Несмотря на головную боль, тошноту и горечь во рту, напоминавших о бурно проведенной ночи, начальник строительного департамента Иван Семёнович Мигунов все-таки отправился утром на службу. Вареной поступью добравшись до кабинета, чиновник упал в кресло. С трудом поборов дремоту, взял со стола несколько бумажек наугад и принялся лениво просматривать их. Но память его всё возвращалась к вчерашнему вечеру. Директор строительной фирмы «Асуан» Корытин устроил банкет в честь начала строительства нового казино. Мигунов, сыгравший в этом деле значительную роль, был на празднестве главным гостем – к нему обращались все взгляды, в его честь произносились тосты и поднимались бокалы. Хозяин торжества посвятил чиновнику пространную речь, в которой величал его «патриотом» и «государственником».
     Все эти знаки почтения были для Мигунова обыденными и повседневными. Ни одна стройка в городе не начиналась без его решения, и потому благосостояние большинства присутствующих напрямую зависело от него. Чиновник привык к тому, что все вокруг умолкают, когда он начинает говорить, ловят его ненароком оброненные фразы и смеются даже неудачным его шуткам. Он презирал окружающих за их всеобщее подличанье и когда находился в плохом настроении, даже имел привычку особенно много острить, и, наблюдая, как все вокруг перед ним лебезят, в отвращении топил свою злобу. Но, презирая этих людей, чиновник в то же время иного отношения к себе не терпел. Более того, если бы кто-нибудь из них посмел бы вести себя с ним на равных или еще хуже – дерзить ему, он бы непременно поставил себе целью навредить этому человеку или даже уничтожить его.
     Но вчера Мигунов, вопреки своему обыкновению, не был в центре внимания. Он угрюмо сидел в углу, ни на кого не глядя и избегая разговоров, а под конец напился по-черному так, что его вынесли из ресторана на руках.
     Все это оттого, что в продолжение вечера чиновника мучила крепко засевшая в подсознании мысль. Она словно бы принадлежала не ему самому, а была шальной, залетевшей в голову по ошибке и теперь, не находя выхода, металась и зудела как назойливая муха. Иван Семёнович чувствовал, что мысль связана именно с новым казино, но вот как - оставалось загадкой. Не отстала она и сегодня, продолжая свербеть в мозгу.
     - Да что же это творится, господи! – отчаянно вскрикнул чиновник, вдарив ладонями по лакированной крышке стола так, что, подпрыгнув, взвизгнули телефоны. - Когда же это, наконец, прекратится!
     В кабинет постучали.
     - Войдите! – раздраженно отозвался Иван Семёнович.
     Вошел Постников – крепколобый вертлявый малый, служивший у Мигунова порученцем и участвовавший во многих его не совсем чистых делах.
     - Доброе утро, Иван Семёныч. Я по делу. Принес бумаги – договор аренды на землю и подряды – то, что вы спрашивали по поводу казино. – Он сделал ударение на последнем слове и, протягивая папку, угодливо заглянул начальнику сверху вниз в глаза, словно бы желая поинтересоваться, доволен ли он вчерашним банкетом.
     Мигунов тяжело посмотрел на помощника, заставив его отвести взгляд, и резко выхватил у него бумаги. Постников, однако, не уходил.
     - Тут только, одна загвоздочка вышла. – нехотя проговорил он. - В процессе строительства возникли проблемы с одним, гм… учреждением.
     - Ну что за учреждение?
     - Дом престарелых… Он стоял там, где сейчас строится казино. Здание ветхое, давно не ремонтировавшееся, все равно пришлось бы его рано или поздно сносить. Начали расформировывать, но администрация ни с того ни с сего начала нам палки в колеса ставить: давайте, мол, нам новое здание. Пришлось нажать немножко - отключили им свет, отопление. Они сначала жаловаться пытались, ходили в прокуратуру, милицию, но там, сами знаете, есть наши люди. В конце концов, конечно, сдались, но для стариков это не совсем удачно прошло. Несколько человек даже, гм, - замялся он, топчась на месте, - умерли. Ну, мы оформили с главным врачом 17-й больницы Филимоновым будто бы они естественной смертью…
     Мысль, терзавшая доселе Мигунова, вдруг стала очевидной и четкой, словно на неё навели резкость. К ужасу Постникова, у его начальника заблестели глаза, что всегда свидетельствовало о приступе гнева. Иван Семенович быстро встал.
