20. ПРЕДСТАВИТЕЛЬ НОВОСЕЛОВ.

 

Василий Семенович открыл глаза и первый его взгляд был поглощен бесконечным звездчатым пространством. «Небо…» - удивился он, и тут же поправил себя, наверное, это уже не называется небом, ведь небо – это когда в космос смотришь с Земли. Он повернул голову и тут же зажмурился от ярчайшего солнца, хотя купол аппарата был уже притенен. Внизу голубела Земля, похожая на огромную карту. Юрий Евдокимович украдкой поглядывал на Нефедова, давая ему возможность насладиться зрелищем. Что еще было удивительно для новичка, так это странная легкость рук, всего тела, легкое головокружение. Старший восстановитель, заметив его испытательные вздымания и взвешивание рук, пояснил, что в этом прогулочном аппарате конструкторы специально оставили частичную невесомость, чтобы у туристов оставалось ощущение космоса.

Земля этим временем медленно отдалялась. Юрий Евдокимович управился с несложной, как он уверял, корректировкой аппарата и потом, полностью обратившись к Нефедову, принялся рассказывать о звездах и созвездиях, рассеянных вокруг. Василию Семеновичу все это показалось увлекательной лекцией, хотя его гид постоянно извинялся за эту общеизвестность информации.

Однако же, полет был жутковатым. Одно дело лететь ты на крупном корабле, ощущая под собой твердь массы, здесь же под ногами была, по сути, щепка вокруг которой во все стороны лишь сплошная бездна! На щепке через такую бездну – такое и в кошмарном сне не приснится, а для них это просто! А, если вдруг что-то случится, и она просто зависнет или начнет куда-нибудь падать? Пожалуй, единственное, что еще хоть как-то успокаивало здесь, так это свечение таких же аппаратов на параллельных курсах, а так же тех, которые мгновенными искрами проносились навстречу.

- А за счет чего мы движемся теперь? – спросил Нефедов, на этот раз уже четко помня, что земная энерговолна здесь уже не действует.

- За  счет настройки на определенную гравитационную волну. В Космосе таких волн ровно столько же, сколько и небесных тел. Мы пользуемся ими как некими «резинками», притягивающими корабль. На нашей «таблетке» есть атомная аппаратура, способная ловить и «утолщать» нужные «резинки», одновременно «обрезая» не нужные. И свободное падение на какое-то из небесных тел нам обеспечено. До тех пор, конечно, пока оно нам необходимо. Для движения наиболее мощных кораблей используются одновременно множество таких «резинок», на время «привязываемых» иногда даже к энергиям «черных дыр», что позволяет развивать практически неограниченную скорость.

- А скорость света уже преодолена?

- Не преодолена, но достигнута. Это уже давно…

И, все-таки, ощущение зыбкости в этой бездне Нефедова не покидало – слишком уж как-то легко все это у них, можно даже сказать, легкомысленно.

- А вот если бы сейчас с нами что-то случилось, то нам пришлось бы вызывать аварийный корабль или как? – спросил он.

-  Наверное, лучше один раз показать, чем сто раз объяснить, - сказал старший восстановитель, - ну вот смотри, что сейчас произойдет.

Вглядевшись в пульт управления, он тронул какую-то клавишу.

- Я полностью останавливаю эту, как ты называешь ее, «таблетку».

Василий Семенович  похолодел. Не понятно даже по каким приметам он заметил, что их «щепка», мгновенно теряя скорость, и в самом деле, просто начинает неподвижно зависать в пространстве.

- В чем дело? В чем причина вашей остановки? – тут же раздался откуда-то голос робота с вплетенной металлической ниткой. – Ваше физическое состояние нормально.

На светящемся экране возникли все физические характеристики обоих путешественников: их пульс, давление, температура тела, какие-то данные о других органах с выводом в конце, что это состояние соответствует возрасту тридцати и тридцати трем годам. В данный момент состояние здоровья – хорошее.

- Вам дается тридцать секунд для продолжения движения, - продолжал робот, - либо для какого-то иного действия. В противном случае будет включен режим экстренного возвращения на базу! Начинаю отсчет. Тридцать, двадцать девять, двадцать восемь…

- Ну, все, - сказал старший восстановитель, - больше медлить нельзя. Хватит острых ощущений. Этот железный диспетчер шутить не умеет. 

Он снова включил полный вперед и отсчет тут же прекратился.

- Счастливого пути, - пожелал «железный диспетчер».

Нефедову от всего этого захотелось просто присвистнуть.

- Вот теперь можно и пояснить, - сказал Юрий Евдокимович. – Дело в том, что все мы, независимо от того, где находимся, незримо подключены к особой медицинской базе данных, постоянно контролирующей  наше здоровье. Именно она-то и предлагает нам то или иное меню для пропитания. За пределами Земли этот контроль еще более жесток. Как видишь, вот наши данные. И если бы с нами что-то случилось, и мы не среагировали на отсчет робота, то на помощь к нам никто бы не помчался, но нас просто «выдернули» бы на базу. Скорость такого возвращения стремительна. Могли бы даже возникнуть перегрузки, но перегрузки опять же контролируемые, не допускающие тотального исхода. Если же ситуация оказалась бы какой-то крайне необъяснимой, опасной для жизни, то нас просто, что называется, законсервировали бы, чтобы потом, получив «целенькими», благополучно оживить. Для этой консервации, срабатывающей в доли секунды, здесь есть все необходимое.

- Ну и ну, - только и проговорил Нефедов.

- Все что касается безопасности для нас свято, - заключил старший восстановитель, - согласись, что нам есть что терять.

Не понятно, сколько времени промелькнуло в этой странной обстановке с непривычными ощущениями, когда Нефедов заметил, что впереди заголубела и стала увеличиваться одна из звезд, тогда как другие оставались такими же далекими. Старший восстановитель молчал, и Нефедову ничего не оставалось, как поинтересоваться что это такое.

- Это Земля, - спокойно сообщил Юрий Евдокимович.

Как можно было в это поверить, если Земля только что скрылась за спиной?

- Это Земля Дубль-А, - невинно уточнил старший восстановитель, заметив, что Нефедов начал озираться, пытаясь как-то сориентироваться и довольный тем, что интрига удалась. - Это и есть планета, для воскрешенных людей. Всего у нас четыре таких, уже готовых искусственных планеты. Все они на той же орбите, что и Земля. А вот Дубль-Д и Дубль-Ж – это пока что коричневые планеты без растительности и атмосферы. Но сейчас еще напыляется Дубль-Зет. Ей-то сейчас и заняты почти все планетные инженеры.

- А из чего строят? Где берут материал?

