Директриса выглядела растерянной и нервной. Аж красными пятнами пошла. И все время отводила от Мухина взгляд.
Мухину даже стало немного жаль женщину, годившуюся ему, пожалуй, в бабушки. Но и сдаваться он не собирался. Тем более, на сей раз он подготовился к разговору, собрал нужную информацию. Которая вселяла дополнительную уверенность в успех.
– Значит, вы не хотите брать моего сына в вашу школу? – как бы уже смирившись, будто бы завершая тяготивший обоих разговор, якобы даже риторически спросил Мухин, и даже сделал едва уловимое движение, словно собираясь встать.
Директриса клюнула на приманку и радостно вспыхнула. Теперь все ее лицо стало единым алым пятном.
– Дорогой Сергей… Сергей Иванович! – всплеснула она руками и потянулась к Мухину, словно собираясь обнять. – Да разве в моем хотении или нехотении тут дело! Костя замечательный мальчик! Его с радостью примут в любую школу города… где есть места!
– А у вас, стало быть, нет? – Этот вопрос Мухина тоже был вроде как риторическим. Мухин, задавая его, даже кивнул утвердительно. Но вставать из кресла почему-то не стал. Наоборот, устроился поудобней и устремил наивный добрый взгляд в глаза старой учительницы. Которые тут же метнулись в сторону – директриса аж головой дернула.
– Вы же зн-н-наете… – Ее голос на мгновение дрогнул.
«Бабка-то старой закалки, врать не умеет!» – мысленно усмехнулся Мухин, а директриса продолжила:
– Вы же знаете, я вам уже столько раз говорила, и вашей супруге тоже: у нас всего три первых класса, и все они уже забиты под завязку! Сейчас с этим так строго! Санитарные нормы ни в коем случае не могут быть нарушены! Постоянные проверки из Гороно, Облоно, даже из Министерства… Поймите же меня, Сергей Иванович, миленький!!!
– Да я понимаю, – закивал Мухин. – Я узнавал: в первом «А» – двадцать семь человек при норме в двадцать пять, в первом «Б» – двадцать шесть, в первом «В» – вообще двадцать восемь!..
– Вот видите! – сокрушенно-обрадованно развела руками директриса. – Если бы вы пришли чуточку раньше…
Тут-то Мухин и выложил свой козырь – небрежно, но очень эффектно. Он подался вперед и заговорщицки зашептал:
– Вы забыли о первом «Г», уважаемая Мария Григорьевна. И в нем всего шестнадцать учеников!
Оказывается, до этого директриса не краснела – так, разминалась. Вот теперь она покраснела по-настоящему. Мухин всерьез испугался, что старую женщину сейчас хватит удар.
– К-какой первый «Г»? – директриса по-рыбьи задвигала губами. – К-как вы узнали? Это… это… спецкласс… Для… для…
– Блатников? – услужливо подсказал Мухин.
Директриса схватилась за предложенную соломинку:
– Д-да… Да! То есть, нет… Ну, вы понимаете… Высокопоставленные родители, нас попросили…
– Конечно понимаю! – закивал Мухин. – Гороно, Облоно, Министерство…
– Да-да-да!!! – голова заслуженной учительницы радостно задергалась.
– Не сходится у вас что-то, Мария Григорьевна, – сокрушенно вздохнул Мухин и добил директрису остатками имеющейся информации: – Высокопоставленные родители не высоко как-то взлетели… Самая крутая шишка – сменный мастер на заводе, остальные – бухгалтера, продавцы, рабочие. Пара мелких предпринимателей еще, «челноков», проще говоря… Эх, Мария Григорьевна, а вы ведь, помнится, в свое время меня учили правду говорить!
Тринадцать лет назад Мухин закончил эту же школу. Жена Аня – тоже, только на три года позже. Мария Григорьевна Даминская директорствовала и в ту пору, даже вела один год в мухинском классе ботанику.
