Стихи Елены Сойни


Действующие лица:
ПЁТР Петрович Кириллов.
ЕЛЕНА Васильевна Зубова, в девичестве Орлова.
ЗУБОВ Юрий Ермолаевич – её муж, 54.
КАТЮШКА, 25.
МАРГАРИТА – подруга Елены.
КУБЫРЁВ – капитан милиции.
КУЗЯКИН – патрульный милиционер.
ДИМАН – дежурный диспетчер РОВД.
КАБАН – уголовный элемент.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Картина 1.
Поздний вечер 31 декабря 2006 года. – Большая комната Елены Васильевны в мансарде её дачи – кабинет и спальня одновременно, заставленная от пола до потолка шкафами с книгами. Возле окна на улицу примостилось пианино «Ласточка», в углу возле окна в сад – старинная с гнутыми а-ля модерн металлическими спинками кровать с тумбочкой, на которой стоит маленький телевизор. В центре комнаты смешная и трогательная ёлка – декоративный глиняный горшок с сосновыми и еловыми ветками, украшенными ёлочными игрушками, мишурой, электрической гирляндой. У основания горшка расставлены куклы во главе с измызганной фигуркой деда Мороза.
ЕЛЕНА (оглядев ёлку, обращается к фотографии дочери на письменном столе). Симпатичная получилась, правда?.. (Любуется с умилением.) Итак, пирожки напекла, салатики на мази, капустку потушила… (фотографии) с кроликом, как ты любишь! Тортик готов, вкусны-ый превкусный. Попируем сегодня от души. (Тоскливо разглядывает фото; её глаза наполнились слезами.) Положила я тебя, мою пташечку, мою цапельку ясноглазенькую. Ох, положила! (Тихо плачет.)

Затемнение. Слышен мягкий шуршащий звук двигателя иномарки.
Голос ЕЛЕНЫ. Болит, Полюшка?
Голос ДОЧЕРИ (жалобный). Боли-ит… си-ильно.
Голос ЕЛЕНЫ. Зубов, хватит кочевряжиться, прибавь газу!
Голос ЗУБОВА. Ага, а если хряпнемся?! Восемьдесят уже! По городу! В дождь!
Голос ЕЛЕНЫ. Ой, да ничего с твоим джипом не сделается, прибавь! (Жуткий нарастающий рёв приближающегося автомобиля.) Осторожно, Юра!!
(Визг тормозов, чудовищный удар столкнувшихся машин под хруст осыпающихся стёкол; в наступившей тишине явственно слышно, как работают щётки-стеклоочистители.)

Елена Васильевна сидит какое-то время, зажмурившись, заткнув уши. Телефонный звонок вернул её к действительности.
ЕЛЕНА. Неужели я ещё кому-то нужна? (Взяла трубку.) Слушают вас.

На другом конце провода оживлённая и нарядная Маргарита Львовна.
МАРГАРИТА. «Новогодний вечер тем и дорог,
что врагам своим желаем счастья,
а друзьям, давнишним и любимым,
обещаем вечную любовь…»
ЕЛЕНА (продолжила стих).
«… Славно, что меня никто не встретил, –
боль моя людей не огорчила…»
МАРГАРИТА.
«…Если есть на свете грех, то это
в Новый год кого-то огорчать»!
ЕЛЕНА. Прости, Ритуль, я не виновата, это метель все дороги занесла. (Смотрит на часы.) А сейчас уже почти десять часов, ночь, темень, пурга, холод, просто безумие – топать пешком в такую погоду в город! Прости ради бога, что зря обнадёжила тебя, Илью, вашего приятеля. Передай ему, я очень сожалею, что нам не удалось познакомиться.
МАРГАРИТА. Скажи ему это сама, а то он меня попрёками замучит.
ЕЛЕНА. Ну не надо, Ритуль! Ну-у… скажи сама, а? Ей богу мне как-то… не хочется, не до-о… галантности. Ничего не хочу. Разговаривать даже в тягость.
МАРГАРИТА (чуть помолчав). Чем же будешь заниматься?