- В космосе. Всюду в окрестностях Солнечной системы расставлены ловушки, которые захватывают метеориты, астероиды, пыль, лед и по каким-то сложнейшим траекториям и специальным коридорам направляют все это в одну точку. Конечно, это строительство очень сильно усложняет навигацию в пределах Солнечной системы, но что поделать. А на Дубль- Зет и вовсе сплошные камнепады, взрывы, пламя, дым. Приближаться к ней даже на далекое расстояние запрещено. Планета еще невелика, но инженеры рассчитывают, что через сотню лет она созреет: наберет массу Земли. После этого ей подбросят дрожжей, чтобы все на ней перебродило, прореагировало и спеклось, как когда-то не Земле со всеми ее вулканами и землетрясениями. Правда, все это пройдет там в ускоренном, результативном темпе. Потом, когда планета будет испечена, уйдет еще сотня-две лет на ее охлаждение, а дальше начнется период освоения. Ну, а Дубль-А, которая уже давно прошла такой путь, ты увидишь сегодня сам. Там уже работают исследователи, осваивают ее насколько это необходимо, хотя желающих жить там оседло, не находится. Всем хочется быть поближе к цивилизации.

- Все планеты, на которых есть люди, находятся в пределах Солнечной системы? - спросил Нефедов.

- Нет, у нас есть заселенные планеты, которые находятся на расстоянии тридцати-тридцати пяти лет полета. На одной такой планете, которую когда-то с большой надеждой окрестили Гея, более тридцати лет назад произошла катастрофа: погибло все ее население.

- Да, - тут же вспомнил Нефедов, - так этот художник Андрей Болотов, о котором сегодня говорил Григорий Иванович тоже погиб?

- Разумеется. И попозже тебе стоит узнать о нем подробней. Так вот, - продолжил он свою мысль, - конечно, и у вас тонули лайнеры, унося жизни тысяч людей, погибали города вроде Помпеи или Хиросимы, но у нас погибло население целой планеты, исчезла, по сути, отдельная развитая цивилизация. Таких катастроф вы просто не могли знать.

- Но тут одна тонкость, - грустно кивнув головой в знак согласия, все же заметил Нефедов, - мы-то умирали по-настоящему, навсегда и воспринимали смерть не так, как воспринимаете ее вы …

- А знаешь, ведь мы и сейчас, даже зная о бессмертии и воскрешении, боимся ее, - сказал Юрий Евдокимович. - Может быть, это какой-то рудимент, но воспринимать смерть легко мы так и не научились. Тот факт, что люди не потеряли ощущения трагизма смерти, наш Великий Старец Сай Ши, истолковывает как одно из доказательств противоестественности бессмертия и воскрешения. Он утверждает, что человеку в эту сферу вторгаться не следует. А, кстати, интересно, что бы он сказал, если бы встретился и поговорил с тобой – первым воскрешенным? Думаю, что эта встреча поколебала бы его взгляды. Мы потом к нему съездим, хорошо? Философию Сай Ши воспринимают сейчас не более чем экзотику, но факт остается фактом – трагичность восприятия смерти мы почему-то не утратили. И потому гибель планеты Гея для нас шок, от которого мы еще не оправились. И самое страшное в этом то, что мы еще не поняли причину гибели. Единственно, что мы перестали делать – это заселять сомнительные планеты. Мы решили, что планеты лучше строить с ноля. Но где гарантия, что нечто вроде того, что произошло на Гее, не случится в масштабах всей цивилизации? Ведь тогда и воскрешать нас будет некому… Так что смерть остается для нас еще вполне реальной и трагичность ее восприятия не должна исчезать. Успокаиваться нам еще рано.

Выход за пределы Солнечной системы оказался драматичен и сам по себе. С первой же экспедицией, цель которой была всего лишь выйти за Систему и вернуться назад, произошло нечто странное: все люди, находившиеся на корабле, словно испарились. В свое время это тоже было потрясающей загадкой.

С корабля исчезли и пятьдесят человек экипажа, и животные, и растения, и некоторые материалы органического происхождения. Корабль стал простой металлической болванкой, в которой выгорело все, что, могло выгореть и осталось лишь то, что могло оставаться неистребимым в космосе. Астрономы еще несколько лет после этого по привычке наблюдали за уходом этого куска металла в дальний космос, но эти наблюдения были уже бессмысленны.

Объяснений случившемуся не было. Долгое время самым достоверным предположением было то, что за пределами Солнечной системы существует космическое излучение неизвестной природы, обнаружить, которое могут лишь инструменты, созданными кем-то способным существовать в сфере этого излучения. Это было настоящим тупиком. Истина же, оказалось куда проще, но не менее печальной. Никакого уникального излучения в космосе не было. Просто там уже не было нашего Солнца. Там не было его влияния и все, что было обязано своим появлением Солнцу в результате фотосинтеза, там просто таяло, растворялось в космосе точно так же как горячая капля воды раствориться в холодном океане. Иначе говоря, выяснилось, что люди в самом прямом смысле дети Солнца и без его сложного постоянного воздействия существовать не могут. В общем, знакомая история: люди недооценивали для себя значение Солнца, как недооценивают обычно воздух, которым дышат.

Когда эта гипотеза была экспериментально подтверждена, то у науки на какое-то время опустились руки. А ведь были уже созданы корабли, приборы и вспомогательные механизмы для преодоления неимоверных расстояний, все пространство в окрестностях Солнечной системы было уже досконально изучено и расписано маршрутами сотен дальних космических экспедиций, и вдруг оказывается, что мы, в некотором смысле, пленники Солнца, от которого нам нельзя отрываться. Дальние пределы, оказывается, предназначены лишь роботам, в которых не должно быть ни одного органического элемента. Кстати, тогда же, попутно объяснился и тот простой факт, почему никаких инопланетян, за всю историю цивилизации мы не дождались. Видимо любой инопланетянин, не житель Солнечной системы, так же не мог оторваться от собственного уникального светила.

- Но ведь человечество-то все-таки оторвалось, - заметил Нефедов.

- Да, в отличие от каких-то пока еще не обнаруженных инопланетян, выход мы нашли. Более того, вскоре после этого были заселены планеты Гея и Тантал, относящиеся к двум разным системам. Собственно, выход увиделся сразу, лишь только проблема оказалась очеркнутой: на корабле требовалось иметь собственное солнце, или, точнее, имитацию его полного воздействия. Конечно, корабли после этого пришлось строить заново. Они значительно увеличились в размерах. Обычно их монтируют в космосе,  а по величине они равны городам со стотысячным населением.

- Кошмар! - невольно воскликнул Василий Семенович.

- Но сейчас у нас хватает космонавтов для формирования таких команд, - любуясь его непосредственным восторгом, сказал старший восстановитель.

Посадка на планету Земля Дубль-А была, пожалуй, лишь чуть-чуть медленнее взлета. Уже на небольшой высоте, после резкого снижения, корабль завис над поверхностью и Василий Семенович сидел, отходя от этого сумасшедшего падения. Старший восстановитель объяснил, что точка снижения приблизительно соответствует координатам их города на Земле. Но только здесь была непроходимая тайга, простирающаяся до горизонтов, где лишь в одной стороне на западе начиналась горная страна, с острыми, молодыми вершинами.

- Могу ошибиться, но, по-моему, этот пейзаж соответствует примерно началу нашего летоисчисления, - сказал старший восстановитель, - так что мы, можно сказать, в прошлом.