А про первый «Г» Мухин узнал от Александры Геннадьевны – своей, и впоследствии Аниной, первой учительницы. Она также еще преподавала. Мало того, первый «Г» и был ее классом!
Надо ли объяснять, что Костика Мухины хотели определить в родную школу, тем более – до нее от дома двести метров! Не стоит, наверное, уточнять и того, что отдать Костю хотелось в добрые, «проверенные» руки Александры Геннадьевны!
И вдруг – такие неожиданные трудности! Конечно, они тоже виноваты, протянув с заявлением до последнего, но все равно Мухины не сразу поверили, что Даминская не шутит, когда она отказала им в первый раз. Второй отказ к шуткам уже не располагал. И если бы не Александра Геннадьевна, рассказавшая о странном «подпольном» классе, неизвестно еще, чем бы дело кончилось!
С первого родительского собрания Аня пришла расстроенной. Вернее, растерянной.
– Ты чего? – сразу заметил это Мухин. – Костик плохо учится?
– Да какая там еще учеба! – отмахнулась Аня. – Палочки-кружочки…
– Что тогда?
– Ты понимаешь, Сережа, родители какие-то странные… Молчат, друг на друга не смотрят… А если встретятся случайно взглядами – кажется, что искры летят! Слушай, они все там друг друга ненавидят!
– Да ну, ерунда! – обнял жену Мухин. – Ты устала, тебе показалось! Люди все тоже после работы, уставшие… Постой-ка за прилавком весь день, «добрых» покупателей послушай, или у станка смену – в шуме-пыли, да еще когда платят копейки, а семью содержать надо! Ласковым от такой жизни не станешь!
– Нет, Сережа, тут что-то не то! Такое ощущение, что они все знакомы между собой, и между ними какая-то вражда… Да ты сам сходи в следующий раз на собрание – все и увидишь!
Мухин сходил. И убедился, что Аня права. Искры – не искры, но дружелюбием друг к другу глаза родителей не блистали, это уж точно! А на самого Мухина вообще никто из них не смотрел, словно его в классе и вовсе не было! А когда он переспросил что-то у женщины с соседней парты, та облила его таким холодным, презрительным взглядом, что Мухин и правда замерз, до мурашек.
Взаимную неприязнь родителей заметила, конечно, и Александра Геннадьевна. Виду не подала, но выводы сделала. И постаралась предпринять все, чтобы это никак не сказалась на детях.
Александра Геннадьевна была учительницей по призванию. Она любила детей. И Сергей, и Аня прекрасно помнили, как радостно им было учиться у этой светлой, улыбчивой женщины. Как хотела она сделать из своих учеников настоящих друзей! И надо сказать, что это у нее вполне получалось.
Постоянные праздники, концерты, викторины, ярмарки, к которым так интересно было готовиться и которые так весело проводились! Экскурсии, походы в театры, музеи, или просто на природу… Дни рождения, которые непременно, обязательно, отмечались в конце каждого месяца для родившихся в этот месяц, с чаепитием, самодельными подарками, стихами и песнями! Все это было и двадцать с лишним лет назад, все это – даже еще более интересное, веселое и красочное – было и сейчас. Только для этих детей сердце Александры Геннадьевны, казалось, стало еще больше; оно будто бы выросло за прошедшие годы, вбирая детские улыбки, радость, неподдельную любовь и искреннюю благодарность.
– Папа, у меня столько друзей! – Костя бросался на шею приходящему с работы Мухину. – Ваня, Женя, Коля, Ренат! Еще Тимур и Миша! И Саша!
– А девочки? С девочками ты разве не дружишь?
– Папа, так ведь Саша и Женя – это и есть девочки! – заливисто хохотал Костик. – А еще я дружу с Мариной и с Настей!
– В общем, со всеми! – смеялся в ответ Мухин.
Костя ненадолго задумывался и уверенно кивал:
– Да! Со всеми! Но больше всех – с Мишей! Ты знаешь, он мысли умеет угадывать! И лечить!