ЕЛЕНА (глядя на фото). Откупорю шампанского бутылку и перечту вон с Полинкой женитьбу Фигаро.
МАРГАРИТА (со вздохом). Ох, горе ты моё, горе.
ЕЛЕНА (вкрадчиво). Ритуль, у меня к тебе просьба. Сделаешь, если что?
МАРГАРИТА. А что это такое – «если что»?
ЕЛЕНА. Ну-у… если со мной что-то случится, сделай, пожалуйста, эпитафию на нашем с Полиной надгробии?.. Текст у меня готов!
МАРГАРИТА. Очень предусмотрительно.
ЕЛЕНА. Нет, я-а… серьёзно, сделаешь?
МАРГАРИТА. Ленка, ты меня пугаешь. Ты что это там затеваешь, негодница?!

Картина 2.
2-х местный «люкс» в московской гостинице «Сокол» в Чапаевском переулке. –Зубов в колпаке Деда Мороза с накладным носом, с бородой и усами из ваты полулежит в хлипком деревянном кресле, а его «секретарь-референт» в кокошнике Снегурочки, в кружевной комбинации и в белых ажурных чулках трясётся на нём верхом, как на мотоцикле, несущемся по ухабам.
КАТЮШКА (задыхаясь). Зубов, я больше не могу, у меня ноги отваливаются!
ЗУБОВ. Ничего, крепче будут, давай, давай, работай, ещё немножко, у меня уже подкатывает. Только не прерывайся, только не прерывайся, только не… у, у, у-у!!..
Ножки у кресла подламываются, и «мотоцикл» как будто бы сходу проваливается в яму и глохнет. Зубов и Катюшка с воплем «а-а-а!!» обессилено обмякают.
ЗУБОВ. Как хорошо-о. Уф.
КАТЮШКА. Тебе-то хорошо, а я ног под собой не чую.
ЗУБОВ. Ничего, красивее будут, детка. Слезай. (С его помощью Катюшка встает на ноги, шатаясь, надевает трусы.)
ЗУБОВ (запахнув свой халат красного цвета, напоминающий наряд Деда Мороза). Налей-ка для поддержания сил, а то из меня весь дух вытек.
КАТЮШКА. Бедненький, старенький Зубов, «два вагона разгрузить» – уже не выдерживает.
ЗУБОВ. Но-но (грозит пальцем), это мебель не выдерживает, а Зубов выдержал!
КАТЮШКА. А три – сможешь?!
ЗУБОВ. Там видно будет. Гм… Я налить просил, по-моему!
КАТЮШКА. Нечего наливать-то, всё выпито… На, у меня в стакане осталось немножко.
ЗУБОВ (выпивает). Фу, горькая! (Закусывает.) Ты вот что, Катюшк, сбегай в бар, возьми
еще «беленькой» ну и пивка что ли. А я пока позвоню, узнаю, как там наши делишки.
КАТЮШКА. Я послушать хочу.
ЗУБОВ. Круглозадик, топай, это – приказ!
КАТЮШКА (по-гусарски приложив два пальца к виску). Есть, сэр!
ЗУБОВ. Платье не забудь надеть!
КАТЮШКА. Да, сэр!

Картина 3.
На даче. – Елена Васильевна у письменного стола с телефонной трубкой в руках стоит неподвижно, отрешённо вперив взгляд в фотографию дочери.
ЕЛЕНА. Господи, такая маленькая, щупленькая, беспомощная, беззащитная, как же ты мог?.. (Роняет слёзы, не замечая их.) Зачем? Почему? Чего во имя ты сделал это?!.. (Губы её задрожали, лицо сморщилось.) Если добр, милосерден, сжалься, отдай, верни!.. (Сдавленно зарыдала, но быстро справилась с собой, утирает слезы.) Не сжалится. Не отдаст. (Положила трубку, поцеловала карточку.) Ничего, моя милушенька, твоя мамуленька ско¬ро придёт к тебе, потер¬пи ещё капельку. (Достала револьвер из ящика стола, заворожено рассматривает его.) «Сыграй мне Генделя, скрипка соло,
и, как целительною водой,
душу разорванную, невесёлую
соедини в одно. (Взвела курок, приложила револьвер к виску.)
