Дмитрий Власов
БАБОЧКА
Я был совсем один, если не считать
дремавшей на стуле кошки, сидел на кухне в поношенной домашней одежде, пил пиво
и смотрел в стену. Жара, мучившая всех две недели, наконец, спала, уже третий
день небо было серым, и шел дождь, постукивая каплями, словно пальцами, по
железу подоконника. Окно, которое оставалось открытым в течение многих дней
изматывающего зноя, в тот день было наглухо закрыто, долгожданная прохлада
остудила мозг и позволила собраться с мыслями.
А мысли были невеселые. Разменяв
четвертый десяток лет я понял, что живу-таки не так, как хочу, а как хочу – сам
не знаю. Хорошо, скажем, среднему немцу – знает свое место, спокойно работает,
уравновешен, вальяжен – никаких излишеств, никакого мазохизма. А тут – выть
хочется. Хорошо, что давным-давно изобрели пиво – накапаешь немножко в душу и –
легче.
Кошка сладко зевнула, положила
голову на лапы, как собака, и с хитрым прищуром посмотрела на меня. Может быть,
она думает, глядя мне в глаза – ну что тебе не живется? Всё ведь, в общем,
нормально. Главное, мол, не забывай меня кормить и вовремя выливать мою миску с
испражнениями. Конечно, с ее точки зрения, она права.
Внезапно кошка резко поднялась, ее
спина выгнулась, хвост распушился, глаза расширились. Теперь она смотрела не в
мою сторону, а мимо меня, в окно, и при этом тихо, но жутковато шипела. Я тоже
обернулся и посмотрел.
На первый взгляд ничего необычного
не было. За стеклом медленно махала коричнево-красными, мокрыми от дождя
крыльями, бабочка. Может быть, она искала теплого и сухого места, и таким
показалась ей моя кухня. Но что-то было не так. Что – я понял не сразу. А вот
что – слишком ее хорошо было видно. Можно было рассмотреть ворсинки на ее узком
темном теле, круглые черные, блестящие, как маслины, глаза, замысловатый,
словно в калейдоскопе, сферический рисунок на крыльях. Казалось, бабочка совсем
рядом, и я рассматриваю ее с помощью сильной лупы. Да, она просто была очень
большая! Странно…
Сначала я не испугался, хотя
почему-то сразу не встал и не подошел к стеклу близко. Впрочем, ее и так было
видно во всех деталях. Бабочка покружилась еще немного за окном, настойчиво
ткнулась тупой страшненькой мордочкой в стекло и улетела. Но через пять минут,
когда я, пожав плечами, допил очередной стаканчик янтарной жидкости и закурил,
она прилетела вновь. Теперь насекомое не касалось стекла лениво, словно
подвешенная на нитке елочная игрушка, а ударялось в него немного с разлета,
будто шла на таран. Кошка зашипела громче и вскочила на подоконник, воинственно
барабаня по стеклу белыми лапками.
И только тогда, когда два существа,
животное и насекомое, оказались друг против друга, разделенные лишь прозрачной
прослойкой, я с удивлением и уже с легким испугом понял, какого размера
бабочка. Размах ее крыльев был равен длине туловища кошки! Минуту или две я
неподвижно, как завороженный, наблюдал картину неестественного, почти
беззвучного поединка между ней и кошкой. Может быть, они ненавидели друг друга,
поэтому кошка все яростнее молотила передними лапами по стеклу, сопровождая
дробь шипением и глухим рычанием, а бабочка билась о стекло напротив ее морды
и, казалось, с недюжинной злостью сильно хлопало крыльями. Стекло дрожало и
звенело, и мне вдруг стало жутко, холодная волна страха окатила меня с ног до
головы. Я вскочил, еще не зная, что собираюсь предпринять. Если честно, мне
почему-то захотелось бежать без оглядки из этой кухни, из квартиры, из дома. Но
тут же стало стыдно – надо же, испугался какой-то бабочки! Стиснув зубы и ругаясь,
я подбежал к окну, грубо спихнул с подоконника озверевшую кошку и сам ударил по
стеклу ладонью. Бабочка отпрянула от окна, взмыла вверх и на мгновение исчезла
из вида. Затем она появилась снова, зависнув перед моим лицом, и пропала уже
надолго, улетев куда-то в бок. Мне показалось, что взгляд ее черных глаз,
которые, казалось бы, не должны выражать ничего, был свирепым, словно у дикого
зверя, неожиданно повстречавшего на пути опасность и сопротивление.