– Как это, лечить?
– Ну, я упал нечаянно и ладошку рассадил, даже кровь шла, а Миша погладил мне руку – кровь перестала течь, и все зажило, и болеть перестало!
– Мне бы такого друга! – усмехался Мухин.
– А Коля умеет ручку двигать! И тетрадку! – не унимался Костик.
– А что в этом сложного? Это все могут!
– Все могут руками, а Коля – без рук! Он смотрит на ручку – а она по столу едет!
– Ха! Да у вас одни экстрасенсы там да фокусники!
– Не, настоящий фокусник – это Тимур! Он летать умеет!
– Ну, этот вообще Копперфилд! – хохотал Мухин.
– Нет, его фамилия Коткин!
– Копперфилда? Да! А ты откуда знаешь?!
– Не Капифилда никакого, а Тимура! Его фамилия Коткин!
– Бывает же! – качал головой Мухин, а сам озабоченно думал, на каком этапе детская фантазия перерастает в элементарное вранье.
– Алло! Сережа? – Александра Геннадьевна до сих пор называла Мухина Сережей, она и Костю-то часто Сережей называла, отчего тот вначале обижался, но когда Мухин объяснил сыну причину – обижаться перестал, даже немножечко загордился.
– Слушаю, Александра Геннадьевна! Здравствуйте!
– Здравствуйте, Сережа! Мне так неудобно к вам обращаться… – В трубке послышался кашель.
– Что случилось, Александра Геннадьевна? Говорите!
– У нас завтра экскурсия с классом, в заповедник…
– Да, я знаю.
– А я заболела! Простыла, температура тридцать девять… – Трубка снова закашляла.
– Я могу съездить с ребятами!
– Я, собственно, об этом и хотела вас попросить… Автобус заказан, все уже оплачено, да и ребята настроились! Жалко будет… – И вновь кашель в трубке.
– Александра Геннадьевна! Да вы не волнуйтесь! Я съезжу, конечно! Вы поправляйтесь только скорее!
– Спасибо, Сережа! В заповеднике вас встретят, там хорошая сотрудница, она проведет экскурсию, все покажет и расскажет… Вы только за детьми присматривайте, и все… Да они послушные, хорошие!
– Я знаю, Александра Геннадьевна! Все будет в порядке, не волнуйтесь! Выздоравливайте!
Ехать, конечно, никуда не хотелось. Да и воскресенья жалко – полдня, считай, с дорогой уйдет! Но когда Мухин увидел счастливые глазенки Костика, узнавшего, что папа едет с ними, от досады не осталось и следа.
День выдался солнечный, по-весеннему радостный. Вот только вчерашняя оттепель сменилась легким морозцем. Костик, будучи не в состоянии идти спокойно, даже грохался пару раз на ледяной корке, но тут же вскакивал и мчался вперед вприпрыжку, затем так же, вприпрыжку, возвращался к отцу и вновь убегал.
Известие о болезни учительницы дети встретили унылым мычанием. Две девочки даже тихонько заплакали. Но мартовское солнышко и предвкушение праздника взяли свое, и в автобус все садились восторженно щебечущими.
Детский щебет не прекращался и после того, как автобус тронулся. Напротив, галдели теперь еще больше, обсуждая все увиденное в окнах. Когда выехали за город, стало потише. После получаса монотонного гудения двигателя, некоторые ребята задремали. Стал клевать носом и Мухин. Именно поэтому он и не видел, как все случилось…
А случилось следующее. Автобус со школьниками проходил некрутой, но длинный подъем перед Дьявольским поворотом, как его называли сами автомобилисты из-за частых аварий. Поднимаясь, дорога заворачивала вправо, огибая заросшую елями невысокую сопку, что делало верх подъема невидимым. Слева же метров на десять-пятнадцать вниз довольно крутым откосом уходило подножие сопки. Край дорожной дуги ограждали бетонные столбики с натянутым в два ряда толстым тросом.