Пусть будут звуки,
как снег, летящие,
наступит вечер угрюм и тих,
и стану я хоть однажды счастлива,
услышав их». (Спустила курок, затем ещё несколько раз нажав спусковой крючок, она выдвинула ящик стола, стала рыться в его содержимом.) Господи, куда же я патроны-то задевала? (Часы с кукушкой пробили десять вечера.)
ЕЛЕНА (сверив свои наручные с ними). Безмозглая птица уже на десять минут отстала. Дура. (Сунув руку вглубь ящика, находит коробочку с патронами.) Вот они «маслятушки», вот они ребятушки. (Зазвонил те¬лефон.) Это ещё кто? (Протянув руку, подождав очередного сигнала, сняла трубку.) Слушают вас.

На другом конце связи номер Зубова в «Соколе». Юрий Ермолаевич умиротворённо лежит на кровати с сотовым телефоном у уха, чувственно оглаживая себя.
ЗУБОВ. Алло, Елена, ты меня слышишь?!
ЕЛЕНА. Кончай придуриваться, я слышу тебя прекрасно. Даже слышу, как ты чешешься.
ЗУБОВ (прекратив скрести пухленькую грудь). О! Вот теперь я тоже хорошо слышу!
ЕЛЕНА. Не сомневалась. Чего звонишь?
ЗУБОВ. Я-а… из Москвы. В смысле, в Москве.
ЕЛЕНА. И что, соскучился?
ЗУБОВ. В смысле?
ЕЛЕНА (с сердцем задвинув ящик в стол). По жене соскучился?!
ЗУБОВ. А ты думаешь, не соскучился?
ЕЛЕНА. Знаю, что – нет!
ЗУБОВ. Зря ты так…
ЕЛЕНА. А как надо, Юра?
ЗУБОВ. По-доброму, душевно, как положено (оглаживает гениталии)… между мужем и
женой. (Утробно крякнул от удовольствия.)
ЕЛЕНА. Аж самому смешно стало.
ЗУБОВ. Да не смеюсь я!
ЕЛЕНА. Да, по мне, хоть обрыдайся, Зубов. Чё те надо? Чего звонишь?!
ЗУБОВ. Да поздравить хотел!
ЕЛЕНА. Хотел – поздравляй, орать-то зачем?
ЗУБОВ. Извини.
ЕЛЕНА. Бог простит.
ЗУБОВ (помолчав). Еленка, ты не находишь, что мы очень отдалились друг от друга… последнее время?.. Что наши отношения требуют капитального ремонта, не находишь?
ЕЛЕНА. Наши отношения, Юра, ремонту уже не подлежат. Рама лопнула, а кузов насквозь прогнил. Можно смело выбрасывать на свалку это авто.
ЗУБОВ. Может, не стоит так торопиться? Выбросить – любой дурак сможет, а вот отрегулировать, наладить, восстановить – потруднее будет. Да, я бываю иной раз и бестактным, и грубоватым, невнимательным и пошлым, но ведь и ты не балуешь меня ни своим вниманием, ни мягкостью обращения. Я уж о ласке не заикаюсь!
ЕЛЕНА. А ты нуждаешься в моих ласках? Проверь-ка свою память, когда последний раз ты приходил в мою спальню, а? Приласкаться! Я уж не говорю о… большем.
ЗУБОВ (закатив глаза, чешет затылок, пытаясь безуспешно вспомнить). Нда-а.
ЕЛЕНА. Да-да, мой славный, уже и вспомнить не можем, вот так-то… Ладно, муженёк, извини, но мне надо-о… ехать. Спасибо, что не забываешь своей жены даже во время ответственной работы…
ЗУБОВ (перебивает игриво-грозно). А куда это ты намылилась, благоверная?!
ЕЛЕНА. Всех тебе благ и большого человеческого счастья.
