Часть первая.
    
     СЛЕДОВАТЕЛЬ
    
     1.
     - Полное довольство жизнью невозможно, - объявил Рафаэль Орен. - Когда я работал в полиции, мне не хватало независимости от руководства. Став частным детективом, я не могу отвязаться от бесконечной рутины. Поверишь ли, Дов, мне не хватает дел, выводящих меня за пределы серых будней. Понимаешь?
     Его собеседник и старый друг профессор Дов Познер сочувственно хмыкнул. Они сидели в просторном салоне в квартире профессора уже около часа и откровенно валяли дурака. Во всяком случае, так считал Орен. Профессор молчал, изредка кивал. Правда, Рафаэль обратил внимание, что несколько раз Дов бросил выжидательный взгляд в сторону молчащего телефона. Но не придал этому особого значения.
     На невысоком столике стояла откупоренная узкогорлая бутылка вина и плоская тарелочка с печеньем. При этом Рафаэль Орен лениво жаловался на жизнь, а Дов Познер столь же лениво ему сочувствовал.
     Орен отпил немного вина из высокого бокала.
     - Потрясающий букет, - сказал он. - Что это?
     - "Божоле", - ответил Познер. - Привез пару бутылок неделю назад, из Парижа, - он в свою очередь поднял бокал с рубиновой жидкостью и полюбовался сквозь него на заходящее солнце.
     - Ты ездил в Париж? - с завистью спросил Рафаэль.
     - Да, на конференцию. Мой доклад был включен в программу.
     - Ну вот, я об этом и толкую.
     Толковал он совсем не об этом, но Дов кивнул.
     - Ты прав, прав, Рафи, - сказал он сочувственно. - Рутинная жизнь, особенно при твоем характере, очень тяжела. Но, с другой стороны, серые будни частного детектива - это отсутствие серьезных преступлений. Меня как обывателя вполне устраивает подобная серость. Дай Бог, чтобы и дальше она продолжалась.
     Орен вздохнул.
     - Ты не понимаешь, - сказал он. - Ты не можешь понять, насколько рутина иссушает мозг. Иной раз я жалею, что ушел из полиции.
     Он взял с тарелочки печенье и принялся меланхолично жевать.
     - А на что ты рассчитывал? - удивленно спросил Познер, которому, похоже, все-таки надоели причитания друга. - Ты что же, мечтаешь о перестрелках, погонях и прочей кинематографической бутафории? Да плюс, небось, в конце каждого дела длинноногая блондинка с томными глазами. Брось, Рафи, ты же взрослый человек, опытный детектив.
     - При чем здесь блондинки, - хмуро буркнул Рафаэль. - Ни при чем здесь блондинки, - он мрачно уткнулся в свой бокал.
     - И потом: не так уж рутинны твои дела, - сказал Познер. - Я вот до сих пор помню об этом убийственном маскараде в Пурим.
     - Да, занятная была история, - Орен немного оживился. - В итоге я тогда испортил отношения со всеми бывшими сослуживцами... А где Ирит? - спросил он. - Куда ты дел жену?
     - Гостит у родственников. В Штатах.
     - То-то ты все время поглядываешь на телефон, - сказал он. - Должна позвонить?
     - Д-да... в общем, нет, - нехотя ответил Познер. - Я жду другого звонка. Ирит, - он посмотрел на часы, - Ирит скорее всего, спит. Разница во времени, не забывай.
     Орен на мгновение оторвался от поглощения шоколадного печенья с ананасной прослойкой (любимый вкус) и удивленно воззрился на Дова.
     - Другого звонка? - переспросил он. - Что это значит? У тебя появилась подруга, старый лицемер?
     Дов к подобным намекам всегда относился с чрезмерной, по мнению Рафаэля, серьезностью.
     - Не говори глупостей, - сказал он раздраженно. - При чем здесь подруга?
     - Извини, я пошутил. Дела?
     Дов кивнул.
     - Да, - Рафаэль вздохнул. - У тебя дела, а ты предаешься пьянству в обществе старого приятеля.
     - Почему бы и нет? В конце концов, когда ты сегодня позвонил, у тебя был похоронный голос. Должен же я помочь тебе вновь обрести вкус к жизни.