Водитель автобуса был серьезным и опытным – не зря именно ему доверили перевозку детей. Но даже он ничего не мог поделать, когда сверху, из-за поворота, истошно сигналя, перегородив всю ширину дороги, поскольку скользил боком, вылетел бензовоз. Единственное, что успел сделать автобусник – это повернуть руль вправо, направляя машину на склон сопки. Но мчавшийся сверху бензовоз оказался проворней ползущего вверх автобуса – удар заднего края цистерны пришелся как раз по водительской стороне кабины. Автобус крутануло, довернув вправо почти на девяносто градусов, он уткнулся развороченной кабиной в заснеженный склон холма и стал медленно клониться набок, а бензовоз от удара, напротив, выровнялся, но теперь его неудержимо несло на ограждение из столбиков и тросов, казавшихся против ревущей махины тоненькими ниточками. Они и лопнули, словно гнилые нитки, под натиском тягача, ничуть не остановив его стремления к свободному полету, и только бетонный столбик, вставший на пути левого колеса, помешал осуществиться этой последней мечте обреченной машины. Бензовоз со скрежетом завалился, нанизываясь всей длиной цистерны на бетонный частокол, словно осетрина на гарпун браконьера, а в следующее мгновение превратился в плюющийся сгустками пламени огненный шар и не полетел, как мечталось, а неуклюже кувыркаясь, покатился под откос, оглашая окрестные сопки предсмертным ревом взрыва…
Падение же автобуса набок остановила в последний момент угрюмая старая ель; она приняла на себя тяжесть, застонав от напряжения. И она бы выстояла, удержала раненным телом навалившийся на нее бесценный груз детских жизней, но огненный плевок взорвавшегося бензовоза упал на ее ветви, и ель сразу вспыхнула десятиметровой свечкой, затрещала, разбрасывая искры на блестящий ледяной корочкой мартовский снег, на соседние ели и на подбитый автобус.
Именно в этот момент Мухин вышел из глубокого оцепенения. Он еще плохо соображал на сознательном уровне, но на уровне подсознания знал одно: надо спасать детей! С неизвестно откуда взявшейся прытью и силой он отжался на вытянутых руках, схватившись за соседние спинки сидений и выбил ногами стекло одним мощным ударом. Затем он схватил за шиворот первого попавшегося ребенка и швырнул в открытое окно. А вслед за этим услышал страшный треск, и автобус стал падать, одновременно наполняясь дымом. Мухина бросило на спину и припечатало затылком об угол подлокотника.
Видимо, он все-таки пробыл без сознания какое-то время, потому что, вновь открыв глаза, он увидел, что автобус горит. А еще он увидел такое, от чего сразу же усомнился в том, что в сознание он уже пришел: в разбитое окно автобуса просунулся слоновий хобот и зашарил между сиденьями! А может быть, это был не хобот, а щупальце… Да, скорее щупальце, поскольку заканчивалось оно тремя тонкими отростками, покрытыми присосками. Это щупальце-хобот нашло, наконец, то, что искало, и Мухин увидел, как оно потащило за окно кого-то из ребят, обвившись вокруг обмякшего тельца. А в соседнее окно лезло уже точно такое же щупальце!