Юрий Евдокимович направил корабль по стрелке, появившейся на экране пульта, и скоро путешественники увидели космодром с одним трамплином, на вершину которого они и опустились. Здесь их ожидало человек восемь женщин и бородатых мужчин. Они вручили Нефедову букет душистых таежных цветов, в которых особенно ярко выделялись темно-желтые жарки. Потом, обнаружив, что гость уже не справляется с цветами, встречающие со смехом забрали всю эту охапку обратно. Нефедова, конечно, уже не надо было представлять, но старшему восстановителю захотелось хотя бы здесь выдержать торжественность встречи.

- Вот, - сказал он, - перед вами представитель новоселов. Покажите ему весь этот большой дом, который вы готовите для его друзей и близких, для всех людей его времени.

- Покажем, все покажем, - с готовностью поддерживая его торжественность, обещали хозяева.

После встречи все спустились в одно из таких же современных, как и на Земле, строений. Воздух, которым тянуло снизу, был напитан ароматом дикого леса, пронзительными запахами хвои и брусничника. На стене большой светлой комнаты висело несколько медвежьих и тигриных шкур. Нефедов подошел и погладил их: шкуры были настоящими. Хозяева пояснили, что в окрестностях космодрома видимо-невидимо зверья, которое приходится отпугивать, но с этими, особенно настырными экземплярами, пришлось покончить. Василию Семеновичу даже представили бородача, сделавшему это, однако тот уж как-то слишком старательно опускал глаза, так что, кажется, дело было не в отпугивании, а в охотничьем азарте, проснувшемся в этом человеке.

Нефедову, которого и впрямь воспринимали, как представителя новоселов, очень долго и обстоятельно рассказывали о новой планете. Если сравнивать ее с Землей, то тут, оказывается, все было не так, здесь была совершенно иная ситуация и с полезными ископаемыми, и с радиационной обстановкой, и с климатическими сюрпризами. Однако, как бы там ни было, но жить здесь можно было вполне. На планете строилась подземная энергостанция, первая очередь которой уже работала, обеспечивая в основном энергетический поток космодрома. Кое-где на полях выращивали пшеницу и овощи.

Встреча закончилась обедом, после которого гостей на пятиместном экспедиционном леттраме прокатили по новой планете с остановками сначала на берегу озера, кипящего рыбой, а потом на берегу широкой реки с синевато-хрустальной водой и длинным песчаным пляжем. Сидя на песке, Нефедову было удивительно видеть гигантское количество свободно и, как подумалось, бесполезно текущей воды. Здесь по всем древним правилам путешественники разожгли костер, быстро наловили рыбы и сварили уху. Пока она варилась, хозяева предложили гостям искупаться. Нефедов очень хотелось окунуться в воду новой планеты, но как купаться, нырять, фыркать, под этим пристальным наблюдением? Юрий Евдокимович и охотник все же искупнулись, а Нефедов с двумя другими бородачами, предпочли наблюдать. Задумчиво глядя на огонь, на воду, на купающихся людей, Василий Семенович не мог поверить, что это огонь и вода, по сути, «построенной» планеты, на которую можно вот так банально прилететь и любоваться не только зеленью и водой, но и ее совершенно естественными закатами и рассветами (получается, что тоже «построенными»); как поверить, что перед тобой люди другого времени и других планет? А, взглянув на какой-то уж слишком «навороченный» карабин, лежащий на всякий случай расчехленным, рядом с одеждой охотника, Нефедов даже усмехнулся тому, что ведь, в общем-то, он находится не только в другом времени, но и в одной из эпох этого времени. В то время как на Земле воздвигнут своеобразный шутовской памятник последнему «человеку с ружьем», здесь люди спокойно живут и стреляют, что ни для кого не удивительно. Однако и тут в этих далеких мирах было многое, как было всюду и всегда – тепло костра и обжигающая горло наваристая уха, с запахом дымка, черного перца и лаврового листа, с куском настоящего ржаного хлеба, вынутого из походных рюкзаков...

По пути на Землю после целого дня, проведенного на Дубль-А, Юрий Евдокимович и Нефедов пытались еще о чем-то говорить, но от усталости у обоих слипались глаза. Даже на звезды Василий Семенович смотрел уже без всякого трепета. В последний час пути он и вовсе клевал носом, словно ехал на какой-то банальной телеге. Землю они догнали в тот момент, когда их полушарие уходило в ночь. Старший восстановитель растормошил Нефедова, чтобы тот не пропустил восхитительную картину вечерней Земли. Нефедов глянул и ахнул. Планета была окутана сплошным разноцветным переливанием. Вот он блестящий человеческий муравейник, в котором на самом-то деле не было никакой суеты. Нефедова охватил восторг от вида живой космической материи, которая теперь уже постоянным фонтаном била в космос... И в порыве восхищения он твердо, как только мог, пообещал себе сделать все возможное, чтобы сживить себя с этой грандиозной сияющей цивилизацией, сделать все, чтобы стать ей полезным.

 

21. РОБИНЗОН ПЛАНЕТЫ ГЕЯ.

 

Минул месяц, за который Нефедов и старший восстановитель побывали еще в нескольких экскурсионных экспедициях: на Луне с ее как бы полуподвальными, или, точнее, полуподлунными, причудливыми городами с ее, как уже считалось, коренными жителями, в двух похожих на сказку, подводных городах Тихого океана с их обширными морскими заповедниками и плантациями, в одном из космических городов с восьмимиллионным населением, а в заключение на окраине Солнечной системы, чтобы, как пошутил Юрий Евдокимович, подыгрывая Нефедову, взглянуть из-под козырька за околицу этой «большой деревни». Конечно, люди заглядывали и дальше, но это было дело кораблей иного типа. Дальше этого предела был лишь Тантал, заселенный людьми и далекая печально известная Гея – планета, на которой с момента гибели ее населения побывала лишь одна экспедиция. Эта экспедиция, стартовав с Геи, неслась теперь к Земле, ожидаясь здесь уже через пятнадцать лет.

Старший восстановитель никогда раньше не совершал таких методичных экскурсий и не раз за это время взволнованно признавался, что и сам уже, как-то подзабыл об истинной грандиозности своей цивилизации. Видимо, отчасти это было потому, что Юрий Евдокимович поневоле взглянул на все новыми глазами своего подопечного.

В конце этого насыщенного месяца старший восстановитель сообщил, что следующая неделя потребуется ему для своих накопившихся дел, с которыми Виктор и Толик уже не справляются. Эта отсрочка была необходима и по другим причинам: во время путешествий Юрий Евдокимович иногда, как бы в сторону замечал, что та или иная картина, то или иное впечатление, пережитое ими вместе, могло бы служить неплохим материалом для творчества. И аппаратура, позволявшая работать в современном стиле, появилась в «предбаннике» на другой же день после поездки к Бергу. Нефедова, как малого ребенка, пытались увлечь чем-нибудь не только Юрий Евдокимович, но и Виктор, и Толик, и даже прекрасная Мида, приходившая однажды вместе с ними.

