Х Х Х

         Уже не жду, мой друг,
         Магического знака.
         Замкнулся жизни круг
         Дугою бухты Акко.
         Как в медленном кино,
         Видна любая малость:
         И что не суждено,
         И что еще осталось.

         Х Х Х

         Минувшее, ты было или нет?
         За далью лет остался первый след…

         Тогда, взмахнув ликующим крылом,
         Влетала птица в мой притихший дом.
         Она была и дивной, и земной,
         Она меня звала: летим со мной!
         Ее нетерпеливый, звонкий зов
         Я ждал давно, я был к нему готов.
         И таял молчаливый камень стен,
         И мир взрывался музыкою слов.

         Х Х Х

         Тебе уже как будто перестал
         Я из иллюзий строить пьедестал.
         И с беспощадной четкостью резца
         Очерчен контур тела и лица.
         Но иногда при трезвом свете дня
         Находит вдруг затменье на меня.
         И тает контур, и размыта внешность,
         И остаются только ты
         И нежность.

         Звездопад

         Ничем я тебя не обрадую,
         Спасительных слов не найду.
         А звезды полночные падают,
         Как спелые вишни в саду.
         Земля, одинокая, кружится
         В невидимой звездной пыли,
         И что загадали, не сбудется,
         Что было – сберечь не смогли.

         Мелодия вальса старинная
         Плывет, как забытые сны.
         К тебе прихожу я с повинною,
         Да только не знаю вины.
         Звезда проплыла и растаяла,
         Тихонько светлеет восток…
         И спит под обидами старыми
         Надежды зеленый росток.

         Чужие окна

         Чужие окна светятся в ночи,
         Чужое чье-то счастье голубое…
         Затихни, мое сердце, не стучи,
         В холодном мире нас с тобою двое.

         Затихни на минутку, подожди,
         Послушаем, как эта ночь огромна.
         В ней шелестят усталые дожди,
         В ней мир лежит таинственный и темный.

         Чужие окна… Кто-то вас зажег,
         Чтоб тьма вокруг была еще бездонней.
         А мне бы мой увидеть огонек,
         К его теплу притронуться ладонью.

         Он так далек, он так сейчас далек,
         Как свет звезды, затерянной в пространстве…
         А я опять шагну через порог –
         И снова ночь, и снова ветер странствий.

         Усталость

         На лицах я умею различать
         Усталости свинцовую печать.

         Мы устаем от солнца и ветров,
         Мы устаем, не веря, не любя,
         Мы устаем от нерожденных слов,
         И от друзей, и от самих себя.

         Мы устаем от страхов и тревог,
         От шумного веселья устаем,
         От хмурых подозрений устаем,
         От взглядов равнодушных устаем.

         Но отними усталость у меня –
         Померкнут краски яростного дня.

         Х Х Х

         Опять томительно и вязко
         Плывут осенние тревоги.
         Неслышно облетают краски
         И догорают у дороги.
         Темнеют медленные воды,
         И ближе к небу стали крыши,
         И листья падают, как годы:
         Все невесомее и тише.
         И ни о чем грустить не надо,
         И ни о чем я не жалею.
         Под этим тихим листопадом
         Сердца становятся мудрее.

         Х Х Х

         Дождями лето по ветвям стекло,
         Потухли красок вымокшие пятна.
         И говорим мы смутно и невнятно,
         Как будто через толстое стекло.

         Слова летят, сбиваясь и спеша,
         И смертно ранят, пролетая мимо.
         Вот так порой прострелена душа
         Кричащей немотою мима.

         Ноктюрн

         Еще все зыбко и туманно,
         Еще над миром тишина.
         Мы пьем из одного стакана,
         И имя на губах так странно,
         Как привкус терпкого вина.

         Оно горчит, как дикий мед.
         Я горькую приемлю милость:
         Она так поздно мне явилась,
         Она так быстро отойдет…

         Ну а пока не рассвело,
         И наш стакан, он все бездонней,
         Пусть не кончается тепло
         Твоих спасительных ладоней.

         Паруса

         Маленький мальчик на даче играл в Остров сокровищ.
         Над шиферной крышей дачного домика он поднял
         черный пиратский флаг.

         Порою будит эпизод пустячный
         Воображенья смутную игру.
         Над узенькою улочкою дачной
         «Веселый Роджер» реет на ветру.

         О нем уже давно забыли барды,
         Сошедшие на сушу с бригантин,
         А он летит – над старою мансардой,
         Над знойным полыханьем георгин,
         Над пасторальным лепетом арычным,
         Над сонной виноградною лозой –
         Отчаянный, разбойный, непривычный,
         Заряженный нездешнею грозой.