– Не-е-ет!!! – истошно завопил Мухин, но тут же осекся, поскольку в окно, куда только что утащили ребенка, заглянуло вдруг нечто настолько невообразимое и ужасное, что Мухин сразу догадался: он не потерял сознание, он просто умер и попал в Ад за то, что не уберег доверенных ему детей! И как бы в подтверждение этой мысли жуткая рожа исчезла из окна, а вместо нее просунулся еще один (а может, тот же самый) хобот с присосками и потянулся прямиком к Мухину. Не в силах шевельнуться от охватившего его ужаса, Мухин почувствовал, как щупальце быстро и сильно обвило его и потащило за собой. Но лишь только Мухин оказался вне автобуса, как щупальце мгновенно разжалось, одновременно отбрасывая его в сторону. Мухин упал лицом в снег, оцарапав щеки и лоб о ледяную корку, но даже не почувствовал этого. Он резво вскочил на ноги, но тут же рухнул от острой боли в правой ноге. Глянув на ногу, Мухин увидел, что голень от середины вывернута в сторону, а штанина намокла от крови. «Перелом, причем открытый», – подумал он, но как-то совершенно равнодушно. Да и зачем переживать о сломанной ноге, если сам ты уже мертв?
Только почему же тогда вокруг до сих пор снег, трещащие от огня ели, горящий автобус в клубах черного дыма?! А возле автобуса… Нет, все-таки это Ад! И два его исчадия с теми жуткими рожами, что успел увидеть Мухин в окне, с бочкообразными торсами, от которых сверху и снизу исходили по четыре щупальца – причем, нижние гораздо мощнее и короче верхних, – продолжали вытаскивать из автобуса детей, бросая их в снег. А сверху на упавших пикировали поочередно два черных ящера с большими перепончатыми крыльями, на лету хватали детей, уносили их подальше от огня и возвращались снова… А еще, наравне с ящерами (или драконами?) летал… мальчик. «Коткин! – неожиданно вспомнил Мухин. – Тимур Коткин, летающий Копперфилд!» Тимур тоже поднимал выброшенных на снег «осьминогами» детей и, с явным усилием, очень низко над землей, почти волоча их по снегу, оттаскивал на безопасное расстояние.
Между тем автобус уже пылал чадящим факелом. «Сейчас рванет бак!» – подумал Мухин. Это же поняли и «осьминоги». Резво перебирая нижними щупальцами они поспешили прочь. Навстречу им уже летели «драконы». Поравнявшись с «осьминогами», ящеры попытались поднять их в воздух, каждый по одному. Но сил у них на это не хватало, кожистые крылья лишь бессильно хлопали по насту.
– Берите одного вдвоем! – крикнул им Мухин и сам удивился, что сделал это. Непонятно почему, но он испытывал уже к «осьминогам», да и к «драконам» тоже, не ужас, не отвращение, а сочувствие и благодарность. Впрочем, как раз понятно, почему! Даже в таком «пристукнутом» состоянии Мухин понял, что «исчадия Ада», кем бы они ни были на самом деле, спасали детей.
«А Костя?! Где же Костя?!» – обухом по голове стукнуло вдруг Мухина. А может и правда чем-то стукнуло, потому что как раз в тот момент взорвался автобус.
Мухин пришел в себя от блаженного чувства тепла и спокойствия, разлившегося по всему телу. Особенно тепло, даже жарко, но не жаром боли, а исцеления, было сломанной ноге. «А вот теперь я в Раю!» – подумал Мухин, перед тем, как открыть глаза. А когда все же открыл, увидел, что по-прежнему лежит на снегу, но поблизости не видно ни автобуса, ни горящих елей. Зато рядом с ним сидит на корточках Костин друг Миша и водит руками над сломанной ногой. Увидев, что Мухин открыл глаза, Миша убрал руки за спину и смущенно заулыбался:
– Дядя Сережа, вы не волнуйтесь! Все в порядке!
– А где Костя?! – вскочил на ноги Мухин, совсем забыв про перелом. Но тут же вспомнил, приготовившись к боли и крику. И… ничего не почувствовал. То есть, он чувствовал только то, что чувствует человек, уверенно стоящий на ногах. Мухин недоверчиво глянул вниз. Штанина заскорузла от крови. Но сломанная кость через нее не выпирала.
– Это… ты? – ткнул Мухин на ногу, вспомнив слова Костика о Мишином умении лечить. Но тут же махнул рукой и снова спросил, тревожно вращая головой: – А где Костя?! Где все?