     - Ох-хо-хо, - вздохнул Орен. - Если бы для этого достаточно было выпивки в хорошей компании. Но увы, даже такой друг, как ты и такое вино, как "Божоле", не в состоянии придать остроту всей этой сутолоке. Не говоря о моем любимом печенье, - он рассеянно повертел в пальцах бокал, вино сверкнуло ослепительной красной звездочкой. - На одно такое дело, как «пуримское» убийство, приходится сотня супружеских измен и тому подобного. Последнюю неделю я мотался по всей стране, от Метулы до Димоны, разыскивая парочку мошенников из Яффо. Одна дама - их соседка, из новых репатриантов - заняла им около пяти тысяч шекелей. Когда пришел срок отдавать долг, должники рассчитались чеками и уехали куда-то. Чеки оказались необеспеченными. Дама отдала деньги, естественно, без всяких расписок и свидетелей.
     - Неестественно, - вставил Дов.
     - Что? Ну да, неестественно. Но, по ее словам, мошенники выглядели очень порядочными людьми. Так ведь на то они и мошенники! Они всегда выглядят очень пристойно. Иначе прогорят. И эти действительно выглядят вполне респектабельно.
     - Нашел?
     - Нашел, а что толку? Знать ничего не знают, ведать не ведают. Оскорбленная невинность, - Орен помрачнел. - Я же говорю - рутина и скука. Посоветовал ей подать в суд. Единственное, что могу сделать я, это доставить ответчиков в зал суда.
     - И все это ей может обойтись в сумму, намного превышающую сумму долга, - заметил Познер.
     - А что еще я могу сделать? В следующий раз умнее будет, - Орен развел руками. - Вот такие у меня сейчас дела. Все. Похожи друг на друга, как близнецы. Скучные и стандартные.
     - А тебе, значит, хочется, чего-нибудь поострее? Чтобы щекотало нервы? - Дов усмехнулся.
     - Конечно... - Рафаэль замолчал и подозрительно посмотрел на приятеля. - Ну-ка, ну-ка, - он отставил в сторону бокал. - Ну-ка, выкладывай. Ты, значит, пригласил меня для того, чтобы поднять настроение? Так сказать, вернуть вкус к жизни?
     - Как тебе сказать... - Дов улыбнулся с некоторой долей двусмысленности. - Собственно, почему бы и нет?
     - Что у тебя на уме, старый лис?
     - Брось, брось, - рассерженно произнес Познер. - Что за чрезмерная подозрительность. Ничего у меня нет на уме, - но в его голосе не было особой уверенности, - впрочем, рассерженность его выглядела искусственно.
     - Сколько лет мы знакомы? - нейтральным тоном поинтересовался Орен.
     Познер пожал плечами.
     - Точно не помню. Лет пятнадцать, наверное.
     - Восемнадцать, - уточнил Рафаэль.
     - Значит, восемнадцать. А при чем здесь...
     - А при том, что я знаю твою манеру. У тебя все наоборот.
     - В каком смысле?
     - Нормальные курильщики, когда нервничают, начинают курить чаще. А ты наоборот. Не спорь, я давно обратил на это внимание. Так вот, мы с тобой беседуем уже около часа, и ты не выкурил ни одной сигареты.
     - С чего ты... - начал было Познер, и, засмеявшись махнул рукой. - Ладно, ты прав. Где уж мне тягаться с самым проницательным сыщиком Тель-Авива.
     - Не только Тель-Авива, - без ложной скромности заявил Орен.
     - Тем более. Только ты неправ в другом: пригласил я тебя, действительно, просто, чтобы немного отвлечь от дел, - Познер посерьезнел. - Заодно и поэксплуатировать твой детективный опыт. Собственно, мне нужна твоя помощь, если уж совсем откровенно. Твой звонок опередил меня всего лишь на несколько мгновений. Я даже усмотрел в этом перст судьбы. Представь себе, я стоял у телефона и раздумывал - звонить или не звонить. Уже решил звонить - и тут позвонил ты. Телепатия, верно? - Познер чуть усмехнулся.