ЗУБОВ. Не, я - серьезно, ты-ы… куда?
ЕЛЕНА (усмехнувшись). На бал!
ЗУБОВ. Во дворец к принцу?
ЕЛЕНА. К Воланду на шабаш.
ЗУБОВ. Тогда надень наше любимое «голое» платье и белые ажурные чулочки.
ЕЛЕНА. Для такого мероприятия одних чулочек довольно будет. Всё, мой ангел, прощай!
ЗУБОВ. Погоди, Елена! Погоди!
ЕЛЕНА. Ну, гожу. Говори.
ЗУБОВ. Я-а… часам к четырём завтра вернусь…
ЕЛЕНА. По мне, можешь вообще не возвращаться…
ЗУБОВ. Да подожди ты, что ли, дай сказать?!
ЕЛЕНА (после паузы). Говори.
ЗУБОВ. Давай махнём на Чистые пруды?.. Отметим Новый год, пообщаемся с природой, порыбачим, а?.. Можно и с ночёвкой, если захочешь! Как бы там ни было, тринадцать лет не больно худо, далеко не бедно, а… прожили.
ЕЛЕНА. Господи, мы ребенка единственного похоронили! Что может быть хуже, Юра?! Опомнись!
ЗУБОВ. Ну нельзя же всю жизнь превращать в траур!

В номер с шумом вваливается Катюшка с пакетами, за ней в дверь лезет подвыпивший кавказец.
КАТЮШКА (хохоча, пытается выпихнуть его в коридор). Ты-то куда лезешь, «мамед» чёртов!? Пошёл отсюда! Зубов, вы¬гони этого придурка, он мне всё платье обслюнявил!
ЕЛЕНА. Ну нельзя всю жизнь превращать в балаган. С Новым годом, муженёк, с новой бабой. (Раздражённо бросила трубку, какое-то время сидит мрачная, угрюмо нахохлившись.) Надо всё-таки попрощаться с этой пакостью… Чтобы помнил! Ничего не поде¬лаешь, сам напросился, скотина. (Садится за пишущую машинку, вставляет бумагу; сосредоточившись, принялась печатать, с сердцем диктуя себе.) Самодовольному… (Печатает.) Самовлюблённому… самонадеянному, самолюбивому (печатает)… сластолюбивому, стяжающему, стареющему сумасброду… Зубову Юрию Ермолаевичу от его жены… Завещание!

Картина 4.
Тихая звёздная ночь. – Пётр Петрович Кириллов стоит у калитки дачи, высветив фонариком её номер «17».
ПЁТР. Нашёл наконец-то! (Смотрит на часы.) Два часа кружил вокруг да около. Хорошо, что метель кончилась, а то бы так и плутал всю ночь, как пушкинские персонажи. (Запрокинув голову, чтобы отпить согревающего из маленькой фляжки, замирает, потрясённый красотой звёздного неба.) Господи, какая же красотища! И страшит и восторгает… и манит. (Воздел к небу руки.) «Вослед ушла любовь моя,
так и не понятая мною…
Лишь ярче звёзды над землёю
в конце крутого декабря»! (Глотнул содержимого, довольно покрякивает.)
Внезапно свет в окнах дачи погас. Пётр испуганно присел, затаился.

Картина 5.
Комната Елены, погрузившаяся во тьму.
ЕЛЕНА. Проклятье, неужели опять без света оставили? В последнюю ночь! (Беззлобно.) Собаки. Кретины безрукие. Варвары.
Ощупью она добралась до пианино, зажгла свечи в подсвечнике, тихо сидит, глядя на пламя. Открыв крышку инструмента, нажала клавишу, другую, стала наигры¬вать и запела: «Потеряно всё.
Мы не вынесли гонки,
и царствует ночь среди белых высот.
Где мамы – мадонны,
там папы – подонки,
тебя, Богоматерь, никто не спасёт.
Листва опадет в неглубокую речку,
повеет теплом от чужих деревень,
поставим же недогоревшую свечку
за нашу судьбу, наступающий день». (Сидит молча, сосредоточенно глядя на свечу; телефонный звонок вывел её из прострации.)