Помня обещание самому себе стать полезным этому миру, Василий Семенович несколько дней после путешествия просидел над машиной, вникая в новый способ работы, а, вникнув, на том и остыл. Интересных мыслей и наметок накопилось не мало, но того писательского зуда, что буквально до самой смерти съедал его в прошлой жизни, не было. Все было под силу воскрешению, кроме писательской тяги, которая, видимо, была порождена исключительно страстями его века. Его почти что законченный роман, и впрямь, остался когда-то в архиве, так и не произведя в свое время никакой духовной работы, однако выносить его на  публику сейчас  казалось просто нелепым.

Что по-настоящему заинтересовало и увлекло в это время Василия Семеновича, так это судьба планеты Гея, которую легко можно было проследить с помощью УПа. Трагедия людей, заселивших эту планету, заключалась, кажется, в том, что их деятельность оказалась неорганичной самой природе планеты и, в конце концов, Гея, как взбрыкнувшая лошадь, просто сбросила человека со своей спины. Трагедия эта закончилась одной любопытнейшей историей, которая глубоко запала в душу Василия Семеновича.

 

…Планета Гея предстала пред глазами специальной экспедиции лишь после тридцатилетнего полета. Космонавты, увидевшие ее впервые, легко согласились с тем, что она и впрямь очень сильно напоминала Землю. Солнце этой планеты давало почти такой же спектр воздействия, как и Солнце Земли, потому-то земляне и не удержались в свое время, чтобы не заселить ее. Год на Гее так же разделялся на лето, осень, зиму и весну, и на все те же двенадцать месяцев, которые были тут, правда, чуть длиннее земных, потому, что год планеты, состоял из четырехсот четырнадцати суток. Масса планеты была чуть больше земной, и здесь наблюдались другие аномальные явления, от чего весь животный и растительный мир на Гее был неожиданно причудливым.

Сам полет для космонавтов, участвующих в экспедиции, был той же жизнью, какой она была и на Земле, если не считать некоторых  возможностей, которые были доступны только дома. Семь человек команды провели эти годы в анабиозе. Это состояние не противоречило условием экспедиции, хотя анабиоз для бессмертных был нелеп. Семерка решилась на эту долгую спячку лишь потому, что ранее не испытывала ее. За месяц до приближения к Гее они были разбужены и, теперь отличались от других разве что тем, что ничего не знали о жизни экспедиции без них. За время полета число участников экспедиции увеличилось на пятнадцать человек. Это были люди, родившиеся в пути. Самому старшему из них было уже двадцать восемь лет, и безжизненная планета была первой твердью, которую ощутит его нога... 

С тех пор как земляне стали обживаться вне Земли такое качество, как «патриотизм» несколько поблекло. Люди поневоле уходили в жизнь своей планеты или космического поселения и уже от гордости за место своего обитания считали себя самодостаточными. К моменту, когда жизнь на Гее окончательно определилась, как самостоятельная, философы на Земле заговорили о том, что цивилизация невольно дробиться на разные рукава, со своими отдельными направлениями, хотя ни в одном из этих направлений не отрицалась идея всеобщего воскрешения.

Во время невиданной эпидемии на Гее, люди умирали тысячами, и миллионами в одно мгновение. Причина была кратковременной, вроде какого-то импульсного излучения. В течение трех недель погибло все население планеты в три миллиарда семьсот миллионов триста двадцать шесть тысяч двести пятьдесят четыре человека. Трагедии такой величины человеческая история еще не знала. Люди при этом не болели и не страдали. Просто жизнь отскакивала от них как резиновый мячик и все. На Землю, как на планету-праматерь неслись трагические репортажи, послания и мольба о помощи. На Земле видели картины этого жуткого мора, но чем можно было помочь на таком безумном расстоянии, да еще не понимая причины происходящего? Все, у кого была возможность, бросились в космические корабли и пытались бежать с планеты, но смерть настигала их и в космосе. Единственно, что могли сделать тогда земляне, кроме различных, бесполезных рекомендаций – это собрать специальную спасательную экспедицию на Гею.

Теперь, три десятка лет спустя, экипаж корабля, достигшего цели, ясно понимал, что они здесь уже не для спасения людей, а для того, чтобы хоть что-то понять в их ужасной гибели. За эти годы было уже много перетолковано о случившемся. Ученые склонялись к тому, что в дальнейшем Гея может быть пригодна лишь как материал для строительства новых планет, и что, вообще, видимо, не следовало в освоении космоса идти по легкому пути, обживая готовые планеты, которые все равно не могут быть точной копией планеты-праматери, так привычной людям. Безопасней было строить новые планеты, как можно жестче следуя эталону Земли. Теперь, пожалуй, следовало насторожиться и пристальней изучить планету Тантал, которая была отыскана в космосе и так же заселена без всякой спец переработки.

Посадка произошла на обветшавшем космодроме. Пробы воздуха и почвы показали, что на Гее все нормально. На сегодняшний день планета снова была безопасна и страха у экспедиции, численностью сто шестьдесят шесть человек, включая и всех родившихся в пути, не было, тем более что это была команда высококлассных профессионалов. Все уже спокойно знали, что это поход в пустыню, где сохранилось все,  кроме людей.

Весь космодром зарос буйной зеленью: травой и деревьями. Всюду пели птицы, мелькали насекомые: вся живность планеты, издревле существующая на планете, не пострадала, пострадавшими были только пришельцы. Все это, в сущности, казалось раем, который когда-то освоили люди, и который теперь, уже в течение тридцати лет, стирал всякое упоминание о них. Видя прежнее буйство жизни на планете, космонавты без страха покинули корабль. В административном здании космодрома был сплошной мусор и пыль. По видеозаписи хроники помнилось, что все эти залы были заваленные трупами людей и, вероятно,  эта-то пыль и была их прахом.

Первое, что сделала экспедиция, это посетила Центральный Банк Информации, который до сих пор работал, питаемый резервными атомными батареями. В электронной памяти планеты, хранились сведения обо всех жителях  Геи с отметкой дат рождения и смерти. Досье было настроено на импульсы каждого человека,  автоматически фиксируя обрыв любого жизненного импульса. Да, так и есть, все жители Геи умерли тридцать лет назад в течение трех недель. И лишь одна отметка вызвала взрыв изумления. Импульс Андрея Болотова, одного из жителей планеты, оборвался лишь летом прошлого года!

Головная часть экспедиции немедленно понеслась в другое полушарие, чтобы отыскать дом этого человека. Оказалось, что Болотов был художником, владельцем громаднейшей мастерской. Там и нашли его тело, если это можно было так называть. В летнем кресле-качалке лежал скелет с бородой, накрытый истлевшей одеждой. Тело тщательно собрали и поместили в консерватор: теперь оно станет одним из объектов исследования. Мастерская была заставлена большим количеством запыленных, но не тронутых временем  полотен. Работы исчислялось многими сотнями. Все картины были датированы, и легко прослеживалось, что рождались они с невероятной быстротой. Кажется, все двадцать девять лет художник работал без перерывов. Но вот смерть на полотнах этого свидетеля невиданной катастрофы отсутствовала. Всюду были только живые люди и, в целом, на полотнах была отражена, пожалуй, вся история планеты. Трудно было вообразить, как жил он все эти годы. Робинзону целой планеты досталась вся цивилизация со всеми ее достижениями, с действующими агрегатами и станциями, с несметными запасами продовольствия. У него была тысяча возможностей обратиться на Землю и как-то заявить о себе. Однако он почему-то и не думал этого делать. И он просто работал на протяжении почти, что трех десятков лет, вероятно, пролетевших для него за такой работой, как одно мгновение.

