких и спроецированных в черную точку головы, там, внизу...
     Но особенно весело от этих мыслей не становилось. Плечи сжимались, хотелось съежиться и завыть - очень уж горячо и опасно было ступать по бордовой дорожке.
     Дворы с неподвижно застывшими фигурами бабушек в одинаковых белых ( выдаваемых по особым талонам) платочках кончились и ребята подошли к невысокому уютному зданию с колоннами, которое, по рассказам родителей когда-то называли "киношкой", а теперь, опять же, переворотив все нутро, сделали "высокотехнологичным" игровым центром. И по дороге никто из них и не заметил, что Чубаров свернул в сторону, нагнулся, вроде бы, завязывая шнурок, а потом двое в темном и невзрачном быстро подхватили его под локти и увели в низкий подъезд одного из домов.
     - Не тащите же меня так! - вырывался Аким Юрьевич, что есть силы отбиваясь локтями.
     Но двое в серых кустарных кепках, надвинутых на лбы, втолкнули его в совершенно пустое полуподвальное помещение - бывшие комнаты домоуправления, в раздражении дали в нос и бросили на пол. Потом расстели газетки, сели рядом и аккуратно поставили между собой бутылку "Столичной" и тарелочку с сероватой колбасой, испещренной ровными кругляшками жира.
     - Ты совсем показываться перестал, Ач, - сказал один из тащивших и принялся раскупоривать бутылку.
     - Некогда мне показываться, - Чубаров вытер кровь носовым платком, - Да и с работы выгонят, если только с кем из вас заприметят. Знаю, знаю. Слышал: умельцы группы Сопротивления умудрились запустить какое-то эфемерное сообщение по трансляционной сети...
     - Это не везде удалось, нам что-то постоянно мешает. Не поймем пока закономерности. Дай-ка нос посмотрю...-
     Второй стащил с головы кепку и оказался темноволосой, очень коротко стриженной женщиной.
     - Закономерности... Не трогай, Ми, больно ведь, - боднул головой Аким Юрьевич, - Закономерности им... Глушат вашу станцию и все. Кабельных червей запускают.
     - Не скажи... Нас власти точно не засекли. Проверено железно. Ведь сообщение кое-где прошло - а кое-где нет.
     - Да, я знаю, без дураков, - Аким запрокинул голову, чтобы остановить кровь, - Глушат - не власти. И если я вам выдам сейчас эту...закономерность, вы же мне не поверите! Нет! Вы вообще не желаете мне верить, а только затаскиваете меня и затаскиваете на ваши дурацкие собрания. Так вот. Верьте - не верьте - сообщения проходят только через округлые объекты. Если это антенна-тарелка, репродуктор или монитор в виде диска, шара или овала.
     - А внутреннюю структуру этих ...э-э-э объектов ты не исследовал? - Мужчина, так и не снявший кустарную кепку, глотнул из стакана и направился к куче какого-то старья в углу. - Может, состоят они из ...э-э-э ... округлых корпускул.
     - Ежик, ты, как всегда передергиваешь, ершишься и расправляешь колючки. Давай-ка лучше послушаем Акима, - сказала женщина, - все равно у нас нет больше ни одного уха в структурах, кроме него. Забрали же всех...
     - И меня у вас не будет, если продолжите все ваши подставки. Меня у вас уже почти и нет. Именно из-за связи с тобой, уж извини, Маша, аспиранта Чубарова поперли из Лиго-Академии.
     Женщина поднялась и прошла к зарешеченному окну, высоко расположенному в этом полуподвале. Тем временем Ежик выудил из кучи хлама какой-то синений чемодан, притащил его в угол, протянул шнур до замшелой старой розетки, поколдовал над чемоданом, и вдруг оттуда прорвалась музыка. Сначала прерывисто, и Ежик заворчал: "Фу, иголку не так поставил!", а потом все более густо и властно.
     - Неплохо звучит, - сказал он, снял кепку и пригладил волосы. - Да, хорошо звучит. Вот что значит - аналоговый сигнал.
     Густые звуки заполнили комнату, Ми замерла у окна, и на светлом фоне обрисовался ее четкий, словно принадлежащий старинной монете, горбоносый профиль. Чубаров доковылял до Маши Ивановой, нагнулся, чмокнул ее туда, где начиналась шея и кончался ежик волос, и уже увереннее двинулся к двери. А перед выходом обернулся и бросил:
     - Да перестаньте вы зря детей пугать. Все равно ведь ничего не можете сделать. Станция "Сполох", тоже мне!..
     Ми не пошевелилась, только замороженно подняла руку и вытерла пальцами шею, которую Аким запачкал кровью.
     В подъезде Чубаров глянул на доску домоуправления, укрепленную на стене. От нее шли внешние навесные кабели, словно нити паутины, собиравшиеся в единый узел в будке дворовой подстанции. На доске светились фамилии жильцов, перебравших допустимый уровень по электроэнергии, и тех, кто превысил норму покупок в местном ларьке. Чубаров нажал код пустующего помещения, где находился только что, и удостоверился, что счетчик там удачно пережат, и сведений о подключении старенького проигрывателя к сети не поступало...
     А тем временем выпускная группа, так и не заметив потери мастера, благополучно добралась до игрового центра.
     Здесь их карточки учспецов вполне сработали, стойка убрала свой шлагбаум, и ребята забрались на галерею, под которой находился игровой зал.
     Катя отправилась в операторскую, вставила игровую карту в щель ЕСС ( Единой сети страны) и тут же получила все данные по игре на терминале. Запуск прошел быстро, хотя из-за недоделок пришлось применить программные заплатки.
     Игроки замерли на галерейке, расположенной над круглым залом с колоннами. Под ним, на середине зала, поблескивал лигопроектор. Как только на его боку мигнула лампочка, в пространстве зала начали возникать изумрудные ледяные иглы, расплющенные с одного конца. Булавки постепенно заполнили весь объем зала и начали угрожающе наступать на играющих, поднимаясь и держа на уровне их глаз хищные острия, по которым стекали холодные искры. Лисина завизжала и нажала кнопку пульта, и тогда все, перевоплотившись в сознание Герды и Оленя, начали обстреливать Булавки огненной смолой их хоботов Размороженного Стада Мамонтов. Необходимо было прорвать оборону и занять позиции. Причем, только лишь с одной стороны "прорыв и занимание позиций" вполне соответствовало лозунгам Государства, возникавшим всяким ранним утром на общественных корпах, а вот с другой... Таинственная и обжигающая зелень Булавок, мохнатые извивающиеся хоботы Мамонтов и острые выплески огня вокруг Красных Башмаков создавали внутри играющего особую пустоту, некий вакуум, в который вторгались все чувства, сворачивались напряженным клубком и затем взрывались, принося разрушение ровного строя жизни и расчищая небольшую площадку, где мятежному сердцу можно было на миг растянуться и вздохнуть.
     Чубаров пробрался на галерейку в самый разгар общего визга и гогота. Катя оставила приборы и поднялась за ним. Даже в тусклом мелькающем свете, который давала голограмма, было заметно, что нос мастера предательски распух.
     - А я, я... Сова, оступился по дороге. Шнурок развязался. Вдруг так сразу. Да-а... Попроси мать выбросить вашу дурацкую тарелку. Я тебе хороший хромированный ящик приволоку, мне случайно обломился.
    
     Глава 4. Вечер у Марка
    
     После просмотра игры ребята двинулись к Марику, он обещал, что родителей дома не будет - у них собрание домового комитета.