Маргарита Львовна, похоже, всполошилась не на шутку. Надо отключить, а то изведёт. Прости, Ритуль, но я слишком хорошо знаю твой неугомонный характер. (Отключила телефон.) Жаль, конечно, что не попрощались толком, но, видно, – судьба. (С подсвечником в руке пошла к двери, у зеркала шифоньера задержалась, смотрится.) А что же мне надеть-то в последний раз? Не в халате же... Муженёк вон красное мини помянул да белые чу¬лочки. Не ублажить ли благоверного напоследок?!
Достаёт из платяного шкафа платье и чулки, рассматривает их в нерешительности. Наконец, сбрасывает халат, натягивает маленькое узенькое «мини», смотрится в зеркало. Удовлетворённая увиденным, натянула чулок и опять уставилась в зеркало.
Сорок лет через полтора года, а вырядилась как… шлюшка молоденькая. (Надевает второй чулок, оправляется; подняв с пола подсвечник, вертится перед зеркалом, меняя положение света.)
ЕЛЕНА (обращаясь к фотографии). Как, доченьк, мамочка не слишком вульгарно одета… для покойницы?.. Пойдёт?!.. Я тоже так думаю. Пусть какой-нибудь санитар полюбуется… или следователь молоденький! (Внезапно она явственно услышала, что кто-то открывает окно на лестнице, ведущей в мансарду.) Господи, что это?!.. (Затаив
дыхание и приложив ухо к двери, прислушивается.) Воры?.. Или бомжи прибежище ищут.
На цыпочках, пригибаясь, как солдаты в окопах, Елена отступила к шифоньеру, вытащила из халата, висевшего на дверце, револьвер и патроны, торопливо зарядила его и, задув свечи, притаилась с замирающим сердцем.

Тихий скрип лестничных половиц, затем, словно со стоном, дверь медленно распахивается. Елена взвела курок. Тёмная фигура, поразительно громко сопя, медленно входит в комнату. Сделав пару шагов, она остановилась, вглядываясь в контур кровати, в этот момент дали свет. Елена от неожиданности спускает курок. Пётр Петрович с чулком на физиономии, совершенно ослеплённый и оглушённый выстрелом, валится навзничь.
ЕЛЕНА (жутко орёт). Стоять!! Руки вверх!! (Пётр, подняв руки, делает попытку подняться.) Лежать!! (Снова вытягивается на полу.) Р-руки!.. Выше!.. Вот так!
ПЁТР. П-послушайте!.. (Приподымается.)
ЕЛЕНА. Стоять! То есть лежать!
ПЁТР. Так стоять или лежать?
ЕЛЕНА. Лежать! (Приближается, угрожающе вытянув руки с револьвером.) Медленно, чтобы я все время видела ваши руки, снимите маску!
ПЁТР (издав нервный смешок). Господи, вы что, п-полицейских боевиков насмотрелись?.. ЕЛЕНА. Молчать! Повторяю. Медленно, то есть без резких движений… Это понятно?
ПЁТР. Понятно.
ЕЛЕНА. Чтобы я все время видела ваши руки… Это тоже понятно?
ПЁТР. Да!
ЕЛЕНА. Снимите маску. Больше я объяснять не буду! (Вновь взводит курок.)
ПЁТР. Слушайте, это же не игрушка! Вы же так можете поранить человека!
ЕЛЕНА. Я не вижу человека, я вижу налётчика, проникшего ночью в мой дом!
ПЁТР. Да нет же, господи, никакой я не налётчик. Это… это шутка такая вот… э-э…
ЕЛЕНА. Если вы на счёт «три» не снимете маску, я прострелю вам, «э-э»… мошонку! Р-раз. (Навела револьвер; Пётр резко садится и закрывается руками.) Два-а…
ПЁТР. Хорошо, хорошо, я снимаю, снимаю! (Стаскивает чулок с головы.) Видите, снял?
ЕЛЕНА. Вижу, что вы забыли про руки… Вот так и держите… Где-то я уже видела вашу физиономию?