     Орен кивнул, поощряя собеседника к дальнейшему разговору. Чувствовалось, что Дов давно решил, как и что говорить, но почему-то не может перейти к сути своей просьбы.
     - Скажи, - заговорил он наконец, - ты бы мог оценить работу своего... как бы это сказать... коллеги, что ли?
     - Что значит - оценить? - спросил Орен. - И о какой работе речь?
     - Ну, скажем, некто проводит расследование. Ты наблюдаешь за ходом расследования со стороны. Только наблюдаешь. Не имеешь возможности вмешиваться. А по окончании оцениваешь эту работу.
     - Пишу рапорт, что ли?
     - Нет, конечно, - Дов засмеялся. - Просто излагаешь свое мнение.
     - Кому?
     - Мне.
     - Не понимаю. У тебя проблемы? Ты нанял частного детектива и сомневаешься в его квалификации? - спросил Орен. В голосе его прозвучали ревнивые нотки. - Мог бы и ко мне обратиться. Даже если бы я не смог тебе помочь, то уж посоветовал бы кого-нибудь потолковее.
     - Не сомневаюсь, - сказал Дов. - Но здесь дело обстоит совсем по-другому. Слава Богу, у меня не было причин обращаться к частному сыщику, - он, уже не стесняясь, посмотрел на часы, с досадой покачал головой.
     - Так откуда ты ждешь звонка? - спросил Орен.
     - Из лаборатории. Должен позвонить Йоси Адмони, мой лаборант. Без этого разговора нет смысла... - он не договорил. Телефон зазвонил резко и требовательно. Познер схватил трубку: - Да, слушаю. Да, Йоси, давай. Что?.. - по мере разговора лицо его приобретало все более восхищенное выражение. В конце он разве что не приплясывал у телефонной полочки. - И держит фокус? Ну, здорово! Ну, класс! Да, конечно. Да, сейчас буду.
     Он положил трубку посмотрел на своего приятеля заблестевшими глазами.
     - Ну вот, - сказал он. - Теперь я могу рассказать тебе обо всем подробно. Но для этого нам придется проехать ко мне в лабораторию. Возражения есть?
     Орен отрицательно покачал головой, хотя на лице его особого энтузиазма не обозначилось. При всех жалобах на рутину, сегодняшний день он предпочел бы провести перед телевизором, пусть даже выключенным. В крайнем случае, с книжкой в руках.
     Дов Познер между тем снова снял телефонную трубку.
     - Йоси? Выезжаем, - сказал он. - Подготовь демонстрационную доску, капсулу и прогони пару раз вспомогательные программы. И смотри, чтобы с подачей электроэнергии не было неожиданностей как в прошлый раз. Да, все, - он положил трубку и повернулся к Рафаэлю, слушавшему этот разговор с все возраставшим удивлением. - Можно ехать, - и добавил чуть торжественно: - Такого еще не видел ни один человек в мире.
     Орен удивленно взглянул на друга. Познер был вполне серьезен. Рафаэль отодвигая в сторону бокал с недопитым вином и молча поднялся из кресла. От двери он вернулся, сгреб с тарелки оставшееся печенье и сунул его в карман.
    
     2.
     "Слава Всевышнему, пребывание мое в Гаммельсдорфе подходит к концу. Я бы уже покинул этот город, а вернее - августинский монастырь, давший мне приют, если бы не мерзкое и ужасное деяние, свершившееся накануне. Видимо, мне придется еще задержаться здесь, и потому я пишу это короткое письмо вам, святой отец и наставник мой, с тем, чтобы вы попросили за меня прощения у Его Преосвященства. Что же до самой причины моей задержки, то я подробнейшим образом изложу все в отчете и, надеюсь, представлю его лично, по возвращении в Рим. Добавлю лишь, что, благодарение Господу, и монахи монастыря, и миряне Гаммельсдорфа хранят верность католической церкви и в нынешнее неспокойное время выказывают недюжинную стойкость дьявольскому искушению, явленному в мир Мартином Лютером (к слову сказать, тоже в прошлом монахом-августинцем). Остаюсь преданным сыном Матери-Церкви и вашим верным и недостойным слугой - смиренный брат ордена св. Доминика Леонгард, чрезвычайный комиссар Святого Трибунала в городе Гаммельсдорфе. Писано в месяце марте в лето 1523 от Рождества Христова."