     Женька с Нерсисяном застряли возле теле-корпа, показывающего последний матч между "Локомотивом" и "Крылышками", Лисина устроилась на ковре, положив тонкие ножки друг на друга и, полусняв туфельки, поигрывала ими, подкидывая пальцами узкий мыс. Катя рылась в книгах, а Марик разбирался с бутербродами. Женя Комлев тут же вытащил из кармана и вставил в аудио-щель дискету с песенками из "нерекомендованного до 16 лет" ремейка фильма "Строгий юноша". Когда колбасу съели и принялись за припрятанные в кухонном корпе шпроты в масле, Варакуша поинтересовался, чья это фотография стоит на общественном мониторе, с правительственным призывам высаживать весной проросший лук в городских полисадниках.
     - Это мой дед, Сергей Леонидович, - ответил Марик, - Только его нету.
     - От старости умер? - спросил деловито Нерсисян.
     - Не знаю, я не видел этого, - ответил туманно Марик и внимательно посмотрел на подлокотники кресла, в котором так любил сидеть его дед. Потом устроился в кресле, пощупал округлые ореховые выверты и задумчиво посмотрел перед собой.
     - Знаете, мне вчера приснился сон, - начал он тихо. - Будто из Москвы ездит маленький вагон метро - точнее, обрезанные зачем-то четверть вагона - прямо в Париж - и там соединяется с парижскими подземными поездами. Можно путешествовать туда запросто, не нужно получать характеристику в райкоме, и никто на границе не пристрелит. Садиться надо на "Октябрьской-кольцевой". Я побаиваюсь пользоваться этим четверть-вагоном, но во Францию очень хочется. Разве когда-нибудь попадешь? И вот я решаюсь. Сажусь в скоростной лифт, который везёт на платформу, "к поездам". Никто меня не проверяет. Какой-то дядька едет со мной, видно, работает во Франции. Лифт ухает вниз и летит по наклонной плоскости. Летит долго-долго; я уже начинаю беспокоиться и ложусь на пол кабины, мне кажется даже, что там есть частичная невесомость. Наконец, двери открываются, приехали: да, это Октябрьская, а там уже стоит четверть-вагона, полным-полно людей: все хотят во Францию. Я еле втискиваюсь, и мы едем. Но на "Парке культуры" громкий голос из репродукторов объявляет: "Внимание, предупреждение. У вас последняя возможность выйти из вагона, чтобы избежать неприятностей: попытка проехать на территорию Французской республики будет рассматриваться как тяжкое уголовное преступление и повлечёт за собой наказание по ст. 533333-бис Уголовного кодекса". Я боюсь. После ещё одной станции начнутся французские. И я схожу. Поверхность земли, звёзды, огоньки. Станция называется "Ночная". Иду к площади Восстания. Потом передо мной вдруг возникает большой песчаный обрыв, и я плавно съезжаю вниз, а ноги утопают в вязком-вязком песке...
     - С ума сойти, - тут же откликнулась Лисина, - Такое и представить себе трудно.
     -Трудно? - Катя отложила книжку про апории Зенона, что крутила все это время в руках. - А ведь люди же куда-то исчезают. Ну... выпадают. Я только вчера слышала, у нас такое радио... Радио "Сполох"....
     Паша Нерсисян постучал себя кулаком по лбу, потом ткнул указательным пальцем в Катю.
     - Да здесь же...- начала было Катя.
     Но тут все широко открыли рты и подставили растопыренные ладони к ушам, а огромная Зинаида подошла к корпу с общественным терминалом и ласково приобняла его. И, хотя никто не был уверен в том, что квартира профилактически прослушивается с районной "эпидемподстанции" именно в это время, решили все же уйти чуть подальше от корпов - а то, кто их знает, может они и напрямую связаны. Потому гурьбой просунулись в тесную соседнюю комнатушку, куда пока до разборки составили старую мебель и сложили портящие новенький интерьер вещи. Древний буфет с гранеными стеклышками занимал целый угол, возле него были свалены друг на друге несколько венских стульев. Буфет казался сам по себе отдельным домом. За гранеными стеклами стояли тонкие чашки в блеклых цветах сирени с отбитыми ручками, лежали остатки маминой коллекции бабочек, где сквозь желтоватую папиросную бумагу просвечивали мохнатые тельца и глазастые пыльно-замшевые крылья, возникали из хрупких обрывков бумаги изогнутые усики, и свисал снизу листов какой-то непонятный, трепещущий на сквознячке хлам. Тут же прислонены были к чайнику без крышки сложенные веером старые фотографии, и опять улыбался с них крупный, густоволосый, странно моложавый дед Леонидыч и печально поглядывала совсем седая бабушка Ольга. Мама Марика в форменном пиджачке, со значком-снежинкой у сердца стояла очень гордо и независимо, высоко подняв голову, так что отчетливо были видны большие круглые отверстия ноздрей.
     Сова примостилась на узкой кушетке за буфетом, не выпуская из рук книжки, с ней она чувствовала себя увереннее - всегда можно было уткнуться и отвлечься от общего трепа. Но сначала необходимо было говорить, и она как можно тише, почти шепотом передала услышанное вчера сообщение. Все молчали, сгрудившись на небольшом пространстве возле буфета. Марик непроизвольно пододвинулся к Кате, поначалу, собираясь спросить ее, какой именно был там голос, по этому радио. Но девушка тут же сжалась, приблизила локти к телу и вцепилась в Зенона, словно в спасение. На Кате была старенькая, истончившаяся от стирок, еще на первом курсе выданная, футболка с эмблемой техникума. И Марик вдруг почувствовал прохладную, покрытую мягкими волосками, похожими на подшерсток новорожденного щенка, почти бессильную руку, и там, выше, за тонкой шелковистой тканью - мягкое, невесомое, продавливающееся даже от легкого прикосновения. И сидящая рядом казалось и не плотненькой Катей, и в то же время и Катей, и кем-то таким, кто мог бы то ли от легкости, то ли от слабости, поддаться, надави он чуть крепче, поддаться, отшатнуться и лететь, лететь...
     Строгий юноша совсем забыл про "Сполох", весь предыдущий разговор покинул его сознание, он ощущал только что-то предельно новое и раскрытое настежь. Это новое незащищенно сидело на тесной кушетке, зажатой между буфетом и старой газовой плитой, и, в ином обличие, оно играло туфелькой на венском стуле, оно бежало по вечерней улице и во множестве открывалось, открывалось и открывалось ему...
     Сова шумно втянула носом воздух и тоненько произнесла:
     - Марк, а почему ты так любишь эти апории?
     - А-а-а... - прокашлялся ее сосед, - мне, собственно дед объяснял. Он, да, как-то это ценил. Он повторял так... Ты меня слушаешь, Кать? Смешная задачка - ребенку ясно, в чем дело. Черепаха же медленно ползет, а Ахиллес- он же длинноногий. И черепаха все - по мелкому, мелкому, бесконечно мелкому шажку от него отдаляется. А шажок все мельче и мельче. Все - бесконечно малое...Бесконечно... Понимаешь?
     - Да все она понимает, - передернула плечиками Лисина на своем стуле и разладила юбочку на коленке.- Все дело - в системе отсчета.
     - Да, в системе - пробасил Женя Комлев. - В системе сна, например, он ее прекрасно догонит, и они, даже, может быть, станут близки. Но - на бесконечно малом расстоянии...
     Марик слушал их, как некий отдаленный шум. Его мозг подсказывал привычное - сейчас ты должен сказать, должен объяснить то, чего многие не знают, и, быть может, и не узнают никогда. И он сказал:
     - Леонидыч считал, что черепаха и Ахиллес просто находятся на разных временных поверхностях... Может, это и есть системы отсчета?