Возвратясь к столу я закурил снова,
основательно хлебнул из стакана и вдруг почувствовал приступ необъяснимой
слабости во всем теле. Может быть, слишком много выпил? Нет, это вряд ли. Но
всё же как-то мне было неуютно – и внутри, и снаружи. И нервы, несмотря на
слабость, были взвинчены почти до предела. Я сделал два глубоких вдоха и
выдоха, провел ладонью по лицу и отправился в комнату.
Там я вытащил из стенки
энциклопедический словарь, нашел нужную статью и прочел, стремясь немного
расширить свои скудные познания в зоологии:
Бабочки
(чешуекрылые), отряд насекомых. Крылья (две пары) покрыты различно окрашенными
чешуйками. У крупных особей крылья в размахе до 30 см…Свыше 140 тысяч видов…
Но у «моей» бабочки
крылья достигали размаха сорока сантиметров, не меньше! Или я сошел с ума?
Я услышал шорох за окном и обернулся
на звук. Теперь бабочка, изредка взмахивая гигантскими крыльями, ползла вниз и
вверх по стеклу комнаты, словно исследовала его, искала лазейку, которой не
было. Кошка тоже пришла из кухни и стояла в коридоре, вытаращив глаза, пылающие
холодным огнем, внутри нее все клокотало. Черт возьми, это начинало меня
раздражать. Я с силой сдавил голову ладонями с двух сторон, будто желая
поскорее проснутся. Или, наоборот, заснуть.
Цыкнув на кошку, которая на секунду
исчезла, но тут же, притягиваемая окном, как магнитом, появилась вновь, я
набрал номер телефона. Я звонил на дачу – хотел услышать голос жены, своего
ребенка, тещи, хоть кого-нибудь. Но телефон молчал, обливая меня лишь
визгливыми гудками. А бабочка всё ползала и ползала по стеклу, теперь не только
в вертикальном, но и в горизонтальном направлении. Иногда она ударяла в него
головой и крыльями, будто проверяя на прочность.
Мы противостояли ей вдвоем, я и моя
кошка, существа заведомо более сильные, чем безмозглое чешуекрылое создание, но
поединок мог продолжаться вечно, поскольку победить в нем в данной ситуации
было невозможно. Отчаявшись попасть в квартиру с помощью этого окна, бабочка
полетела к следующему, в комнате дочери. Она исследовала его так же, как два
других, ударялась в него с разлету, безуспешно стремилась залезть в промежуток
между рамами, бешено вращая глазами-бусинками, словно лишенный привычной водной
стихии рак. Казалось, в ее действиях, уже каких-то ломанных, нетерпеливых и
бессвязных, совершенно лишенных логики, было какое-то отчаяние. Мы с кошкой
переходили из комнаты в комнату, били по стеклу и кричали, прогоняя ее, но
тварь с завидным упорством возвращалась снова и снова, продолжая нелепые
попытки прорыва. Видно было, что она начинала уставать, и ее крылья помялись,
словно оберточная бумага с букетов. Устали и мы с кошкой от тягостного,
необъяснимого внутреннего напряжения, которое не отпускало нас на протяжении
всей схватки.
Сколько прошло времени – час, два? В
конце концов, я рухнул на диван и взял в руки любимый журнал, решив больше не
обращать на бабочку внимания. Кошка, видимо, сочла мои действия правильными и
поступила так же – легла в кресло и отвернулась. Только заостренные и слегка
повернутые в сторону окна уши зверька выдавали то, что она продолжала слушать
противника.