         И нечто ослепительно простое,
         Что мы храним, от возраста тая,
         Открылось за обыденной чертою
         Расписанного четко бытия.

         И чудятся в давно умолкшем хоре
         Далекие, как детство, голоса…
         И у крыльца призывно плещет море,
         И кто-то поднимает паруса.

         От себя к себе

         Клочок лазури посреди Земли
         Когда-то Средиземным нарекли.
         Валы столетий таяли во мгле,
         И плыли люди от земли к земле.
         Послушные лишь ветру и богам,
         Они стремились к дальним берегам.

         Мечтал и я, сорвавшись с якорей,
         Отправиться за тридевять морей –
         От прошлого, где все лежит в золе,
         Где стынут на ветру мои печали,
         Где память бьется птицей за плечами –
         К неведомой тогда еще земле.

         Мне верилось, что встречу новый день я
         Там, где очерчен морем край небес,
         Там берег ждет, исполненный чудес,
         Там нет потерь, есть только обретенья…

         И вот стою я посреди Земли.
         Я сжег свои мосты и корабли,
         О чем теперь пытаюсь не жалеть я.
         Я думал, что плыву к другой судьбе,
         А оказалось – от себя к себе.
         И истекает срок тысячелетья…

         Х Х Х

         Как жизнь порой причудливо тасует
         Пути и дни, года и берега…
         Под небом Палестины я рисую
         Далекие тянь-шаньские снега.
         Седые поднебесные вершины
         И утренних предгорий синеву,
         Прохладу их я слышу наяву
         В горячечном дыхании хамсина.
         Здесь ранний зной расплавил берега,
         И под окном лимоны отцветают,
         А в памяти моей никак не тают
         Все те же, те же белые снега.

         Бостон под оливами

         В тени олив и галилейских сосен
         Кружилась в танце питерская осень.
         Чуть хрипловато пел магнитофон,
         И под библейским небом Галилеи
         Мы слушали, печалясь и жалея,
         Как осень танцевала вальс-бостон.

         Далекая мелодия звучала
         Про все, что нам не спеть уже сначала
         Под перебор доверчивой струны.
         Судьбы полузабытая страница,
         Где листопад над городом кружится
         И к изголовью прилетают сны…

         Над голубой, полупрозрачной тенью
         Плыл вальс-бостон, задумчиво осенний,
         И даль была безбрежна и чиста.
         Река времен текла неторопливо,
         И вслушивались вечные оливы,
         Когда-то приютившие Христа.

         Ода деревянным полам

         Свою судьбу разрезав пополам,
         Живу хоть не безбедно, но не скучно.
         Хожу по гладким каменным полам,
         Они всегда прохладны и беззвучны.

         Но так же, как давно знакомых лиц,
         Как старых тополей на повороте,
         Мне не хватает скрипа половиц,
         Живой и теплой деревянной плоти.

         Ах, эти деревянные полы
         В далеком доме, канувшем в забвенье!
         С трескучей печкой, с запахом золы,
         С охапкою оттаявших поленьев.

         Сработаны из золотой сосны,
         Вы под ногами так уютно пели
         Под шорох предвечерней тишины,
         Под аккомпанемент седой метели.

         И потому в моем земном раю,
         Где в доме правят бал стекло и камень,
         Сосну я, как подругу, узнаю
         И ствол шершавый трогаю руками.

         Галилейская герань

         В моем саду безумствует герань,
         Горячая, как молодое пламя.
         Вознесена могучими стеблями
         Ее цветков рубиновая грань.

         Безумствует герань в моем саду
         Под синим галилейским небосводом.
         Ей здесь давно дарована свобода
         На все двенадцать месяцев в году.

         Из плена невысоких потолков,
         Из темноты подслеповатых окон
         Она шагнула в этот мир широкий,
         Где теплый дождь и тени облаков.

         Прекрасен сад в предутреннюю рань,
         И вижу я в новорожденном свете,
         Как зажигает буйная герань
         Пылающие факелы соцветий.

         Душа

         Душа стареет медленней, чем плоть.
         Душа не принимает неизбежность.
         В ней бьется нерастраченная нежность,
         Пытаясь черный тлен перебороть.

         Уже года выносят приговор,
         И зеркало безжалостно, как выстрел,
         А бедная душа все так же чисто
         Вывязывает вечный свой узор.

         Она не знает ни времен, ни дат,
         К старенью бренной плоти равнодушна.
         Прости, душа, что ты любви послушна,
         Я в этом сам, наверно, виноват.