     - Может, и есть, - опять строго и громко вступил Паша Нерсисян. - Только, уже темнеет, и нам определенно пора по домам. Какие бы тарэлки нэ вэщали, а начальство настоятельно советует - как темно - так домой.
     - Домой, домой, спатеньки! - Завопил Комлев, и голос у него был такой, словно его именно сейчас не поняли и обидели. - Спатеньки же! - Еще громче сказал Женя и прочитал: " Я усну, чтоб ты приснилась,/ Новой явью повторилась./ Пусть - не явь, и пусть - не ты,/ Сон ведь запах, не цветы..."
     Катя пошла в другую комнату ставить Зенона на место. Марик поплелся за ней, и на середине комнаты задумался, устало присел в дедово кресло, положил ладони на сглаженные полукруглые подлокотники и произнес:
     - Спасибо, Сова. Я бы и сам поставил.
     -"Взял - положи на место", - деревянным голосом отчеканила Катя правило всякой инструменталки сборочного цеха.
    
     Глава 5. Крыша
    
     В обед все же решили доснимать игру в плане. Ребята в игровых костюмах собрались во внутреннем дворе фабрики, который несколькими зданиями складов был отгорожен от набережной. Катя сначала долго обсыпала их лиго-порошком, потом выясняла, почему это с утра не было Марика и не получила вразумительного ответа, затем настраивала аппаратуру, исследовала возможности нового дальнодействующего пульта и ждала Чубарова, который обещал помочь ей отнести портативку наверх. Но Чубарова все не было и не было, ноша была нетяжелая, и Сова, подхватив камеру и лиго-приемник, пошла по бесконечной лестнице на чердак. Лестница огибала помещение столовой и поэтому шла спиралью, имела широкие пролеты и довольно высокие ступеньки. Сова явно не рассчитала свои силы, запыхалась, вспотела и вылезла на крышу не с той стороны из полуразбитого слухового окошка. Снимать они должны были возле декоративного домика, где хранились лопаты для чистки снега и брезент, которым накрывали часть крыши над цехом во время сильных ливней, чтобы шум падающих капель и вибрация не мешали процессу сборки.
     Катя с трудом, аккуратно ступая, подобралась поближе к домику и застыла возле ажурной антенны местной связи, потому что услыхала непонятный звук, доносящийся из-за двери. Дверь была снята с проржавевших петель и прислонена к стене домика, так что прикрывала, но не полностью, дверной проем. Звук был сложный, троякий. Первый - шуршаще-ухающий, второй - грудной, трагический, с высокой отдаляющейся нотой, третий - простое металлическое скрежетание. И так все время, повторяясь, пока плавно не перешло в непонятные, произносимые глубоким женским голосом слова, будто бы естественно выросшие из предыдущего звука: " А-а-а - ким... Вечно ты так... Режет же, все смялось. Мне больно! Ты так и отрываешься... Оторвешься навзничь..." И гортанный низкий, едва-едва знакомый: " Ми-иии... Не ерунди, Машка..." А дальше уже совсем обычный хрипловатый, сглатывающий, будто обладательница его что-то поспешно доделывала, голос: " Уходишь от нас? Иди- иди...Они тебя оценят, уже оценили. Ты, с твоими данными - учишь верноподданных собирать кристаллы..." Дальше возник тот же железный скрежет, потом заминка, шарканье, прислоненная дверь поехала в сторону, и на пороге появился Аким Юрьевич, с как всегда запутавшейся в густых волосах пятерней, в измятых рабочих брюках, в расстегнутой на груди сорочке.
     - Боже, Сова!...- сказал он, и резко дернул клок волос пальцами, - Я же совсем забыл, что должен тащить приборы! Сама добралась? Молодец! - Чубаров воровато оглянулся и посмотрел на железную крышку люка, ведущего на чердачную лестницу. Крышка медленно, с тем же самым скрежетом, опускалась.
     Катя, застывшая воле антенны, вся напружинившаяся, сжатая, вдруг отчаянно ступила в сторону домика и кинула взгляд в угол. Куча брезента была продавлена на середине, причем еще, все также шурша, продолжала криво оползать сбоку. В самом центре вмятины валялся неряшливый кусок марли. Катя быстро сунула в руки Чубарову аппаратуру, оставив себе только пульт, и отошла подальше, оставаясь некоторое время совсем одна на фоне чистого, ветреного, светлого неба. Чубаров некоторое время смотрел на нее, потом коротко простонал и одним рывком задвинул дверь на место.
     Катя пошла к тому краю, откуда было лучше видно движущихся во внутреннем дворе ребят, и скомандовала:
     - Внимание! Сцена в плане. Разбойники - слева. Герда, олень, голуби, кролики, Красные Башмаки - справа. Начинайте движение!
     Чубаров некоторое время смотрел на монитор, наблюдая развитие игры, ему что-то не нравилось, он фокусировал то и дело настраивал оптику, менял освещение, дергал себя за волосы и совсем было отвлекся от недавних событий, как вдруг из гулких недр двора раздался совсем не указанный в плане крик. Крик был всамделешный, неистовый, горький. Чубаров перестроил оптику и тут же, глазам своим не поверив, увидел на экране немолодую женщину с распухшим заплаканным лицом и тут же узнал ее - это была мать Марика.
     Аким Юрьевич вскочил, с грохотом опрокинул ненавистную дверь и кинулся искать Катерину. Она замерла возле пожарной лестницы, перегнувшись через перила. Мастер метнулся к спуску, отстранил на безопасное расстояние Катю, и через мгновение она уже видела его быстро спускавшимся, причем в память ей врезались покрасневшие костяшки его пальцев, напряженно цеплявшихся за ржавые стержни.
     Сова пока никак не могла понять, что там происходит, но смятое, сдернутое с места состояние, которое преследовало ее со вчерашнего дня, совсем уже непредвиденные только что возникшие намеки, какое-то происшествие внизу, заставило ее зажмуриться, перелезть через барьер и быстро-быстро, не гляди вниз, перебирая руками и ногами, спуститься вслед за Чубаровым.
     Он еще выяснял что-то, размахивая руками, в группе ребят, а Сова уже узнала, уже мелькнуло перед ее глазами запрокинутое лицо с широкими круглыми ноздрями, рассыпавшаяся прическа и четкая полоска седины у корней крашенных волос, и уже прошло в сознание слово: " Выпал, выпал, выпал!!!"
     Чубаров продолжал выяснять и успокаивать женщину, все спрашивая, заявляла ли она в милицию, звонила ли по знакомым, не мог ли мальчик, в конце концов, остаться у хорошей знакомой, а Катя уже неслась к проходной, тяжеловато и слегка косолапо топая новыми коричневыми полуботинками. Проходная, автобус, спрыгнуть еще на ходу, не доезжая до остановки, чугунный забор, калитка, лифт, четвертый этаж...
     Дверь оказалась незапертой, и Катя с разбегу влетела в квартиру, почувствовав, пожалуй, при этом быструю и мерзкую тошноту. Но это состояние быстро прошло, она прокашлялась, уже спокойно и медленно вошла в гостиную и...
     ... и увидела Марика, как и вчера вечером, когда она уходила, сидящего в кресле напротив книжных корпов. Он казался таким же усталым и бледным, на лбу видна была темная, затянувшаяся ссадина, а руки по-прежнему лежали на подлокотниках кресла деда Леонидыча. Только подлокотники были уже не прихотливо скругленные, а прямые, ровные, соединявшиеся с ножками под углом в 90 градусов.