     Отец Леонгард отложил перо и перечитал письмо. Для этого пришлось поднести лист почти к самым глазам: свет в келью проникал лишь сквозь оконце под самым сводчатым потолком, а свечу он сразу зажечь не догадался. Теперь же это потеряло смысл. Отец Леонгард пересыпал написанное песком из маленькой песочницы, подождал, пока просохнут чернила, и запечатал письмо восковой печатью. Надписал: "Рим, канцелярия Его Святейшества. Его Преосвященству кардиналу Джованни Монтерозе."
     Отец Леонгард скверно чувствовал себя последнее время. Истинная причина этого, так же как и плохого настроения, крылась не в какой-то болезни - он был, слава Богу, вполне здоров и крепок не только духом, но и телом. Доминиканец лишь в прошлом году шагнул за сорокалетний рубеж, до пострига его жизнь протекала достаточно бурно - он успел побывать и солдатом, и моряком, и пилигримом. Нет, причина плохого настроения крылась в том, что он только что в письме охарактеризовал кратко: "мерзкое и ужасное деяние".
     В келье стало совсем темно, узкий прямоугольник окна-бойницы почти не угадывался - даже его привычному к темноте взгляду.
     Отец Леонгард отошел от стола, приблизился к узкому дощатому топчану, покрытому старой суконной попоной. Сел и глубоко задумался. В последнее время его беспокоила некоторая двойственность положения. Назвавшись в письме кардиналу Монтерозе чрезвычайным комиссаром Священного судилища, отец Леонгард несколько погрешил против истины: обязанности инквизитора он добровольно сложил с себя более года назад - с согласия Великого Инквизитора. Однако вернувшись к более спокойной прежней жизни духовника Доминиканского ордена, он странным образом почувствовал неудовлетворенность. Ему не хватало деятельности и активности следователя инквизиции. В то же время, отец Леонгард никоим образом не хотел вновь заседать в трибуналах, участвовать в допросах. Сокровенным его желанием было обобщить более чем десятилетний опыт своего пребывания в инквизиции в одну большую книгу, долженствующую помочь сотням доминиканских и францисканских братьев в их бесконечной борьбе с сатанинскими кознями. Теперь же оказалось, что его мозг нуждается в постоянных логических упражнениях, которые в избытке представляла ему недавняя беспокойная жизнь. Он обратился к Великому Инквизитору с новым прошением и получил всемилостивейшее разрешение собрать и изучить архивы судов над еретиками, проводившихся в различное время в городах Южной Германии и хранившихся частью в городских судах, частью в монастырях. Именно этот труд и привел его несколько месяцев назад в августинский монастырь Св. Варвары. Августинцы приняли его радушно; несмотря на формальный отход отца Леонгарда от следственной деятельности, братья-монахи по-прежнему называли его не иначе как "отец-инквизитор" и выказывали всяческое уважение. Можно было, не торопясь, углубляться в бесконечные отчеты о процессах, анализировать их. Можно было. Но жизнь упорно не желала отпускать его в книжную работу...
     Осторожный стук в дверь отвлек отца Леонгарда от размышлений. Доминиканец недовольно нахмурился. Местные братья были вполне безукоризненны, если не считать чрезмерного - для монахов - любопытства к чужим делам.
     Стук повторился. Он тяжело вздохнул, сокрушенно покачал головой.
     - Войдите!
     В келью вошел молодой - лет шестнадцати - послушник.
     - Вы позволите, святой отец?
     - Конечно, конечно, входи, Ганс, - сказал доминиканец. - Ты что-то хотел?
     Ганс нерешительно огляделся по сторонам.
     - Вы спите, святой отец?
     - Сплю? С чего ты взял, мой мальчик?
     - У вас темно. Я подумал...
     - Нет-нет, я вовсе не сплю. Разве уже поздно?
     - Около одиннадцати.
     - Ты же знаешь, я ложусь не ранее двух. Что же до свеч, то, - доминиканец поднялся с топчана, вернулся к столу, на котором лежало запечатанное письмо, - наверное, ты прав. Но в темноте мне лучше думается. Видимо, это связано с тем, что я уже старик. Мои глаза устают от света. А от усталости глаз происходит усталость мозга, ergo - я начинаю совершать ошибки в умозаключениях.