Экспедиция обследовала мастерскую художника, дом, где он жил, изучила данные его компьютера в надежде, найти хотя бы какую-то строчку, послание, письменное свидетельство о происходящем вокруг или даже о собственном состоянии, но художник не оставил после себя ничего кроме картин. В составе экспедиции не оказалось искусствоведа, но в команде не нашлось и человека, которого бы эти картины не потрясали тем потоком эмоций, что буквально обрушивался с полотен. Казалось, на картинах были изображены сами чувства, застыв там лишь для того, чтобы легче восприниматься душой. Это была застывшая музыка, которая удивительным образом могла бесконечно литься в душу каждого. Полотна не нужно было рассматривать, расшифровывать или объяснять, они завораживали, окатывали, ошеломляли чувством и настроением с первого взгляда. Трудно было понять каким способом, какой изобразительной техникой взгляды людей с полотен, их позы, жесты, извив складок одежды, наклон травы или дерева могли излучать такую концентрированную эмоциональную энергию. Такое людям было еще не известно. Не все космонавты из экипажа ценили и любили живопись, но эти работы пробивали любое непонимание и не любовь. «Ах, так вот в чем суть живописи и искусства вообще», - доходило до многих. «Я понял, - прозрев, сказал там кто-то из потомственных технарей, - что истинное произведение искусства не может быть не понимаемым и не любимым». Любая из картин полностью перестраивала зрителя под себя и на какое-то время заставляла зрителя жить по своим законам. Люди, не желая уходить из мастерской, часами просиживая у той или иной картины.

Однако работа экспедиции началась, экипаж разделился на группы, каждая из которых занялась своим делом. Утром все разлетались по своим объектам, благо, что леттрамы Геи остались исправными, но вечерами команда собиралась в мастерской. Эти своеобразные встречи за вечерним чаем в мастерской стали традицией. Судьба Андрея Болотова превратилась в загадку, которую хотелось разгадать каждому. Всем было ясно, что его картины гениальны. Вместе с многочисленными отчетами, которые каждый день передавались на Землю, экспедиция представила отчет не только о таком феномене выживаемости, как Андрей Болотов, но и сообщила о его работах. Изображения всех полотен были отосланы на планету-праматерь. И на Земле, где теперь пристально следили за работой экспедиции, и где были тут же созданы точные цифровые копии картин, начался фурор. Мнение искусствоведов было единогласным: таких шедевров изобразительное искусство не знало никогда. По своей мощи полотна Болотова превосходили достижения художников всех времен. Искусствоведам тут же потребовались полные биографические данные художника. И тут новая загадка: оказывается, до трагедии на Гее, Болотов не знал что такое краски и кисть, работая техником по эксплуатации грузового транспорта. Что же превратило техника в гениального художника? Может быть, само излучение, убившее всех? Может быть, гением его сделало одиночество, когда он каким-то чудом уцелел, и страстное желание хоть как-то сохранить исчезнувший мир? Может быть, это сама жизнь, оказавшаяся загнанной в угол на несчастной планете, уцепилась за последнего человека, вложив в него одного таланты и способности многих, чтобы хоть как-то спастись? И может быть, через эти картины, таким образом, выразилась вся цивилизация планеты Гея?

Собираясь в его мастерской, команда всегда оставляла свободным кресло, в котором нашли останки художника, как бы признавая его присутствие. Умер он в возрасте ста пятидесяти лет и сначала, когда было сделано предположение, что к его смерти привели какие-то преждевременные старческие изменения, то все лишь застонали от огорчения. Не простительно умирать от такой глупости, как старость, когда можно было откачать возраст, воспользовавшись специальной клиникой и консультациями с Земли. Однако были и другие загадочные особенности. На последней картине художника была выставлена дата его смерти. Около ней-то его и нашли. Все же остальные полотна были к этому времени расставлены в таком порядке, что хотя бы самые из них, можно было видеть прямо из кресла. И ни одного чистого, готового к следующей работе полотна! И тогда, сопоставив все эти детали, экспедиция пришла к единому, ясному виденью его последних минут.

…Вот художник решил, что и эта картина завершена. Он поставил на ней свой автограф и дату. Еще раз окинул оценивающим взглядом. Потом откинулся назад, взглянул на все, что было создано за многие годы. В целом, он был явно доволен своим трудом. Хороша была и последняя картина. Он еще раз взглянул на нее – да, не плохо. Его титаническая  работа завершена. Он запрокинул голову назад, и устало закрыл глаза. Кисти и краска посыпались из рук... Он умер, как заснул. И старость была здесь не при чем. Просто он до конца, чего, возможно, не достигал ни один художник в мире, выполнил свою работу. А от этого, вероятно, тоже умирают.

А еще, что добавлял Нефедов уже от себя, прочитав или, точнее, даже просмотрев на эту тему и роман Берга, Болотов умер еще и потому, что просто не захотел продлевать себе жизнь, он захотел остаться со всем своим, в своем мире.

…Через пятнадцать лет все работы гениального художника должны были вместе с экспедицией прибыть на Землю. «Вероятно, в оригинале мне их не увидеть», - продолжая раздумывать над этой историей, подумал однажды Василий Семенович.

 

22. УЖИН ПРИ СВЕЧАХ И ПОРТЬЕРАХ.

 

Картины и судьба Андрея Болотова не выходила из головы Нефедова. Он пытался найти хоть какое-то сходство ситуаций его и своей. Но всякое сравнение тут было с натяжкой. Почему у Болотова, одиночество и безнадежная ситуация вызвали взрыв творчества, а у него, Нефедова Василия Семеновича, оказавшегося в ситуации куда более лучшей, полный упадок? Где оно это вдохновение?! Или разница тут в том, что Болотов все же оставался в своем времени и люди, которых он изображал, еще буквально дышали ему в затылок, а у Нефедова в затылок душит лишь пропасть времени, при полном отсутствии какой либо подпитки своего двадцатого века? А, может быть, все дело лишь в степени одаренности? И, думая так, писатель Нефедов и вовсе впадал в депрессию.

Целыми днями, слоняясь из угла в угол по квартире, Василий Семенович не мог взяться ни за что. Он пил чай, спал, бездумно пялился в телевизор. Давно уже его не потрясало то, что каждый день он смотрел передачи, которые не должен был видеть. Факт продолжающейся жизни стал для него, наконец, нормальным, спокойным явлением. Около недели после путешествий он не выходил из квартиры, выскакивая лишь в «предбанник» за продуктами и газетами, поступавшими в его почтовый ящик, прикрепленный рядом с дверью. Газеты приходили точно по датам за вычетом двух тысяч восемьсот семидесяти лет.