    
     Глава 6. Выпали
    
     Неподалеку от двери, прямо возле катиных ног лежал огромный кухонный тесак.
     - Ты...что? Выдавила из себя Катя.
     - О стену. Бился головой. Потом пытался тесаком. - Очень серьезно ответил Марик.
     - И?...
     - Совершенно бессмысленно. Мы выпали. То есть сначала я. А теперь и ты...
     И несмотря на эти страшные слова, Катя получила вдруг некоторое успокоение. Нарастающий страх в последние дни, радиопередача, непонятное что-то на крыше, и крик матери Марика и отчаянный бег - все это закончились, остались где-то вне. Тем не менее в самой комнате она ничего особенного не видела. Она вышла в коридор, мельком заглянула в маленькую со свалкой мебели, потом прошла в кухню, вернулась, все было как раньше. Но тесак по-прежнему лежал на месте и заставил Катю поверить - именно с его помощью Марк пытался выбраться отсюда. Это было необъяснимо, ибо Катя частью своего сознания была еще за дверью, толкала ее рукой, вбегала в прихожую... Сова вернулась к двери и... вместо обитой дерматином деревяшки обнаружила глухую темно-серую панель.
     Что это такое сразу понять было невозможно, ибо ничего похожего она еще никогда не видала. Гладкая с виду поверхность при ближайшем рассмотрении казалась дымящейся, имеющей глубину и, пожалуй, слегка вязкой на вид, словно болото. Таким бывает черное торфяное озерцо, прикрытое вечерним туманом. Катя толкнула панель и обнаружила, что впечатление ошибочно, материал ее был совершенно твердым, и пальцы больно ударились об него. Катя со всей силы стукнула кулаком, боль пронзила руку. Она кинулась на дверь всем телом, но ее взяли сзади за плечи и увели в комнату.
     - Не к чему, Катька. Я уж и головой бился, и вообще весь в синяках. Вот, глянь-ка...
     Марик подвел ее к окну и отдернул штору. Прямо в окне, словно на экране общественного корпа, шел футбольный матч "Локомотив" - "Крылышки". Катя прижалась лбом к стеклу и впилась глазами в пространство за ним, как когда-то смотрела в темный-темный сад на даче и видела там все же иногда то отблеск фар на дороге, то свечку в соседнем окне. И тут ей тоже показалось, что за бегающими по зеленому полю футболистами она видит некий провал - гигантскую пропасть - и ни огонька...
     Катя тихо отошла от окна, села рядом с Мариком на подлокотник кресла и уставилась, как и он, на общественный экран. Там шла передача "Очевидное-невероятное" и надоедливый ведущий говорил что-то о теории последовательностей.
     - Марик, а мы тут с голоду помрем? - жалобно спросила Катя.
     - Не-а, там холодильник полон. Пакетики разные, кульки. Но еда какая-то, на вкус вся одинаковая... Но от этого - не помрем. Я проверял.
     - А-ааа. Тебя еще не просили вот в это окно... пальчик высунуть?
     Какой еще пальчик? - Марик, до того приклеенно таращившийся в экран, повернулся к Кате и, мучительно сдвинув брови, глянул на нее воспаленными влажными глазами:
     - Ну, как... как Баба-Яга просила братца Иванушку пальчик показать, чтобы проверить, откормился ли, можно его есть-то уже, а он прутик от метлы высовывал...
     - Прутик? Прутик?! - брови Марика поднялись, лоб мгновенно разгладился и он начал смеяться, поначалу совершенно нормально смеяться, и даже Катя стала подхихикивать, но потом хохот его начал перерастать в визг, он зажмурился, принялся ритмично раскачиваться, столкнул Катю с ручки кресла, свалился сам, бился некоторое время на полу, потом застыл. Катя села рядом с его горячим боком и принялась гладить его по спине, ощущая как вздрагивают лопатки под шерстяным свитером, как то проваливается, то выгибается позвоночник...
     В квартире Марика, отрезанной от всего дымчатой панелью и окном, демонстрирующем футбольные и хоккейные матчи прошлых лет, можно было существовать. В холодильнике возникали все новые и новые пакеты, из кранов шла горячая и холодная вода, плита грелась, свет горел, даже правительство то советовало для закалки бегать босиком по снегу, то отоваривать талоны равномерно и, желательно, по четвергам. Государственный гимн исполняли с определенной периодичностью и по нему можно было отличить день от ночи, все часы равномерно тикали и передвигали стрелки. Только телефон молчал.
     Катя насчитала десять дней подобного существования, когда вдруг поняла, что никогда еще в жизни не ощущала такой свободы. Поначалу она не могла выразить этого словами, потому что данное внутреннее чувство вовсе не соответствовало никаким внушенным раньше представлениям о жизни. Но не нужно было утром заставлять себя просыпаться и бежать в техникум, никто не заставлял писать контрольных и заполнять таблицы тестов, и, главное, не было никакого конвейера! Вот только маму жалко...
     Марик не отрывался от мониторов, которые доставляли ему любые заказанные тексты, изображения и фильмы. Он даже начинал подозревать, что ему покажут какое-нибудь заграничное кино (предположим, более-менее приличное) или выдадут статьи из западных журналов или - доже! - тексты из Британской энциклопедии - но и в мыслях боялся подобного попросить. Да он и не знал, какой фильм стоило заказывать, ребята произносили какие-то названия, но он старался не слушать...
     А уж что, поговаривали, было во Всемирной сети ( тоже ведь на выкупленных у нас же лигокристаллах построенной), с которой Единая Страны ни в коей мере не соединялась и охранялась мощнейшими экранами и Средствами Защиты. А вдруг здесь?... Но Марик даже не делал попыток, кто их знает, этих новых руководителей...
     Сова поселилась на узенькой кушетке в меленькой комнатке, заполненной старьем. Кушетка была жестковата, но примерно такая же, как прежде. Зато вся остальная мебель была странно перекорежена - все скругленные углы были заменены на прямоугольные, а округлые поверхности как бы набраны из кубиков, все более мелких сверху, чтобы старательно воссоздать прежнюю форму. Катя жила, словно во сне, не чувствуя как копилось в ней ее вечное противление. Оно прорвалось внезапно, ночью, когда она вдруг толчком проснулась и пошла к ненавистной двери.
     Некоторое время Сова качалась с пятки на носок, стараясь хоть как-то привести себя в норму, но это ей не удалось. Там тут же возникло то самое явление, что и в прошлый раз: поверхность начала отражать, в глубине возникла фигура, похожая на статую, отлитую из темного металла. Катя подняла руку, и статуя тоже приняла законченную картинную позу. Изображение было похоже на то, что получалось при адаптации фигуры персонажа при подготовке игры, но намного точнее. Потому оно и воспринималось, словно зеркальное отражение. Оно и впрямь было зеркалом, но зеркалом, устраняющим недостатки. Свет мой зеркальце, скажи...
     Катя покрутилась еще, видя в панели свою усовершенствованную, доведенную до невесть какой законченности фигуру, потом опустила руки и прислонилась к матовой мгле, то ли пытаясь захлебнуться в ней, то ли потеряв все силы для жизни и борьбы. Мгла целиком облепила ее и еще бы мгновение... Но тут проснулось катино возмущенное: "О-аа-ы-ы-хх!!!"