– Пойдемте! – взял Миша за руку Мухина. – Все там, чуть дальше. Вас тяжело было далеко тащить… Все ребята живы, вы не беспокойтесь! – предупредил он новый вопрос Мухина.
– Точно все живы? – нахмурился Мухин, шагая вслед за Мишей, ведущим его за руку, как маленького.
Паренек резко остановился и засопел, наклонив голову.
– Кто?! – ахнул Мухин, хватая Мишу за плечи.
– Водитель… – прошептал мальчик. – Он сразу погиб, когда в нас машина врезалась… И мы его тело вытащить не успели…
– Постой! – чуть не сел в сугроб Мухин, вспомнив вдруг все подробности происшествия. – А кто нас спас?! Кто это был?! Эти… эти…
– Пойдемте, дядя Сережа! – Вместо ответа Миша снова взял Мухина за руку и потянул за собой. – Уже близко.
Действительно, через пару десятков шагов ели расступились, и Мухин увидел дорогу. А вдоль нее, на обочине, стояли дети. Все шестнадцать, не считая Миши, – весь первый «Г». Ребята были чумазые, в прожженной, порванной одежде, и все, кроме Костика, – насупленные и угрюмые. Зато Костя, увидев отца, сорвался с места и бросился навстречу, радостно завопив:
– Папа! Ты знаешь…
– Молчи! – прыгнул к нему Миша, зажимая ладошкой рот.
– Ты что, Миша! – дернулся Мухин к сыну. Но тот вытянул в сторону отца растопыренную ладошку, а другой рукой отнял со рта руку друга.
– Я не буду, – сказал он Мише виновато, а потом добавил, отведя взгляд от замершего в метре Мухина: – Папа, они сами расскажут… если захотят.
– Да что… что такое?! – опешил Мухин, недоуменно глядя на детей. – Что происходит?! И где… эти, кто нас спас?! И ты… Тимур, ты тоже… Как это? Что это все значит?
– Дядя Сережа, подождите немного, – извиняясь глянул на Мухина Миша и подошел к остальным детям. Они тут же сбились в тесную кучку и оживленно зашептались, толкаясь и размахивая руками.
– Он все равно видел… – доносилось до Мухина. – Он расскажет… будет хуже… надо рассказать!
Наконец, от детской группы вновь отделился Миша и подошел к Мухину. Остальные дети напряженно за ним наблюдали.
– Дядя Сережа! – торжественно начал Миша. – Поклянитесь, что вы никому не расскажете то, что вы сегодня видели и то, что мы вам сейчас расскажем! И ты тоже, Костя! – повернулся он к другу.
– Клянусь! – не менее торжественно ответил Костя, а Мухин развел руками и замотал головой:
– Но как же?! А авария? А водитель?!
– Об аварии и так все узнают… – горестно вздохнул Миша. – И о водителе… Но мы ведь могли просто успеть выбежать до взрыва! Вы можете даже сказать, что это вы нас всех спасли!
– А он и так меня спас! – пискнул кто-то из детей, наверное, тот, кого Мухин успел выбросить в окно.
– Мне чужой славы не надо! – поднял руки Мухин. – Вы мне расскажите, как все было на самом деле!
– А вы поклянитесь сначала! – пискнули снова.
– Да, вы поклянитесь, дядя Сережа! – нахмурился Миша.
– Хорошо, клянусь! – сдался Мухин и махнул рукой. – Только вы сами первые все разболтаете…
– Нам нельзя! – возмущенно загалдели дети. – Мы не будем!
– Ладно, рассказывайте! – жестом поднятой руки остановил ребят Мухин. – Самое главное, скажите мне, кто такие «драконы» и «осьминоги», которые нас спасали, или мне это только привиделось?
– Не привиделось, – шмыгнул носом Миша. – Драконы – это Роберт и Ренат, а восьминоги – это Ваня и Коля…
– Осьминоги… – машинально поправил Мухин, но тут смысл сказанного дошел до него: – Что?! Как это понимать?!