Однажды он вспомнил о своем прежнем увлечении – он был страстным поклонником хоккея. Ему стало интересно, а что же с хоккеем стало сейчас. И он нашел его! К его восторгу хоккей мало, чем изменился, как будто его специально держали нетронутым. Конечно, другими были и лед, и снаряжение спортсменов, и формы клюшек, но был тот же гул толпы, треск клюшек и такое мастерство спортсменов, о котором просто нельзя было и предполагать. Вероятно, этой тихой цивилизации, когда люди бледнеют от звука, включившегося холодильника двадцатого века, так не хватает иногда этого спортивного шума. Нефедов заметил, пар, который шел изо рта спортсменов и понял, что они действительно играли где-то на холоде. Он отключил изображение и подошел к окну. Какой же здесь, интересно будет зима? Ведь все, что с ним здесь произошло было на фоне зелени и ясного солнца, а ведь будет еще весна, потом зима, потом весна… И сколько же раз это должно повториться, чтобы «свои» люди «догнали» его здесь? Восстановители назвали цифру от пятисот до шестисот лет… Даже сто лет туда, сто лет сюда для них семечки! 

При помощи УПа Василий Семенович продолжал просматривать свое прошлое, чаще всего, останавливаясь на эпизодах с Сашенькой.

В конце недели этого мучительного отдыха он позвонил Юрию Евдокимовичу и пригласил всех своих главных восстановителей на ужин. Минут через пять после приглашения ему перезвонил Виктор и спросил нельзя ли позвать и Миду?

- Нет, нет, - возразил Нефедов, - разговор будет серьезный.

Готовясь к ужину, он заказал немало вкусных вещей, а потом, подумав, что не испытал эту цивилизацию еще на один тест, заказал бутылку шампанского. Было доставлено и шампанское.

Гости ахнули, войдя в большую комнату с окнами, завешенными тяжелыми портьерами, не пропускающими света города и освещенную пахучими стеариновыми свечами в подсвечниках на шикарно обставленном столе. Тут был мир совершенно иного света, сумеречных и от этого глубоких красок (особенно красивой и таинственной показалась красноватая мебель комнаты). Восстановители и сами ни ожидали, насколько в стиль угадает их сюрприз, потому что явились они в превосходных костюмах-тройках и при галстуках. Конечно, романтика романтикой, но больше их мучили догадки о причинах торжественного приглашения. Предупреждение о серьезном разговоре было явно неспроста.

- По какому случаю торжество? - первым спросил непосредственный улыбающийся Толик, первым же устраиваясь за стол. - День ангела у тебя, кажется, еще не скоро.

Василий Семенович невольно усмехнулся: Толик со своим нарядом перестарался. Его костюм был в чуть заметную полоску, у него одного был галстук-бабочка и тросточка в руке. Это было не совсем по моде времени, в котором жил Нефедов, такой наряд, считавшийся несколько пижонским, он и сам видел лишь в кадрах кинохроники. Но, может быть, Толик специально играл на этом нюансе?

- Причину сейчас объясню, - сказал Василий Семенович, подождав, пока гости не рассядутся, - но сначала выпьем.

Он выстрелил пробкой, тряхнув пламя ближайшей свечи, наполнил бокалы янтарным вином с пеной. Все мелодично коснулись бокалами и выпили.

- Тысячу лет не пил шампанского, - пошутил Нефедов, с удовольствием смакуя пощипывающий вкус превосходного вина.

- Больше, больше, чем тысячу, - тут же радостно поправил Толик, - при чем ни сколько ни вру...

- Ну, вот что, друзья мои, - спокойно улыбнувшись, проговорил Василий Семенович, - должен вам сказать, что вашим сорок четвертым веком я поражен. Вы замечаете в своем веке какие-то недостатки, но мне по душе все: и ваши жилища, и ваши леттрамы и ваши роботы, и воздух, и все, все, все. Но больше всего мне, конечно, близка ориентация цивилизации на воскрешение... Но что же вы? Я всему рад, а вы как будто недовольны...

- Да мы уж догадываемся, куда ты клонишь, - задумчиво разглядывая узор на фужере, проговорил Юрий Евдокимович.

- Что ж, тем легче. Тогда я сразу к сути. Итак, несмотря на счастье снова жить, я понял, что жить здесь я больше не могу... Не знаю, возможно ли это, но я прошу, чтобы меня, ну... как бы сказать, вернули... пока…

Сказав эти приготовленные, хоть и сбивчивые слова, Василий Семенович смолк. Молчали и восстановители. Слышно было, как лен скатерти  вдруг прострочило несколькими каплями сверкающего стеарина с одной из свеч. Старший восстановитель поднялся из-за стола, прошелся по сумрачной комнате, обходя стул с атлетически сложенным Виктором, который в пиджаке двадцатого века с подкладными плечами был особенно внушительным.

- Что же, в небытии или в банке памяти среди теней и фантомов легче? - спросил он.

- Ох, Юрий Евдокимович, - проговорил Нефедов, - ну, уж кто-кто, а ты-то прекрасно меня понимаешь...

- Да, понимают я тебя, понимаю, - обезоружено согласился старший восстановитель. - Но как мы тебя возвратим, уничтожим, можно сказать?! Это безнравственно...

- А обрекать меня на муки такого немыслимого ожидания – это как? Поверьте, что я так не смогу. Но не выбрасываться же мне из окна... Я не хочу показаться неблагодарным. Но я хочу быть понятым. Вас же оправдает мое искреннее желание быть воскрешенными со всеми вместе, что лишь подтвердит ваши выводы о необходимости массового, разового восстановления.

- Ты уже и за нас доводы придумал, - съязвил Толик, не сколько словами, сколько самим тоном.

- Да. Но я хочу остаться со своими. А если я буду ждать их с вами, то, пройдя сквозь такое немыслимое ожидание, я оторвусь от них. Я просто повисну. Я не буду ни там, ни там. А в вас мне многое непостижимо. Когда-то я считал, что в первую очередь человек изживается эмоционально, что все настоящие эмоции возможны у него лишь в одном экземпляре, а все остальные любови и ненависти лишь тиражируются. Когда-то эта мысль серьезно противоречила моим доводам о возможности бессмертия, потому что бессмертные люди с растиражированными эмоциями представлялись мне скучными, холодными, безжизненными, не способными к жизни. Теперь же  я вижу, что вы обновляетесь и в этом! Я вижу, что произошло непостижимое для меня изменение самой природы человека. Для того чтобы стать таким же как вы, я должен измениться эволюционно, как должен был бы до мировоззрения двадцатого века дотянуться человек средневековья. Я просто не готов к такой быстрой, катастрофической для меня эволюции.

Нефедов замолчал, ожидая, что кто-нибудь из них заговорит, но каждый из них даже не шелохнулся.