А бабочка избрала другую тактику.
Она, наверное, решила окончательно измотать наши нервы, для чего стала
ударяться в стекло несильно, но со строго определенной периодичностью – точно
один раз в четыре секунды. Бум, бум, бум, бум… Я подошел к музыкальному центру
и громко включил стереофоническое радио. Очень скоро долбежка прекратилась –
должно быть, слишком уж умное насекомое сообразило, что этот этап сражения оно
проиграло. Теперь бабочка просто приклеилась к стеклу в самом центре среднего
окна и сидела неподвижно. Дождь кончился, и ее крылья из мокрых глянцевых стали
матовыми и на вид шершавыми, как наждачная бумага. Она чего-то ждала. Впрочем,
понятно чего. В новостях по радио передали, что завтра в Москве снова будет
жарко, температура воздуха поднимется выше двадцати пяти градусов при полном
отсутствии ветра. Когда-нибудь я не
выдержу осады и открою окно – наверно, так рассуждала бабочка. Я постучал по
стеклу там, где она сидела, но тварь не улетела и даже не шевельнулась. Должно
быть, она уснула, потому что на город надвигался вечер. Я состроил ей рожу,
затем взял мощный японский фонарь и направил сноп света прямо в ее глаза.
Никакого эффекта! Как знать, может быть, она умерла и будет разлагаться на моем
окне, пока не отвалится, не осыплется, как подгнивший осенний лист?
Не выключая радио, я врубил
телевизор, заставляя себя отвлечься, успокоится. Была ли бабочка мертва или
просто находилась в состоянии ночной комы, я не знал, но содрогался от одной
мысли, что мне придется спать здесь, в комнате с висящей на стекле мумией
огромного насекомого. В два часа ночи я постелил себе в детской комнате на
узкой короткой кровати, кое-как уместился на ней, свернувшись калачиком, но
заснуть все равно не мог. Неодолимая сила заставляла меня все время оглядываться
на окно – мне казалось, что бабочка вот-вот прилетит сюда и приклеится на
стекло здесь, не смея оставить меня без своего присутствия. Один раз, уже
проваливаясь в сон, я совершенно отчетливо увидел ее темный силуэт на стекле и
с воплем вскочил, схватил, как дубину, железную игрушку-волчок. Не сомневаюсь,
что если бы бабочка действительно оказалась здесь, я в отчаянии разбил бы
стекло и размозжил ей голову. Но бабочки на стекле не было. На всякий случай я
сходил в большую комнату. Она висела все там же неподвижной кляксой в синем
сумраке ночи. Я сходил на кухню и выпил полрюмки валерьянки. Завтра я тебе
устрою, гадина, - думал я, - посмотрим, кто кого.
Уже под утро действительно стало
душно и жарко – прогноз погоды на этот раз не соврал. Наступила суббота, самый
лучший день недели, и в другое время я спал бы до полудня, но сейчас, едва
открыв глаза, отправился взглянуть на вчерашнее наваждение. Втайне я надеялся,
конечно, что бабочка улетела, пропала, и тогда поверил бы, что она мне лишь
приснилась или привиделась. Но нет, она была на том же месте, неподвижная,
будто наколотая на булавку в школьном гербарии. Ну и виси, дура, - подумал я и,
не чувствуя страха, равнодушно похлопал по стеклу ладонью. Мне вдруг пришла в
голову мысль о том, что неплохо было бы ее сфотографировать. Слава богу, в
фотоаппарате оставалось немного пленки, и я сделал три снимка – один с близкого
расстояния, и два чуть отойдя назад, чтобы окно целиком попало в кадр и можно
было судить о размерах бабочки.
Я кое-как убрался на кухне, поглазел
в телевизор, монотонно переключая скучные дневные программы, почитал газету.