– Так вот, это и есть главный секрет! – Снизу вверх, но очень по-взрослому, посмотрел на Мухина Миша. – Мы же все тут – не люди… кроме Кости… и вас! А на людей похожи только я и Тимур.
– А на кого похожи остальные? – ляпнул Мухин, не вполне понимая, о чем он вообще сейчас говорит.
– Вова – вообще для людей невидим, Женя и Саша – как маленькие солнышки, – начал перечислять Миша.
– Стоп-стоп-стоп! – замахал руками побледневший, как снег, Мухин. До него стал доходить смысл сказанного ранее. – Ты сказал, что вы… не люди? А кто же вы?!
– Мы разные… эти… цивилизации, да? – повернулся к товарищам Миша. Те дружно закивали. Кое-кто наконец-то заулыбался. Миша вновь посмотрел в глаза Мухину. – Дядя Сережа, я, может быть, не все правильно скажу, мы ведь и правда еще дети… Но главное – мы с разных планет. Нет, даже не это главное… Главное, что идет война! Наши народы воюют…
Мухин медленно опустился в снег и зашарил по карманам в поисках сигарет, забыв, что бросил курить два года назад. А Миша продолжал:
– Война давно идет, мы еще не родились, когда она началась. И родители наши еще не родились! И почему она идет, мы не знаем… Что-то взрослые говорят непонятное – и все разное. Нам кажется, что они тоже не знают, почему идет война!
Дети снова закивали, правда, молча. И смотрели они теперь на Мухина не встревоженно, а будто с какой-то непонятной надеждой.
– А что вы на Земле делаете? – не выдержал Мухин.
– Наши родители, они, это… эти… – сощурился Миша, вспоминая трудное слово.
– Дипломаты! – подсказал кто-то из детей.
– Ага, дипломаты! – кивнул Миша. – И еще их зовут «сторонние наблюдатели». С каждой воюющей планеты, или системы, собрали представителей и для безопасности привезли сюда, на самый край Галактики…
– Но зачем? – заморгал Мухин.
– Точно не знаю, – пожал плечами Миша. – Да и никто вроде не знает… Наверное, на всякий случай! Вдруг, перемирие объявить, или что-нибудь передать, какое известие… Ведь если прямо к врагу полетишь – собьют сразу, и все! А так – можно договариваться на стороне. Чтобы собрать наших родителей, знаете сколько много погибло? Послание одни передают, а другие не верят, думают, что военная хитрость; тогда летят сами – их сбивают! Ужас! – по-взрослому вздохнул Миша. – Потом все-таки собрали кое-как. И привезли сюда. В один город, чтобы все рядом всегда были. Сказали, чтобы из землян совсем ничем не выделялись… не отличались. И строгое правило ввели – никогда здесь не воевать и не убивать переговорщиков и друг друга. И все равно наши родители друг друга не любят! Все равно они враги! – Миша раздосадованно топнул ногой.
– А мы нет! – подал голос кто-то из ребят.
Тут же откликнулся кто-то еще:
– Мы все друзья!
И еще:
– Мы не хотим войны!
И еще, и еще, и еще:
– Она никому не нужна! Мы хотим жить все дружно! Взрослые – глупее детей, они не понимают простых вещей!
Мухин отчего-то покраснел и опустил голову, дожидаясь, пока дети утихомирятся. Он почувствовал вдруг себя ужасно виноватым, а потому ляпнул, чтобы побороть смущение, первое пришедшее в голову:
– А почему вы все одного возраста? Почему все вдруг – первоклассники? Так ведь не бывает…
– А мы не одного возраста! – ответил Миша. Было видно, что смена темы его раздосадовала. – Все разные… Я вот – самый старший. Но Землю никто ведь из нас хорошо не знает, ее правила, порядки… Лучше начинать знакомство с самого начала. Только мы уже успели кое-что узнать… – Миша замолчал и отвел взгляд в сторону.