- Я не могу остаться здесь и потому, - продолжал Василий Семенович, - что ты, Толик, был тогда прав. Помнишь наш спор о женщинах? Прости меня за мою резкость. Поймите, я вовсе не хочу смерти. Так как я хочу бессмертия сейчас, я не хотел его никогда. Но дайте мне отпуск, если можно так выразиться.

- Мы не компетентны принять такое решение, - с явным и даже резким разочарованием в Нефедове, сказал Виктор, поднимаясь с облегченно скрипнувшего стула.

И эта откровенная реакция невольно задела самолюбие Василия Семеновича. Виктор из всех троих восстановителей всегда был, как бы, несколько отодвинут, во всяком случае, Нефедов общался с ним меньше всего. Но теперь эта его внезапная резкость открыла многое. Скорее всего, в этой научной группе именно он-то спокойный и неторопливый играл роль главного мозгового центра. И в то время, как Юрий Евдокимович, с которым у Нефедова сложились особо доверительные отношения, пропадал со своим подопечным в разных поездках и экскурсиях, Виктор продолжал корпеть в лаборатории. Кто знает, может быть, он-то и вложил больше всех труда и усилий в это восстановление. Так что тут уж не до обиды. По большому счету все они правы.

- Да, да, - подтвердил слова Виктор и Юрий Евдокимович, - это может решить лишь всеобщий опрос. Хотя, конечно же, такого вопроса у нас еще никогда не обсуждалось.

- Тогда я сейчас же делаю заявление в канал идей, - торопливо предложил Нефедов.

- Но мы еще не допили вино, - вклинился Толик, видимо, решив хоть как-то отвлечь его.

Нефедов разлил оставшееся, уже не так весело играющее шампанское, и тут же выпил свой бокал. Выпил и Толик. Остальные, сидевшие теперь на диване, даже не потянулись к своим бокалам.

- О! - вдруг специально радостно воскликнул Толик. - Так я ж, про подарок забыл!

Он принес из прихожей сверток, перевязанным торжественным бантом. Развернул светящуюся радужную бумагу и протянул хозяину... топор. Виктор и Юрий Евдокимович невольно лишь улыбнулись-усмехнулись.

- Что это? - недоуменно спросил Нефедов.

- Это тебе на случай, если ты забудешь ключи дома.

Конечно, в другое время это могло бы оказаться удачной шуткой, но не теперь.

- Боже мой, - прошептал Нефедов, рассматривая столь неожиданный предмет, - а ведь я помню его с детства. Он стоял в углу за печкой. Мы кололи им лучины для растопки. А вот этим краем мы с отцом однажды рубили проволоку. Где ты его взял?

- Да уж взял, - растерянно, словно уличенный в краже, пробормотал Толик.

- Нет уж, - неожиданно заключил Нефедов, - давайте, не будем медлить.

Толик вопросительно взглянул на старшего восстановителя, и тот лишь грустно и печально покивал головой. Толик, шумно скомкав нарядную обертку и сунув ее в карман, положил перед собой УП, вызвал канал заявления идей, и Василий Семенович сделал свое заявление. Заявлению тут же был присвоен номер 43-26. После этого они переключились на канал просмотра всех идей. Там, как обычно, шел поток самых сумасшедших предложений, строго выверенных проектов, ничего не значащих реплик уже передаваемых на всю цивилизацию. Все это шло без всяких комментариев: для обсуждения каждого предложения существовал отдельный подканал.

- Вряд ли ты пройдешь так скоро, - предположил Виктор, - там ведь своеобразная очередь.

Однако его прогноз не оправдался. Через несколько минут прямо в воздухе прорисовался номер, присвоенный предложению Василия Семеновича, в комнате появился, как бы еще один Нефедов и повторил свое заявление.

- Люди сорок четвертого века, - спокойно говорил он теперь уже всей цивилизации, - обращаюсь к вам и надеюсь на понимание...

Как только он замолчал, Толик произнес шифр 43-26 с добавлением литеры “А”. Перед ними на воздушном, но непроницаемом фоне предстала таблица счета голосов. Первыми появились и стали стремительно увеличиваться голоса «против», но это были пока, конечно, просто эмоции. И впрямь, потом, как бы с запозданием появились голоса в поддержку. Их число, увеличиваясь все быстрее, скоро сравнялось с голосами несогласных, о чем счетчик дал знать общей красной вспышкой, и стремительно пошло вперед.

Нефедов и его гости просидели перед этим экраном минут пятнадцать. Картина не менялась. Толик отключил УП.

В квартире была тишина и запах оплывающих свечей. Юрий Евдокимович сидел на диване, обречено стиснув голову ладонями. Виктор задумчиво маленькими зрачками смотрел на ровный огонек свечи. Толик искоса посматривал на Нефедова, побледневшего от волнения. Того поразило уже одно количество людей, среагировавших на его заявление. Вот сколько человек могут тут мгновенно узнать о тебе.

- Ну что вы, я ведь уже знаю, как умирают, - и с ощущением какой-то свободы, и с холодком отстранения, попытался шутить Нефедов, - правда, в прошлый раз это было не очень приятно, но уж теперь-то вы как-нибудь подсластите это.

Никто, однако, не улыбнулся и ничего не ответил.

- А вы знаете, - продолжил Василий Семенович и сам уже без улыбки, - мне, ведь, и вправду не страшно. У меня такое ощущение, будто до конца-то я и тогда не умирал. Как будто какой-то своей частью я жил все эти тысячелетия. Эта моя часть (может быть душа?) не помня событий времени, помнит лишь его бесцветный каркас, и потому мое принятие нового похоже на узнавание виденного, но чуть забытого.

- Пожалуй, это любопытно, - констатировал старший восстановитель с оттенком профессионального интереса, конечно, достаточно тусклого на этот раз.

Дальнейший разговор из-за налета грусти получился очень взаимопроникновенным. Теперь уже, как бы на прощание, восстановители еще более детально обрисовывали картину будущего всевоскрешения. Василий Семенович неожиданно заметил, что они будто в чем-то оправдываются перед ним. Да ведь это ему надо оправдываться... Другой-то на его месте, возможно, и прижился бы тут. Устроился бы, например, егерем на Земле Дубль-А и обосновал там новый род. Не того они выудили из небытия, не того... Слишком уж социальным, что ли, он оказался.

В последний момент, когда гости прощально пожимали руку в прихожей, и когда у них уже не осталось возможности возразить, Нефедов сказал главное:

- Пусть это произойдет завтра. Лучше всего утром. Завтра я специально не буду выходить из квартиры. Сделайте, пожалуйста, так, чтобы я ничего не заметил.

- Эх, - вспомнил вдруг старший восстановитель, - а ведь я хотел еще с тобой к нашему Великому Старцу Сай Ши съездить,  да и в гостях у меня на Аляске не побывал...

- Да, ничего, - просто и по-доброму улыбнувшись, сказал Нефедов, - потом в другой раз…

Закрыв дверь и вернувшись в комнату, он включил люстру над почти нетронутым столом, задул свечи и некоторое время сидел, уставясь на светло-пепельные пахучие дымки от свечек. Теперь при ярком свете лампочек все произошедшее за этим столом показалось почти нормальным.