     Руки сами потянулись вверх, рубанули воздух, согнутые в локтях они понеслись вниз, правый локоть задел обманчиво-болотистую поверхность, и острая боль пронеслась по плечу и груди и кинулась в голову. У Кати появилось одно бешеное желание - убить, разнести в клочья. Она сунула больную руку в карман и нащупала что-то твердое - это был контейнер с лигопорошком. Сова вытащила его, зажала в кулаке и начала в отчаянии долбить по дверной панели. Контейнер лопнул, легкий, цепляющийся ко всему порошок, полетел на Катю, на дверь, осыпал все вокруг. И тут произошло давно ожидаемое и неждаемое. Дверь начала падать вниз, словно подъемный мост или карта карточного домика, Катя полетела вслед за ней. И в этот момент свет сзади потух - возвратиться назад, в квартиру Марика она бы уже не смогла.
     Со всех сторон на нее надвигались такие же панели, где-то виднелись острые выступы, словно углы кубических строений. Все было того же темно-серого или слегка бурого цвета. Сова поднялась и шагнула вперед, и тут же все вокруг начало сдвигаться, перемещаться, какие-то панели поехали наверх, и открылась что-то вроде лифта. Катя ступила в него, кабинка понеслась, но где-то затормозила и остановилась. Зато впереди возникло некое нагромождение, похожее на высокие ступени, ведущие к острой верхушке - как бы к вершине пирамиды. Ступени были крайне неудобные, но ничего другого не оставалось, как только нестись наверх. Самым ужасным было еще и то, что и ступени, словно эскалатор метро, неслись вместе с ней и как бы подталкивали вперед. Воздуха не хватало, ноги немели, колени уже ударяли в подбородок, и тут Сова заметила что-то вроде срезанной спереди вагонетки и кинулась к ней с ненавистной пирамиды. Вагонетка полетела вбок, мимо проносились скопления панелей, собранных в правильные многогранные конструкции, они роились кучами, влиплялись грань в грань, сталкивались ребрами - но тишина было полная. Вагонетка неслась, и Катя внезапно решила, что попала в сон Марика, рассказанный им в той, иной жизни. Сон про четвертьвагончик в Париж... Куда же, куда, в какой Париж? Воспоминание о сне и прошлой жизни, от которой она, казалось бы, отошла лишь на шаг - на шаг по лестничной площадке в доме Марика, так резануло ее, что, пожалуй, впервые за все время пребывания здесь, Катя ощутила безумную жалость к себе и заплакала. Четвертьвагончик застыл на месте, потом вдруг развернулся, понесся куда-то и выплюнул ее возле неподвижного скопления ступеней. Катя с трудом взобралась на них, увидала наверху вертикальную панель, устало прислонилась к ней плечом, панель отъехала в сторону...
     Марик стоял в прихожей с тесаком в руке.
     - Ой, не надо так на меня, вроде я как-то вернулась...- начала было Катя
     - Сова! Совушка, умница, умничка! - Марик, продолжая прижимать тесак одной рукой, другой очень крепко схватил Катю за руку повыше локтя и с силой притянул к себе. Кате было очень неудобно так стоять, она почему-то не могла сделать шаг к Марику и встать вплотную, словно что-то удерживало ее, но, в о же время, она тянулась к нему и прижималась грудью с опасностью свалиться вперед, как тогда вместе с дверью. А Марик продолжал ее притягивать, уже переведя кисть за спину, цепляясь пальцами за ткань футболки, неестественно приподнимая подбородок, как всегда он это делал при беге, и точно так же, как и она, не делая необходимого шага вперед, к Сове.
     - Слушай, Юноша, мы сейчас грохнемся, - сдавленно сказала Катя. - Выпусти ты меня, и секиру свою брось. Там драться абсолютно не с кем. Так, одни какие-то мн... гранники болтаются. И... этот, твой четвертьвагончик...- У Кати слегка свело губы, и она никак не могла правильно выговорить слова.
     - Да? - с неестественной радостью встрепенулся Марк. - Четвертьвагончик... Я знал, что тот сон неспроста.
     - Все тут неспроста...- заговорив, Катя немного пришла в себя и сделала-таки эти два шага вперед, встав вплотную с Мариком, который освободил, наконец, руку, отбросив свое оружие.
     - Совушка, - Строгий Юноша пригладил ее взлохмаченные волосы, аккуратно разложил вокруг лица и принялся водить ладонями по ушам, пристраивая густые каштановые пряди в привычное для него положение
     - Да ну тебя, - вывернулась Катя и сцепила волосы аптекарской резиночкой на затылке. - В ушах гул какой-то от твоих...выступлений. И на руке синяк будет. Давай-ка лучше подумаем...- Они двинулись к поддельному креслу, а Катя все рассуждала, - Мир какой-то несоответственный... Понимаешь, всякие планеты, ну... про что пишут. Там, летающие тарелки... это же - зеленые человечки, люди в скафандрах, сублимированная пища... Впрочем, она примерно такая тут и есть. Но у меня такое чувство, что никаких зеленых человечков тут нет. А эти - вагончики, пирамиды и движущиеся двери - и есть тут живые.
     Марк молчал, сжимая и разжимая кулаки. Он чувствовал, как онемели руки. Такое было с ним в детстве, когда делал какую-нибудь глупость, мама долго ругала, он плакал и просил прощения, а потом злился на себя и на мать, а потом медленно начинал успокаиваться. Немели руки... Сова исчезла и Сова возвратилась. Живая панель, заменяющая дверь выпустила ее, дала попутешествовать и вернула назад. Его она ни разу не выпустила, как он ни старался. Рассказ о катином путешествии Марик слушал очень внимательно. Уже после первых слов о гранниках, глаза его заблестели, и лицо высохло и обострилось.
     - Невероятно. Что же их породило? Словно ящики, полки и сундуки собрались вместе и ринулись в пространство... Ящики? Мебель?
     - Корпы! - вдруг взвизгула Сова, - Корпы! Это они тебя, а потом и меня утянули!
     - Не-ет, - протянул Марик, нервно кусая губы, - Это не наши корпы... Я имею в виду - не наш мир их породил. Что-то тут не так... Скорее они закинули к нам корпов.
     - Ну, да, как лазутчиков!
     - Чудное словечко, чудное.... Лазутчики, лазутчики, - Л...ллл....лл, - Не хочется верить, ладно...
     Но это сейчас даже и не очень занимало Строгого юношу. Его занимало то состояние - грудь в грудь - когда они стояли в прихожей. Все те, которых он увидел тогда, сидя с Катей на кушетке в соседней комнатке, слились сейчас только в нее одну, потому что во Вселенной, населенной черными гранниками и четвертьвагончиками больше никого не было. Не было внушающей и гневной мамы, не было райкома, призывающего к учебе и работе, поучения правительства на общественном корпе стали всего лишь фикцией - вообще тут никого не было кроме бушующего в нем жара, который настиг его тогда в комбинезоне во время сборки и сидящей рядом на прямом и неудобном подлокотнике девушки Кати. И Марик, почти не вслушиваясь в рассуждения о ребрах и гранях, опустил голову и вжался лбом в сгиб ее локтя, ощутив прозрачную выпуклость тыльной стороны предплечья, чуть напряженные мускулы сверху и кажущуюся бесконечной ямку между ними, на дне которой прерывисто бились их крохотные неправильные жизни...