ПЁТР. Ваша физиономия мне тоже кажется знакомой.
ЕЛЕНА. Я попросила бы быть повежливей.
ПЁТР. А я попросил бы немного расслабиться, вы сей¬час либо меня, либо себя подстрелите!
ЕЛЕНА. Если будете язвить и умничать, я могу пристрелить совсем! Можете не сомневаться.
ПЁТР. То есть, как говорят в американских фильмах, контроли¬руете ситуацию.
ЕЛЕНА. Как говорят в ваших дегенеративных американских фильмах, ответ правильный, но сами вы при всём при этом в полном… этом самом. Вы знаете, в чём.
ПЁТР. Знаю, полнее некуда. Но вы же не даете ничего объяснить!
ЕЛЕНА. Всему… свое… время. Какая плотность вашего чулка?
ПЁТР. Откуда мне знать, я что, их ношу?!
ЕЛЕНА. А на чьей голове он только что был, на моей что ли?!
ПЁТР. Нет, я в смысле… Гм… Нда-а.
ЕЛЕНА. Да-да. Вяжите.
ПЁТР. Что?
ЕЛЕНА. Ноги вяжите и покрепче!
ПЁТР. Вы просто амазонка какая-то. (Подсовывает чулок под колени.)
ЕЛЕНА. В щиколотках, пожалуйста.
ПЁТР. Пожалуйста. (Связывает ноги.) Так?!
ЕЛЕНА. Узел потуже… Вот так… Что это за кольцо свеси¬лось из вашего кармана?
ПЁТР. Это так, безделушка. (Делает попытку запихнуть кольцо на¬ручников в карман.)
ЕЛЕНА. Р-руки!! (Стреляет в потолок.)
Пётр сжимается в комок, прикрыв одной рукой голову, другую руку зажав между ног. На него с потолка сыпется мел, потом медленно оседает меловая пыль.
ЕЛЕНА. Ещё раз дёрнетесь без мой команды, стреляю на поражение. Встать! (Пётр делает попытку встать на ноги.) Не так, на колени!
ПЁТР. Прекратите издеваться!
ЕЛЕНА. Прекратите лазать по ночам с чулками на физиономии.
ПЁТР. Между прочим, у вас чулочек приспустился. И платьице задралось фривольно.
ЕЛЕНА. Это… не ваше… дело. Не заговаривайте мне зубы! Что вы расселись? На колени!
ПЁТР. Я не собираюсь молиться, потому что в бога не верю. Я убедился, что-о…
ЕЛЕНА (быстро об¬ходит Петра сбоку и наводит револьвер ему в пах). На колени.
ПЁТР (сваливается на бок, подставляя спину). Эй, эй! Полегче!
ЕЛЕНА. На колени, бандюга! Я сказала, на колени! (Дает хорошего пинка и тут же отскакивает прочь.)
ПЁТР. Да вы что?!! (Вскочил на колени.) Прямо по почкам!.. Вот психопатка, дерётся еще!..
ЕЛЕНА (приставив дуло к его затылку). Не оборачивайся и вообще не дыши. (Выдёрги¬вает наручники из кармана куртки.) Не оборачиваться! (Отпрыгнула назад, подтянула чулки, одернула платье.) Можете повернуться. (Пётр, кряхтя, разворачивается к ней лицом.) Ну-с, для кого пред¬назначались эти браслетики? (Показывает наручники.)
ПЁТР (выдержав хорошую паузу). Вы не могли бы предложить мне сесть? Я очень ушиб колено, знаете ли. Больно стоять, ей богу!
ЕЛЕНА. Как боитесь вы, мужики, всяких пустячных болячек. Чуть поранятся, ныть начинают, как дети малые. Трусы несчастные, слабаки!
ПЁТР. А вы, бабы, всю жизнь лечитесь и по девяносто лет живёте. Симулянтки бессовестные, лицемерки.
ЕЛЕНА. Я попросила бы не говорить столь грубо и нагло, стоя на коленях перед женщиной, которая взяла вас в плен, провалив вашу бесславную попытку её ограбить.