     - Что вы, святой отец, я знаю, что вы никогда не ошибаетесь! - возразил послушник.
     - Ну-ну, - прервал его доминиканец. - Непогрешим лишь его святейшество. Мы же все - увы! - грешны, в той или иной степени. По крайней мере, в ошибочности суждений. Греховность вообще присуща человеческой природе со времен Адама...
     Глаза Ганса уже привыкли к сгустившейся темноте, и он обратил внимание на некоторую скованность в стоящей у стола фигуре.
     - Вам опять было плохо? - озабоченно спросил он. - Вы не принимаете лекарства, отец Леонгард. Почему?
     - Плоть слаба... - доминиканец вздохнул. - Ничего страшного не произошло. Оставим это, сын мой. Я чувствую себя прекрасно. Сейчас мы зажжем свечи и ты сам в этом убедишься, - он щелкнул кресалом, высекая искру, поднес затлевший малиновым цветом трут к свече. Через несколько мгновений келья осветилась чуть подрагивающим тусклым светом. - Ну вот, - сказал Леонгард. - Теперь все в порядке. Ты хотел меня о чем-то спросить, или что-то сказать? Говори, я слушаю, - он чуть прикрыл веки. Глаза действительно болели после напряженной работы - даже от такого слабого света.
     - Отец Леонгард, настоятель сказал мне, что я буду помогать вам в этом ужасном деле... - Ганс запнулся и покраснел. - То есть, в его расследовании... Я надеялся... Если вы не против.
     - Конечно, Ганс, отец-настоятель прав, и я ему очень благодарен, - мягко сказал доминиканец. - Мне необходим помощник. С такой задачей очень трудно справиться одному.
     - Да, святой отец, спасибо вам. Вы ведь могли выбрать любого другого брата, более достойного оказывать вам поддержку в борьбе с дьявольскими кознями, - радостно отозвался Ганс.
     - Да, - сказал инквизитор сухо. - Ужасное дело и мерзкое... Для Матери-Церкви весьма важно провести тщательное расследование. Ты согласен, сын мой?
     - Конечно, святой отец, - сказал Ганс. - И я говорил, что никогда бургомистр не сможет это сделать столь тщательно и безошибочно, как вы.
     - Как ты сказал? - инквизитор в некотором недоумении поднял брови. - Бургомистр? При чем здесь он?
     - Как... - Ганс растерялся. - Разве вы не слышали о том, что бургомистр считает вполне достаточным провести светское расследование и светский суд?
     Доминиканец нахмурился.
     - Вот как? - недоумение в его голосе сменилось недовольством. Он поджал тонкие губы. - Странно слышать это. Я всегда считал бургомистра Гаммельсдорфа богобоязненным человеком, - отец Леонгард покачал головой. - Да, странно, странно.
     - Так оно и есть, святой отец, - вступился за бургомистра послушник. - Наш бургомистр, и вправду, честный и богобоязненый человек. Жертвует на монастырь, на помощь бедным, и все такое. Просто он считает, что в этом деле нет ничего, что требовало бы вмешательства Святого Трибунала... - Ганс замолчал с несчастным видом.
     - Не ему решать, что требует, а что не требует вмешательства инквизиции! - доминиканец повысил голос. И тотчас ожила затаившаяся в глубине боль. На впалых висках отца Леонгарда вновь выступили капельки пота. Слабой рукой он взял кубок, стоявший на столе, сделал несколько глотков. Холодный настой трав не успокоил боли, но успокоил его самого. Он поставил кубок на место, помолчал. - Пойми, сын мой, - сказал он. - Я бы согласился с бургомистром, если бы не одна очень важная вещь. Мы имеем дело со страшным, чудовищным преступлением - детоубийством. Настолько чудовищным и греховным, что я позволил себе самолично, не дожидаясь решения Святого Трибунала, задержаться в Гаммельсдорфе, - он указал на письмо. - Перед твоим приходом я как раз об этом написал в Рим. Впрочем, даже и в этом случае, я, возможно, не вмешался в расследование. Будь это уголовное преступление - что ж, пусть бургомистр и городской суд - осудят и казнят преступника. Я же, как слуга церкви, осудил бы, со своей стороны грех - и только, - он на мгновение замолчал, потом сказал тоном ниже: - Но ведь это не просто детоубийство. Ты понимаешь, что я имею в виду, Ганс?