    
     Глава 7. Чужая игра
    
     Двое из группы исчезли. Марик, Марик... Бешеный крик его матери, ее полубезумные, черные от зрачков глаза с ужасом и презрением вперившиеся в Акима, ее последние слова, когда Сова уже понеслась за автобусом и зазвучала милицейская сирена: " Кому мы доверили детей! Это же совершенно безнравственный тип! Оставил жену - дочь ответственного работника, увлекся отщепенкой. Да, да! В домовом комитете все известно! Ой, не могу!!! Это ж все равно никто не узнает - кто моего мальчика забрал... Простите, Чубаров, простите ради Бога, сделайте же что-нибудь!!!"
     И в домовом, и вообще во всех комитетах, как всегда, все известно...
     Лиготерминал, наверняка, отнимут, доступ запретят. Возможности выхода на почтовые программы его лишили уже давно, сйчас, наверняка, сотрут все личные тетради (раньше их назвали бы файлами). Аким лихорадочно шарил по карманам, доставал талоны доступа. Нашел все. Начал постепенно вставлять в щель терминала и перекачивать тетрадки на давно припрятанные древние дискеты - хватит ли места?
     Вообще, сам процесс этого переписывания... Сколько тут было всего: и рабочие отчеты, и письма к друзьям и ответы на эти письма, и, главное - нечто вроде личного дневника - записки, или клочки, как он для себя их называл. Говорили, что "где-то там" эти тетрадки просматривают. Но за номерами талонов преподавательского состава не очень-то следили, это же не сотрудники предприятий Среднего и высшего Лигомашиностраения, а так что-то. Вряд ли у кого руки доходили все это читать. Вот Чубаров и распустился, писал, что ни поподя, и даже не шифровал. А нынче он почувствовал, что кто-то чужой полезет в его записки, и ему стало отвратительно до дрожи в пальцах.
     Он кликал на команду "открыть" и на экранчике возникали планы занятий, вопросники к зачетам, кое-какие попытки продолжать давно заброшенную диссертацию "Проблемы создания гибкого связьлица в условиях..." Всякая мура. И вот это: "Очень трудно работать. Не принято говорить, но подобное испытывают многие из моих друзей. Сначала все кипит, схватывается фрагментами, возникают тысячи идей, а потом - что-то словно тормозит, приостанавливает и налипает на мозг, словно привлекает войлоком каждое полушарие. И я все повторяю: у меня закрылся третий глаз. Объяснить не могу, да и никто не может. Так, шутка. Просто ленив стал. Непрятности в лиш... в личной жизни".
     Было здесь и то, что совсем-совсем не хотелось отдавать в руки чужим. Когда Акиму становилось особенно тошно, от всего: еще от прошлой семейной рутины, потом, от крайне опасной и, в сущности, бесполезной работы на членов группы Сопротивления, от тревого за Ми, а потом - от невозможности уйти от отношений с Ми, он тоже делал кое-какие записи, клочки. Словно клал кусок своего тогдашнего настроения в распыленную в пространстве и времени бессмертную память на лигокристаллах.
     Жалко было того красного клочка: " Весь двор техникума покрылся красным. Осень. Цветут листья клена. Пришли новые ребята. Забавные. Почти никто для профессии лигокристалльщика не годится. Даже Вараксин. Разве что Паша Нерсисян? Пришла катя в красной футболке. Крупные круглые локоны вокруг круглого лица. Обиженная губа.
     Ми что-то давно не видно, вероятно, важное задание. Я совсем один. При виде Кати все во мне провалилось, в груди стало пусто, словно это гулкий спртзал".
     Или того, сиреневого: "Я сидел за последней партой и мотрел на моих ребят во время урока литературы. Говорили что-то о платоне каратаеве. А я видел впереди только Сову. Мою Умницу-Сову, ее каштановый затылок, полурасзворот щеки. За окном - сиреневый вечер. Хочется защитить Сову".
     Аким полагал, что не умеет выражать свои состояния словами, но все равно клочки хоть как-то сохраняли прошедшую реальность. Но Чубаров все равно все стер и принялся открывать тетрадки дальше. Но тут что-то запортилось... Неужели перекрыли доступ к ресурсу? Чубаров похолодел и больно дернул себя за клок волос.
     На отсутствие доступа это было непохоже. Скорее совершенно несанкционированно на терминале открылась чья-то чужая игра. Он сначала даже подумал, что это один из последних вариантов Пажитновского "Тетриса". Абсолютно черное пространство постепенно заполнялось проявляющимися внутри него несколько более светлыми объемными фигурами многогранников, совершающими, казалось бы, хаотические движения: то сталкивающимися, сливающими вдруг свои объемы, то распадающимися на несколько подобных, мелких. Некоторые из многогранников, чаще всего простейшие - параллелепипеды - просто носились туда-сюда, словно выполняя некие функции.
     Чубаров привычно попробовал поуправлять движением многогранников с помощью пульта, устанавливая блик в центре фигуры и пытаясь сдвинуть ее, как обычно делалось в играх. Почти ни одна фигура не реагировала, но крохотные параллелепипеды, напоминающие вагонетки, вроде бы, начали подчиняться пульту. Внезапно на одном из выступов Чубаров заметил схематичное изображение человека. Мастер постарался сфокусировать и увеличить этот фрагмент - на экране монитора появилось странно знакомое, но как бы фрагментарно прорисованное лицо. Чубаров сразу понял, что это Сова - достаточно было рассыпавшихся густых вьющихся волос и огромных круглых глаз. Правда, части правого глаза не было видно, да и остальные детали фигуры были сделаны словно бы пунктиром, причем подробности прорисованы неравномерно. Изображение двинулось в пространстве между фигур, ступая по не всегда намеченным поверхностям, перемещаясь то вверх, то вниз, и, словно бы, освещая, то есть, обозначая предметы, находящиеся на довольно близком расстоянии от себя. Краем сознания Аким отметил, что все это напоминает движения персонажей при съемках игры, когда фигуры и декорации, неравномерно обсыпанные лигопорошком, не вошли в нужный контакт с аппаратурой.
     Аким заворожено следил за перемещениями катиной фигурки, часто поражаясь ее неловкости, отмечая испуганными вздохами ее падения, и, позабыв о том, что с ним и зачем он здесь, начиная выкрикивать: "Ну-ну! Давай же, давай!" Когда Сова плюхнулась в небольшую вагонетку, срезанную с одной стороны и, пожалуй, вчетверо меньшую, чем остальные вагонетки, и понеслась куда-то, Чубаров увеличил катино лицо. На нем теперь обозначились некоторые новые детали, но иные вовсе пропали, правда хорошо виден был виден красиво вырезанный рот. И тут мастер заметил, что губы его любимой ученицы находятся в том самом положении, которого Чубаров всегда боялся - нижняя губа выдвинулась вперед и захватила верхнюю, круглый глаз сморщился. Он понял: Катя в отчаянии, сейчас заплачет. Руки Чубарова заметались по клавиатуре, он непроизвольно потыкал бликом пульта в экран, схватил, в конце концов, катину урезанную вагонетку и... не зная толком, чем ей помочь, передвинул вагонетку к тому месту в черном пространстве игры, с которого фигурка Совы начала движение.
     В этот момент Аким увидел, что внизу экрана возник желтый конвертик - значок только что пришедшего письма. Это было настолько неожиданно, ведь его терминал был давно отключен от почтовой системы, что Чубаров некоторое время не следил от катиной вагонеткой. Когда он поднял глаза, вагонетка была пуста, фигурка исчезла. Чубаров подвел блик с знаку письма...