Духота стала нестерпимой, пот лился ручьями, хотя я снял с себя всю верхнюю
одежду. Проклятая московская погода! Никакой стабильности ни в стране, ни в
природе, повсюду одни экстремумы! Кошка лежала в комнате на диване,
распластавшись на боку, тяжело дышала и неподвижно, зло смотрела на бабочку
полуоткрытыми зелеными стекляшками. Я жадно попил из-под крана теплой, ничуть
не освежающей воды и решил, что настало время действовать. Что надо делать, я
придумал давно, еще вчера вечером. В том, что всё пройдет по намеченному плану,
я не сомневался ни на секунду.
Тихонько я приоткрыл на кухне узкую
боковую створку окна, взял кое-что приготовленное заранее и стал ждать, заложив
руки за спину. Позади меня дико и протяжно мяукнула кошка. Это был знак. Ну,
конечно, бабочка проснулась! Она ведь ждала, жаждала, как и я, последнего,
решающего поединка. Я торжествовал, предчувствуя скорую расплату за вчерашний
испорченный вечер и бессонную ночь, за потерянные нервные клетки, за постыдное
ощущение страха.
Она налетела как вихрь, и лишь на
мгновение меня обдало волной ужаса, но в ту же секунду я вытянул руку с
баллончиком горючего яда и до упора нажал кнопку клапана. Плотная белая струя
ударила в нее, но бабочка продолжала двигаться на меня, кувыркаясь в воздухе,
словно в кадре замедленной съемки. Сейчас же я вытянул другую руку, в которой
сжимал зажигалку, и, испытывая жгучую ненависть пополам с брезгливостью,
крутанул колесико огнива.
Никогда не забуду картину,
последовавшую за этим действием. Ревущий сноп оранжевого пламени накрыл
бабочку, на миг окутал ее всю огненным облаком. Я бросил раскалившийся
баллончик в угол кухни и присел, сжав голову локтями и закрыв глаза, ожидая
неминуемого взрыва. Если бы аэрозольная смесь взорвалась, победителя в этом
сражении, возможно, могло бы не быть. Но самого худшего не случилось, и я
поднялся, глянул в окно. Мое сердце колотилось о грудную клетку, губы спеклись,
руки и ноги дрожали.
За окном было чисто. Собравшись с
духом, я высунул голову и посмотрел вниз. Двумя этажами ниже в мутном от жары
воздухе кружилось нечто бесформенное, черное, рваное, словно обрывки жженой
газеты, вырванные ветром из костра. Они тлели по краям и становились все
меньше, меньше… Где-то на уровне третьего этажа останки бабочки превратились в
крошки и нити серого пепла и упали на газон, в высокую траву, практически не
оставив следа.
Едва добрел я до дивана в прихожей,
лег лицом вниз и закрыл глаза. Передо мной в бешеном хороводе проплывали
разноцветные круги, тошнило. Мне было плохо физически, но в душе я ликовал.
Нутром своим я чувствовал, что совершил нечто очень важное, что нужно было
сделать во что бы то ни стало.
Я
решил никому не рассказывать о бабочке, пока не будут готовы фотографии. На
следующий день, к вечеру, они были готовы, и я с содроганием взял их в руки.
То, что я увидел, поразило меня не меньше, чем события предыдущих дней. Бабочки
не было. Было окно, стекло за тонкой тюлевой занавеской, были крыши домов на
заднем плане, были желтые полоски беспощадного июльского солнца, а бабочки не
было! Впрочем, чуть позже я разглядел на том месте, где она сидела, небольшое
темное, расплывчатое пятно, по форме напоминающее череп на рентгеновском
снимке. От пятна повеяло холодом, и снова приступ страха надавил на сердце,
неприятно защекотал пятки. Сейчас же я изорвал три фотографии, бросил куски в
пепельницу и поджег их. Когда от сочных цветов «Кодака» не осталось и следа, я
почувствовал непередаваемое облегчение. Я понял, что это была за бабочка. Это
была смерть или, по крайней мере, жестокая болезнь, которая подбиралась ко мне
или к одному из членов моей семьи. Я не пустил ее в дом.
февраль 1999
|