     Послушник отвел глаза в сторону.
     - Почему ты молчишь, Ганс? - спросил инквизитор. - Ты ведь уже знаешь, что это не просто детоубийство, что это вдесятеро более страшное преступление, не так ли?
     - Да, кажется, - неуверенно ответил послушник, по-прежнему глядя в сторону. - Один из свидетелей - однорукий Иоганн Биргер - показал, что Рахель Шнайдер хотела креститься. И что он, как будто, должен был стать крестным отцом девушки...
     Инквизитор поднялся, неторопливо прошелся по келье. Остановился под окном. Послушник молча следил за ним. Он чувствовал себя все более неуютно.
     - Н-да... - инквизитор говорил вполголоса, не поворачиваясь к Гансу. - Странно, странно... - он зябко потер руки. - Очень странно... Как будто... - он повернулся к юноше, скрестил руки на груди. - Как будто... - хмуро повторил он. - Ты говоришь - как будто, сын мой? Ты сомневаешься в этом? - взгляд его стал холоден и колюч. - Что заставляет тебя сомневаться в этом?
     - Н-ничего, святой отец, - испуганно ответил Ганс. - Я вовсе не сомневаюсь. Но семья убитой...
     - Семья убитой? - взгляд инквизитора стал еще жестче. - Ты общаешься с евреями?
     По лицу послушника видно было, что на этот раз он испугался по-настоящему.
     - Ч-что вы, - заикаясь заговорил он. - Я... н-нет, святой отец, я просто повторяю то, что слышал в городе... и от б-братьев здесь, в м-монастыре... Мне и в голову не приходило... - он замолчал. Отец Леонгард тоже молчал. Наконец, взгляд его смягчился, он прошелся по келье, остановился.
     - Успокойся, Ганс, я знаю, что ты добрый католик и говоришь такое лишь по неведению, - сказал он. - Я не обвиняю тебя. Ты ведь мой помощник, - он скупо улыбнулся. Юноша робко ответил на эту улыбку. - Но вот что я тебе скажу, - взгляд доминиканца посерьезнел, но уже без того холода, который сквозил в нем несколько мгновений назад. - Сатана давно уже свил себе гнездо среди еврейского племени. Козни его различны. И ради того, чтобы уловить в свои сети еще одну жаждущую спасения душу (я имею в виду юную еврейку, - пояснил он), лукавый готов внушить отцу мысль об убийстве родного чада. Души евреев открыты его увещеваниям. Чтобы противостоять его козням, честным христианам следует знать все его уловки и ухищрения... - Он вновь прошелся по келье, словно на миг забыв, где находится. Точно так же - размеренно прохаживаясь - он читал лекции по богословию в Сорбонне. Остановился напротив Ганса. - Не знаю, понял ли ты - думаю, что поймешь со временем - в чем истинная польза существования Священного судилища. Не только в том, чтобы выявить и осудить грех. Не только в том, чтобы дать заблудшей душе, коль скоро она не окончательно погрязла в грехе, раскаяться и тем заслужить прощение. Неисчислимы уловки и козни дьявола, так же, как и его рать. Каждое раскрытое нами деяние грешников дает нам новое знание об ухищрениях сатаны. Именно поэтому дело о детоубийстве, совершенном евреем Абрахамом Шнайдером, должен расследовать комиссар Святого Трибунала! - он поднял вверх руку, словно уже произносил приговор в суде. - И лишь потом светские власти могут приниматься за преступника, - сказал он обычным голосом. - Потом. После того, как он будет изобличен не просто в убийстве собственной дочери, но в убийстве, долженствующем помешать ее обращению в истиную веру. Ты согласен?
     Ганс молча кивнул.