     "ЧЯ! Первая прошла через нас, как один из нас. Ты же тоже хочешь с ней играть. Я смотрел за тобой, все понял. Теперь ты можешь играть. Ты должен это делать. Ты можешь ей помочь. Можешь помочь нам. Посмотри на фигуры Лиссажу. ЧЯ"
     Чубаров перечитал письмо несколько раз, и понял только, что Сова и, возможно, многие другие выпавшие, вовлечены в некую чужую игру. Почему именно "как один из нас", он понять не мог, но кое-какие догадки уже возникли. Упоминание же о фигурах Лиссажу тоже насторожило и указало на что-то. Аким прошел в угол кабинета, где стоял древний зачехленный осциллограф, подключил к сети учебную схему и покрутил ручки. На крохотном экране появились зеленые замкнутые кривые, торжественно разворачивающиеся, плавно перетекающие друг в друга, напоминающие то растянутую пружину, то холмистый абрис седла, то крутящуюся восьмерку. Фигуры, описываемые точкой, совершающей одновременно два вида колебаний. Древняя схема по аналоговому моделированию...Кому она не давала покоя?
     Чубаров понял, что пора включать в чужую игру. Одно ему совсем не нравилось - мощности лиготехники, задействованной в лабораториях техникума или в любом другом месте, куда он мог бы легко попасть, определенно не хватало. Изображение было фрагментарным, срывалось, растворялось. У него даже мелькнула мысль о модельном зале Лигоакадемии, где стоят самые мощные машины и есть методики создания голографических объектов даже на основе неполных данных. Но код пропуска туда ему уже сто лет как не возобновляли, да теперь его даже к Забору близко не подпустят. Впрочем, сохранился ведь еще комбинезон и обувь кристалльщика... Может, может, может быть?..
     Да, но чем все это может кончиться... Может и самым страшным, может и просто Актовым залом.
     И до той поры, пока Чубарова не потащили в Актовый зал, он еще ни раз подходил к мониторы и ни раз видел упавший желтый конверт.
     " Ты есть в твоих тетрадках. Я воспринял твои буквы. Они те же, что и у меня. Я - ЧЯ. И ты тоже - ЧЯ. Имею тебя в себе. Взял твой голос, чтобы говорить с Ней".
     Стало быть, тот, неведомый, добрался-таки до его клочков. Но почему-то, его, неведомого, Аким вовсе не стеснялся, и не считал, что его тетрадки трогают грязными руками. Тем более, что и рук-то, судя по всему, у неведомого корреспондента, не было вовсе.
     Письма можно было интерпретировать по-разному, но кое-какое впечатление у Чубарова сложилось сразу, и затем было подтверждено.
     " Я не могу так, как ты, перемещаться в нашем общем пространстве. Я не могу трогать и гладить. Но я имею вас в себе. Нас заполняли иным. Но теперь мы заполняем себя сами".
     Мастер прекрасно понимал: чтобы разобраться в чужой игре, ему не хватает ресурсов, мощности лиготехники. Только в Лигоакадемии, как ему казалось, он мог бы приблизиться к невероятному миру пирамид и вагонеток и помочь Сове.
     Он вспомнил слова письма: "Имею тебя в себе". Не указывал ли неведомый корреспондент, что у него нет никакой иной возможности общаться с нашим миром, как только, через его, чубарва, разум, через его тетрадки и клочки? В таком случае, что же, он, Аким, служит ему связьлицом, или, как говорили старые ЭВМ-щики - интерфейсом? Посредником?
     Жуткая мысль, раньше даже в голову не приходило. Ведь и работал в схожей области, корпел над разработкой плоских сенсорных клавиатур, клавиатур-книжек, даже клавиатур-татуировок. Но это - от нас к ним. А от них - к нам? Лигосистеме ведь тоже необходим этот рецептор, эта ложноножка, чтобы общаться с нами. Ощущать наше тепло, наш свет, наши мысли. Я - связьлицо. Интерфейс. Ложноножка. Фу ты, пропасть!
     Да, но чем все это может кончиться? Может и самым страшным... Может и Актовым залом.
    
     Глава 8. Актовый зал.
    
     Не исключено, что больше всего на свете - для начала - Аким Чубаров боялся Актового зала. О том, что бывает за Актовым залом, он старался не думать. Вся ночь после страшного дня "когда они выпали" прошла в забытьи, перемешанном с мыслями об Актовом зале, и в конце концов... Под утро Аким Юрьевич задремал, почти не разомкнув глаз выполз на кухню, налил чайник и попытался сунуть штепсель в розетку. И тут его шибануло... Он вздрогнул всем телом, почувствовал жжение в руках и потерял сознание.
     Очнулся он возле широкой мраморной лестнице, ведущей наверх средь бледно голубых, аккуратно покрытых масляной краской стен. К подножию лестнице его приволокли двое сильных, в коричневых добротных комбинезонах и кинули на старый щелястый, покрытый желтой мастикой паркет. Чубаров с трудом поднялся, одернул мятую пижамную куртку и поплелся вверх по лестнице. За лестницей открылась широкая анфилада залов, и Чубаров уже прекрасно знал, куда он попал. Здесь было все, начиная от макета палатки Олега Выборгского, открывшего месторождение лигокристаллов - до самой мощной в недавнем прошлом ( и уже ставшей открытой и демонстрируемой) суперЭВМ "Шат-гора", имевшей для своего времени баснословную скорость вычислений в 10 в 101 степени лигов. По дороге через анфиладу уместились настольные и напольные ЭВМ первых годов использования лигокомплектующих, мощные серверы, кластерные системы и хранилища данных, металлические, пластмассовые, а позже и деревянные системные блоки. А дальше - допотопные мониторы, имевшие в народе название "телеков" или более поздние, настенные небольшие экраны, напоминающие эстампы, пока проецирование изображения на любую поверхность, в пространство и непосредственно на рецепторы глаза и в мозг еще не было освоено - то есть все то, что "слизали" еще с шедевров Силиконовой долины, оснастив новой начинкой. В последних залах шли уже витрины с миниатюрными приборами, вживляемыми в организм, различные виды бытовых корпов, мобильные штучки для военных и прочая ерунда. "Шат-гора" витала в воздухе в виде складчатого полупрозначного покрывала и про форме напоминала покрытые снегом вершины - такова была воля одного из ее создателей, которому снились лавры великого соотечественника, также пришедшего с гор.
     В соседнем, отделенном стеклянной перегородкой зале, скромно и по-деловому были расположены: "Их нравы" - наиболее удачные западные разработки последних лет, основанные на экспортированных отсюда комплектующих. А дальше, почти незаметные, в углу - системы, применяемые в крупнейших научных учреждениях, центрах хранения данных и исследовательских лабораториях НАСА на самом переломе долиговой эпохи. Чубаров помнил, например, что там было даже некое напоминание о визуальных и звуковых системах типа T, применяемых Густавом Кламмом в проекте "Цепь" и других весьма своеобразных исследованиях прошлой эпохи.
     Двое сильных в комбинезонах толкали Чубарова в спину прикладами автоматов, заставляя то останавливаться и просчитывать вслух названия экспонатов, то тащиться дальше. Когда подошли к одному из блоков "Шат-горы", крохотному, почти совсем прозрачному, который был выставлен на стенде с встроенным микроскопом и демонстрировался через окуляр, Чубарова заставили упасть на колени, а потом подняться и уставиться в окуляр со словами: "Рассматривай, собака, ведь и тебя допускали к разработке этого блока". Потом больно дали по почкам и потащили вниз по простой грязноватой лесенке, заставляя проходить по залам тяжелой промышленности, использующей станки с устройствами на лигокристаллах, металлургической, транспортной и легкой промышленности, и всюду тыкали носом и били. И уже совсем внизу, куда были стащены и кое-как распиханы старые экспонаты музея, возле черной, ржавой вогонетки, установленной на грубо обрубленные куски рельсов, избили совсем круто, до крови. С трудом поднявшись и на этот раз, Чубаров уже знал куда идти, там впереди брезжила высокая деревянная дверь, похожая на плитку шоколада с фабрики "Красный Октябрь". Он шел к Актовому залу и краем глаза поглядывал на еще не разобранную кучу экспонатов, выкинутых из верхних хранилищ: на изящные микроскопы с отдраенными медными частями, фотоаппараты, весы с медными чашками, циферблаты и астролябии - все то, что хранилось в долиговую эпоху и нынче считалось преступно устаревшим и почти неприличным. Чубаров сделал еще шаг и вошел в Актовый зал.