 

23. САМЫЙ КОРОТКИЙ ПУТЬ.

 

На другой день Василий Семенович, почти до рассвета просидевший у окна под звездами, поднялся поздно. В коротком, сжатом сне ему явилось множество причудливых сновидений. Вся его жизнь привиделась ему в образе длинного коридора, свободно просматриваемого от начала до конца. Шагая по этому временному коридору можно было ступить в сторону и: уже пацаном присесть у речки (ночная рыбалка - пощелкивание костра, отсвет которого зыбким пятном качается на воде); шаг в другом месте и завалился в сено, ощущая его полифонический аромат, обостренный комариным преддождевым вечером; несколько шагов по юности, потом шаг в сторону и вышел прямо на свидание с Сашенькой, чувствуя, как к вспотевшим от волнения рукам прилипает целлофан обертки букетика из нескольких разноцветных астр. Но чем больше утончался сон, тем тревожнее и неуютнее становилось на душе, пока прямо там же, во сне, не вспомнилось вчерашнее решение. «Когда же все исполнится?» - подумал Василий Семенович и встревожено проснулся. Открыв глаза, он приподнял голову с подушки. Лучше бы они воспользовались временем его забытья. Тогда в цветные сновидения просто вплелась бы тень, похожая на темную газовую косынку, по которой он легко скользнул бы сквозь многие столетия. Трезвое же ожидание было жутковатым. Может быть, еще не поздно отказаться? Уж, не на то ли надеются восстановители, если медлят сейчас? Или надеются на перемену результатов опроса? Василий Семенович опустил ноги с кровати, нащупал комнатные тапочки и, выйдя в комнату со свечами, продиктовал УПу шифр 43-26-«А». Цифры в таблице подсчета голосов и в той и другой графе проскакивали редко. Теперь тут было отражено и мнение другого полушария. В поддержку ухода Нефедова было уже около пятидесяти миллиардов человек, против – лишь чуть больше десяти миллионов. Собственно, все было решено. Василий Семенович назвал шифр 32-26 с литерой «Б»: канал обсуждений его предложения. Неизвестно, что творилось тут сразу после его заявления (ни он, ни восстановители не догадались заглянуть сюда вчера), но и сейчас тут был трамтарарам.

- Это бесчеловечное, жестокое решение, - утверждала одна женщина, красивая как Елена Прекрасная. - Мы отвыкли от смерти. Мы видим теперь лишь старость и смерть животных, да и тех хотели бы омолаживать, а тут запросто благословляем на уход из жизни человека...

У Нефедова навернулись слезы. Да, он сам просил об уходе, но с этим согласилось пятьдесят миллиардов человек. Было все-таки что-то обидное в их легком, как показалось, согласии.

- Тот человек, которого мы первым хотели осчастливить воскрешением, - генеральским басом сказал мужчина, с эмблемой космонавта на плече, - оказался, напротив, самой трагической фигурой среди нас. Да, эксперимент восстановления удался, и в точном направлении науки мы убедились. А что же с Василием Семеновичем? Пощадим его. Поблагодарим и скажем: до свидания! Возвращайся к нам вместе с людьми своей эпохи...

А это уж было почти что само мнение Нефедова. Василий Семенович окончательно запутался в чувствах. Конечно, это обсуждение было лишь эмоциональной послесобытийной волной и ничего уже в нем не решалось. Отключив УП, Нефедов взглянул на часы: было уже около одиннадцати часов. Удивительная штука его часы – они могли спокойно отстукивать и мгновения этой эпохи. «А вдруг, когда я снова буду в небытие, - подумал он, - тут случится что-нибудь вроде катастрофы на Гее и ничего уже не будет?» Но от этой мысли он тут же отмахнулся: бессмысленно думать о чем-то, что обессмысливает все.

Василий Семенович понимал, что измени он сейчас свое решение, то его поймет каждый из этих пятидесяти миллиардов. Ну, испугался, передумал, переосмыслил: с кем не бывает? Но ведь не переосмыслил же... И страха здесь быть не должно, как нет его у всех, находящихся в утробе небытия – этого темного, без сновидений сна. Отступать уже нельзя. Сегодня восстановители, несмотря на их договоренность, наверняка, следят за его мыслями, ведь ситуация снова носила исключительный характер. «Так вот знайте, друзья мои, - специально как можно четче подумал Нефедов, - что от своего решения я не отступил».

Чтобы не показывать наблюдателям волнения, Василий Семенович решил переключиться на привычные повседневные действия. Он подошел к окну, глянул на город. Ветром зябко рябило воду пруда, деревья всего города тревожно шелестели. Южный ветер играючи гнал пока легковесные, высокие, пустые облачка, но не исключено, что к вечеру мог притащить и дождевые тучи, и тогда неминуема гроза с громом, похожим на сыплющийся горох. Жутко представить, что станет здесь через пятьсот или тысячу годков! Вчера восстановители рассказывали, что воскрешение будут происходить сразу на Земле Дубль-А или Дубль-Б. Какие встречи будут там! По краткому пути через небытие до них было рукой подать: даже обычная ночь со снами была длиннее. А коли так, то не привести себя в порядок и чуть подкрепиться перед дальней дорогой? Нацедив свежей воды, Нефедов поставил чайник на плиту, потом в ванной вымыл лицо с душистым мылом, и тщательно побрился станком. С удовольствием вытирая полотенцем тугое, свежее лицо, он услышал свист чайника и, вернувшись на кухню, переставил чайник на холодную конфорку. Доставая пачку чая из шкафчика, он вдруг поймал себя на ощущении нереальности: дверца шкафчика показалась почему-то легкой, словно бы из пенопласта. И пачка чая почудилась совершенно невесомой. Ничего не понимая, он хотел взять заварник, и вдруг рука его ничего там не обнаружила. Он видел этот маленький китайский чайничек с изображением замысловатой веточки, на его боку, но не мог взять – это стало призраком. Казалось, он очутился в одной из картин просмотра. Выйдя в комнату со свечами, где вчера были такие густые краски, и где лежал УП, Василий Семенович обнаружил, что комната удивительно струится: все в ней плавится, обесцвечивается и, оседая вниз, жидким стеклом растекается по полу. И тогда резко обернувшись, Нефедов прямо сквозь стену увидел свой желтоватый с салатным горошком «предбанник», аппаратуру для распыления и восстановителей, застыло стоящих с поднятой для приветствия рукой. И все определилось: через несколько минут тут останется лишь белое пеналообразное пространство и Толик, войдя в него, закроет воду, текущую с одной из стен... Он просил их, чтобы они сделали все не заметно для него, но они сделали иначе, вероятно для того, чтобы  можно было еще попрощаться. И, конечно же, сделали это правильно, по-человечески. Нефедов почувствовал легкое, хмельное головокружение и, погружаясь в мгновенный сон на многие столетия, вместе с взмахом руки, успел послать своим друзьям последнюю мысль: «Спасибо! Мне совсем не страшно... Одиночество куда страшнее… А смерть – это не более, чем очень темный сон…»