     - Отлично, - инквизитор положил сухую старческую руку на плечо юноше. - Садись, Ганс, обсудим наши действия, - сказал он ласково. - Я вовсе не сержусь на тебя за твои сомнения. Ты молод и не знаешь всего того, что известно мне. К делу, сын мой, к делу. Где находится тело несчастной?
     - В часовне св. Иакова, - пробормотал послушник. - Вернее, рядом с часовней. В пристройке, где отец-кастелян держит старые вещи.
     - В пристройке? - отец Леонгард удивленно поднял брови. - Почему не в самой часовне?
     Ганс неловко пожал плечами.
     - Я не знаю, святой отец. Думаю, причина в том, что настоятель не уверен в справедливости показаний однорукого Иоганна, - ответил Ганс. - То есть, что эта молодая еврейка, действительно, собиралась принять крещение. Ведь никто из пасторов не говорил об этом.
     - Вот как? - отец Леонгард на мгновенье задумался, осуждающе покачал головой. - Тяжко, сын мой. Очень тяжко. Как в наше время защищать Мать-Церковь на этой грешной земле? В Чехии - гуситская ересь, в Англии - виклефисты. Да и в германских княжествах... Помяни мое слово, когда-нибудь и здесь случатся страшные события, и - дай Бог, чтобы я ошибался, но страшная ересь придет на немецкую землю, может быть, именно из августинского монастыря... Значит, тело несчастной в пристройке. А одежда, в которой ее нашли? У кого она хранится?
     - У кастеляна - брата Амброзия.
     - В таком случае, беги к брату Амброзию и скажи, что я велел пока что никому не отдавать одежду Рахель Шнайдер. Я должен осмотреть ее. И скажи, чтобы тело пока не обмывали.
     - Сию минуту, святой отец.
     Молодой послушник быстро вышел из кельи. Доминиканец подошел к топчану, над которым был укреплен почерневший от времени крест с распятием, опустился на колени. Теперь, в своей просторной рясе, он был похож на странную большую птицу.
     Прежде, чем начинать молитву, инквизитор поднял голову и пристально посмотрел в искаженное смертной мукой лицо Спасителя. Колеблющееся пламя свечи ложилось на искусную резьбу безымянного мастера-монаха и делало черты Иисуса живыми.
     - Господи, - прошептал он, - дай мне силы совершить достойное деяние. Дай мне совершить подвиг веры во имя твое... Дай мне... - слова замерли на его губах. Он вдруг почувствовал в келье еще чье-то присутствие. Словно чье-то дыхание коснулось его обостренного слуха.
     - Кто здесь? - прежним шепотом спросил он, обшаривая углы цепким внимательным взглядом.
     Тишина была ему ответом.
     Доминиканец осторожно поднялся с колен.
     - Ганс? - спросил он обычным голосом. - Это ты? Ты вернулся?
     И вновь ответом ему было ночное безмолвие.
     Сердце забилось учащенно. Он взял в руки свечу. От резкого движения пламя заколебалось, причудливые тени побежали по стенам. Он подошел к двери, осторожно открыл ее. Выглянул в галерею, соединявшую его келью с другими помещениями монастыря.
     Галерея была пуста.
     Он вернулся к себе. Поставил свечу на стол и вновь опустился на колени перед распятием.
     - Отец наш, сущий на небесах, - громко сказал он. - Да будет воля твоя, да придет царствие твое на земле, как и на небе... - он замолчал, прислушался. Вновь почудилось ему чье-то присутствие. Вновь услышал он чей-то вздох. Или стон?
     - Я обращаюсь к небесам, - громко сказал он, и сам едва не испугался звука собственного голоса. - Я обращаюсь к небесам, и значит, ответить мне может лишь глас небесный, - но в его словах не было убеждения.
     Он задул свечу, сел на топчан. Его тело вновь охватила слабость. Голова чуть кружилась, тело покрывал холодный липкий пот. Инквизитор не мог с уверенностью сказать - было ли это состояние следствием недавнего приступа или чего-то иного. Он лег навзничь, закрыл мгновенно налившиеся тяжестью веки.
     Медленно наплывала дремота - тяжелая, таившая в себе нечто неразгаданное. Она постепенно растворяла мысли, оставляя лишь едва теплящуюся в глубине боль...