     Сначала он оказался на самом верху. Старинные дубовые столы с сидениями располагались амфитеатром и спускались к подиуму, на котором стоял письменный стол. В зале были еще какие-то люди, довольно много людей, Аким не сразу сообразил, какие они. Заметно было только, что люди эти не просто спокойно сидели и слушали, а как-то боком полулежали на сидениях, привалившись на столы, и Аким подумал, что их тоже били. Мельком он заметил только сухонькую пожилую женщину с подкрашенными фиолетовыми чернилами удивительно пушистыми волосами, которая сидела близко от прохода. Она сидела очень прямо.
     Чубаров пошел вниз, к первому сидению, потому что неясная фигура за столом поманила его пальцем. Подойдя ближе, он понял, кто это, и даже не удивился. Это был Нифонтов.... А может, и Петруничев. Точно такой же, как изображение на общественном корпе, в газетах, на плакатах - всюду. Только, пожалуй, чуть-чуть больше по размеру, чем обычный человек. Он сказал Чубарову:
     - Вот и ты тут. И тебя привели просветить. Просветись-ка. Просвещение - нужная вещь. Ты, Чубарик, зря связался со своей Машей. Твоя Ми, как вы друг друга зовете по первыс бувам... Тоже моду взяли, прям как американцы - Ми, Ди, Би, Ви... Она же неуравновешенная дура. Из университета полетела... Учиться было просто лень, упорства нет к достижению цели - расхлябанность это, вот и все. Замечал ведь - она все больше не с утречка на свежую голову конспекты читала в сессию, а все ночью, все ночью... Такие вот и попадают в отщепенцы. А ты, дурачок, от хорошей жены ушел. Волновал ее отца - а он же дело делает. Рано встает - и в работу. У нас много работы. Только что тебе показали наши достижения. Ты все это знаешь, конечно, но лишний раз не помешает. Так вот - мы стремимся вперед. Это совсем не предел. Ты отстал от первых рядов, которые бьются за великие достижения. Что там, Шат-гора... Они такое наконстролили! Нам теперь все по плечу. Что там Запад! Мы держим в руках главную силу современности - ячейку с лигокристаллом. В ней - и промышленность, и ВПК, и космос. Еще чуть - вест мир и окрестности будут нашими. Мы же все как пружина должны быть, как вектор - только вперед. Но и ты на своем месте можешь многое, ведь детишек мастерству учишь...
     Чубаров слезящимися глазами смотрел в добрые очи Нифонтова или Петруничева...., в мозгу его было глухо и детско, и он выдавил:
     - Так ведь мои дети...
     - С детьми все будет в порядке. Что там произошло? А ничего там не произошло. Других зачислим.
     Других зачислим...Других зачислим...- Стал повторять уже какой-то другой голос, и Чубаров понял, что сидит уже не на первой скамейке перед возвышением, а где-то сбоку, а рядом с ним, не Нифонтов и не Петруничев, а его бывший начальник отдела, грузный мужик с набухшими веками и прикрытой жирными темными прядями лысинкой. Чубаров когда-то был женат на его дочери, да ушел... А тот, его прошлый собеседник, то ли Нифонтов, то ли Петруничев, как наконец понял Чубаров, был просто-напросто голограммой.
     Начальник отдела ему все и разъяснил:
     - Да что ты, Чубарик, дергаешься! Вовсе не из-за выпавших твоих студентиков тебя сюда затянули и немного проучили. А из-за бабы этой... Мариковой мамаши. Это она при всех начала кричать про твои старые лишние, фу ты, то есть "личные" дела. Нечего было ей так при всех ... И про отщепенку эту. Не могли же мы все это так оставить... А что с выпавшими? Шут их знает. Видно, так надо. А ты теперь иди. Иди, иди. Одежонка твоя вон там, на сидении, ближе к двери лежит. Ты переоденься, не стесняйся. Пропуск я тебе подписал. На держи, на выходе сдашь дежурному.
     Чубаров, стесняясь своего бледного тела, загораживаясь ладоням, стянул смятую окровавленную пижаму и надел костюм. Кое-как завязав галстук, он двинулся к двери, но потом оглянулся на знакомую старую женщину. Она была на том же месте, а рядом с нею восседал здоровенный усатый мужик в бушлате и тельняшке и что-то вкрадчиво ей втолковывал. Она смотрела не на него, а вперед, и четко выделялись на очень бледном лице слезные железы под глазами. Судя по всему, в отличие от Акима, она совсем не верила мужику в тельняшке.
     Чубаров бессильно махнул рукой и вышел из Актового зала. Там он двинулся было по коридору, но засмотрелся на кучу сваленных стендов и макетов, которые громоздились по сторонам ступенек, уходящих к неприметной двери внизу. Чубаров пригляделся: это были макеты гидроэлектростанций, домн и металлургических заводов, это были макеты синхрофазотронов и термоядерных реакторов. Это были макеты нефтеперерабатывающих станций и текстильных цехов. Все стало уже ненужным, громоздилось "на выброс". Страна жила экспортом лигокристаллов и только этим. Чубаров скатился по лестнице, зацепился штаниной за нефтеперегонную цистерну и ударился лбом об обшарпанную дверь. За дверью оказался внутренний двор, заставленный теми же вышедшими из употребления экспонатами. Аким Юрьевич побродил между паровозов, гусеничных тракторов и станков с числовым программным управлением. Асфальтовое покрытие внутреннего двора местами вспучилось, слово неведомых размеров кроты водили свои ходы в недра земли под огромным зданием. Во внутренний двор входило множество давно немытых служебных окон. Были видны обвисшие занавески, пакетики молока, батоны хлеба и кружки колбасы, заботливо сохраняемые служащими на завтрашний обед на сквознячке щелистых окон, Чубаров побродил по двору, взгромоздился на морщинистое сидение трактора, нажал на молчаливый гудок паровоза, нашел в глубокой тени в углу нерастаявший в этом холодном июне сугроб и понял, что выйти отсюда на улицу не удастся. Тогда он вернулся, открыл ту же обшарпанную дверь, благополучно, не зацепившись, миновал бросовые макеты и добрался в путанице коридоров до поста охраны. Там молча приняли подписанный пропуск, не обратив никакого внимания на его разбитое лицо и кровь в углах рта, и пожелали счастливого пути. Чубаров отошел от страшного дома метров на сто и оглянулся. Кремовато-желтое, вычурно обсаженное окнами и лепниной, подпертое высокими коричневыми подъездами и украшенное яркими афишами здание Политехнического занимало все пространство под серым городским небом.
     Дома на столике в прихожей его ждал синенький, в тонкую полосочку бланк бюллетеня из районной поликлиники. Мастер учебного цеха Чубаров Я. Н., оказывается, страдал острым респираторным заболеванием уже целую неделю.