     - У тебя список умерших есть? – нервно спросил он.
     Постников подал дрожащей рукой бумажку, лепеча:
     - Да вы, Иван Семёныч, не волнуйтесь. Вы же знаете, дело это обычное, обкатанное… Мы, помните, на Садовой, где сейчас торговый центр, общежитие расселяли, тоже не совсем безболезненно. И ничего…
     Он не успел договорить. Мигунов уставился на него вмиг покрасневшими глазами и, что есть силы, заорал:
     - В-о-о-о-о-о-н!
     Когда перепуганный служащий выскользнул из кабинета, начальник департамента схватился за листок.
     - Семёнов Олег Иванович, Денисова Вера Анатольевна – волоча губами, бормотал он. Глаза его остановились на имени, которое он больше всего боялся увидеть – Мигунова Марья Филипповна. Чиновник бессильно повалился в кресло, все остановилось для него. В доме престарелых от холода погибла его мать.
     Мигунов отправил ее туда несколько лет назад, когда после смерти отца за ней некому стало ухаживать. Он когда-то собирался, дождавшись улучшения дел, забрать мать к себе, но со временем намерение это затерялось где-то на задворках памяти – слишком уж мало сочеталась его старая родительница с тем миром вещественно-денежных отношений, в котором жил Иван Семёнович. За хлопотами и заботами этого мира, нужного и весомого, он выпустил свою мать из виду, и даже нарочно не смог бы вспомнить ни лица ее, ни голоса. Но происшедшее горе затронуло ту струнку, что есть в сердце каждого человека и словно бы давно забытая мелодия зазвучала в душе чиновника, на миг поднимая его в сферы иные, лишенные стяжательства и меркантилизма и вообще далекие от всего земного, что сопутствовало ему в жизни. От нахлынувших переживаний Мигунову стало холодно и неуютно, но еще хуже сделалось, когда он понял самое страшное.
     - Ведь теперь там, где она умерла, казино будет – пьянки, шлюхи… - пролепетал чиновник помертвевшими губами.
     Словно в ответ перед ним встали разгульные картины вчерашнего вечера и не только те, но и многие другие, похожие на них, полные разврата и паскудства. Они шумно проносились мимо его внутреннего взора, корчась и кривляясь. Но на фоне их, словно икону вынесли в гудящую толпу, расцвел тёплый образ его матери… И позорные, грязные сцены поблекли, заслонившись им.
     - Да как они смеют, как они могут, что же они делают? - лихорадочно шептал Мигунов. – Что же Я делаю! – разом осенило его. Головная боль, мучавшая с утра, стала особенно резкой и давящей. Наказывая себя в отчаянии за собственные равнодушие и бессердечность, которые он в один миг осознал, Иван Семёнович представил свою мать умирающей. Он видел ее то свернувшейся в клубок на узкой койке, содрогающейся от конвульсивного кашля под тонким вытертым одеялом, то агонично протягивающей к нему в предсмертных припадках свои худые как плети, иссиня-серые руки. Но эти видения, картонные и неестественные, не вызвали никакого волнения у Мигунова, и он еще больнее ощутил свою вину. В груди стало тесно. Чтобы унять томление, он вскочил, прошелся несколько раз по кабинету, тяжело ступая. И, вконец разбитый, опять рухнул в кресло.
     Пока он недвижимо сидел, потупив голову, пусто глядя на свои длинные белые руки, скрещенные на груди, на него волна за волной накатывали стыд, жалость к себе и скорбь по матери. Все эти чувства смешались в одно - глубокое и тяжелое, оно заполнило всю душу Ивана Семёновича, и неожиданно сильно тронуло его. Впервые за много лет он заплакал и долго смотрел перед собой сквозь пелену слёз. Но, наконец, вернулся в действительность. Уверенно снял телефонную трубку, быстро набрал номер.
     - Постников, слушай меня внимательно! – четко выговорил чиновник своим обычным металлическим голосом. – Передай Корытину, что его 50 тысяч меня не устраивают! Меньше чем за 100 участок под казино не отдам! И чтобы наличными, рассрочек, как в прошлый раз, не потерплю! Все!