– Что же? – спросил Мухин, хотя уже знал ответ.
– У вас на Земле – все так же… Взрослые – глупее детей. Вы тоже не понимаете, что делаете. Вы тоже все враги, и сами не знаете, почему и зачем. А дети хотят дружить! Но они для вас, взрослых, помеха. Они чужие, пришельцы на родной планете. Они – вещь в себе. Их мир для вас непонятен, и вы даже не хотите его понять. А ведь они тоже вырастут, и тогда ВЫ для них станете лишними!
Последнюю фразу Миша почти что выкрикнул, а потом замолчал. Молчали и все остальные. Даже Костик отвел глаза в сторону.
Тогда Мухин сказал, очень тихо, но так, что все его услышали:
– А вы помогите нам. Напомните нам о себе. Подскажите, что нам делать! Разве вы говорите со взрослыми об этом?
– А что толку? – буркнул Миша. – Разве вы нас услышите?
– А вы попробуйте! Раз, другой, пятый, десятый! Не опускайте руки, стучитесь изнутри! Перестаньте быть вещью в себе! Ведь весь этот мир – он не только мир взрослых, он точно так же и ваш! Давайте вместе попробуем навести в нем порядок! Может, все-таки, не такие уж взрослые глупые, как вы думаете? Может, им нужно только чуточку помочь?
На последнее в учебном году родительское собрание Мухин вызвался пойти сам. Аня удивилась, но промолчала. Костик же загадочно улыбнулся, но тоже промолчал.
Александра Геннадьевна начала собрание с обычных вопросов – об успеваемости, поведении, о том, что и кому желательно подтянуть летом… А потом она сделала многозначительную паузу и сказала:
– Обычно я сама даю детям тему для годового сочинения, но в этот раз случилось необычное! Понимаете, дети сами попросили меня, чтобы сочинение носило форму письма к родителям. И еще они очень просили, чтобы я обязательно раздала эти сочинения вам… И чтобы вы прочитали их здесь, в классе, на этом собрании. Но самое интересное, даже странное, они просили вам передать… Даже не знаю, как сказать… Они просили передать вам, что не считают вас глупыми, вы уж простите; что вы должны сами догадаться и понять...
Александра Геннадьевна раздала листочки с сочинениями. Мухин развернул свой, с сочинением Костика, и внимательно его прочитал.
«Дорогие родители!
Если вам станет вдруг плохо,
То пожалуйста вспомните про меня
И расскажите, что вас тревожит.
Хочу, чтобы вы меня понимали.
Очень хочу, чтобы и я вас понимал!
Так давайте же дружить!
Я вас очень люблю, мама и папа.
Так хочется быть вашим другом!
Мне хочется ещё, чтобы все взрослые
И все дети тоже любили друг друга.
Радостного в мире меньше, чем грустного,
А зачем нам нужен грустный мир?
Мои искренние родители! Оставайтесь детьми, и надолго! Доброта лучше ярости! Всё случается, если хотеть.»
Сочинение Мухину очень понравилось, хоть и было в нем что-то неуловимо странное. Он сразу вспомнил давешний разговор с ребятами первого «Г». А затем вспомнил только что сказанное учительницей и перечитал сочинение еще раз. Он почувствовал, что улыбка, сама, без спросу, раздвигает его губы. Стало так же хорошо и тепло, как тогда, на мартовском снегу, под руками инопланетного мальчика Миши. А потом Мухин украдкой обвел глазами лица остальных родителей. Почти все улыбались, как и он сам. Случайно он встретился взглядом с той самой женщиной, что и в прошлый раз, в начале учебного года. В ее глазах больше не было холода и презрения. Хотя и особой теплоты, сказать по правде, не замечалось тоже. «Но это ведь только начало! И начинать надо с себя», – подумал Мухин и улыбнулся женщине.