ПЁТР. Поверьте, я-а… случайно забрёл в темноте в другой просек и-и… просто, кхе-кхе… хотел разыграть свою подругу, вот. Только и всего!
ЕЛЕНА. А наручники зачем?
ПЁТР. Наручники-то?
ЕЛЕНА. Наручники, наручники.
ПЁТР. Ну-у, право, мне неловко говорить об этом. Вы-ы… понимаете?
ЕЛЕНА. Не понимаю.
ПЁТР. Ну-у… фильмы же американские смотрите?
ЕЛЕНА. Так вы еще и садист?!.. Или маньяк?
ПЁТР. Боже, упаси! Как вы могли такое…
ЕЛЕНА. Слушайте, перестаньте поминать имя господа всуе! Вы же только что выдавали себя за убежденного атеиста.
ПЁТР. Я бы отнёс себя скорее… к суеверным атеистам.
ЕЛЕНА. Тогда тем более не смейте! Это выглядит ужасающе неи¬скренне и отвратительно глумливо!.. Да и бесполезно, уверяю вас.
ПЁТР. Отчего же?
ЕЛЕНА. Оттого же, что господь не помогает лжецам и злодеям!
ПЁТР. А-а. Можно подумать, он помогает честным и добрым. Вам, наверное, да? Всё помогает и помогает, одаривает и оберегает…
ЕЛЕНА. Замолчите, вы!.. (Отвернулась в сторону, чтобы скрыть неожиданные слёзы.)
ПЁТР. Простите, я-а… не хотел…
ЕЛЕНА (стараясь незаметно смахнуть слёзы). Чего вы не хотели?
ПЁТР. Трогать ваши болячки. Очень сожалею.
ЕЛЕНА. Ладно, встаньте с пола… Руки не опускайте и стойте, где стоите.
ПЁТР. Спасибо.
ЕЛЕНА. Не стоит благодарности… Так какой адрес у вашей подруги?!
ПЁТР. П-подруги-то?.. Как ваш, только просек с другим номером.
ЕЛЕНА. А фамилия?
ПЁТР. Чья?
ЕЛЕНА. Любовницы вашей!
ПЁТР. Н-нормальная фамилия. И-и… саева!
ЕЛЕНА. Не знаю, не слышала, но любопытно было бы познакомиться.
ПЁТР. Не наручники, случайно, возбудили ваше любопытство?
ЕЛЕНА. И наручники тоже.
ПЁТР. Охотно верю. У вас явно садистские наклонности: ставите на колени, (потирает бок) бьёте ногами.
ЕЛЕНА. Довольно! Не увлекайтесь и не отвлекайтесь. Почему это ваш нагрудный карман так неестественно оттопыривается? Ну-ка, любовничек, покажите, что у вас там? Только без резких движений!
ПЁТР. Послушайте, вы же – интеллигентная женщина, разве можно проверять чужие карманы?
ЕЛЕНА. Во-первых, вы – не чужой, а мой пленник. А, во-вторых, откуда вы можете знать, что я – интеллигентная женщина?
ПЁТР. Ну-у, это же сразу видно по-о… (Осёкся, уставившись на «голое» платьице, оглядев ножки в эротичных чулках.)
ЕЛЕНА. «По-о...» – чему?
ПЁТР. По-о… э-э… вашей речи, манерам, ну и-и…
ЕЛЕНА. Не вы ли только что упрекали меня в жестоком обращении и делали замечания по поводу неряшливости мо¬ей одежды?
ПЁТР. У-у, это же элементарно. Ночное время, неординарная ситуация. Тут любой человек, самый мужественный и-и… сверхинтеллигентный, разнервничается, а уж женщине, существу по природе своей эмоциональному, возбудимому, очень легко э-э… потерять контроль над собой, забыть¬ся, так сказать… немного. (Потирает опять бок.)
ЕЛЕНА. Ну-у?
ПЁТР. Ну-у… несмотря на экстравагантный наряд и некоторый беспорядок в причёске во всём облике вашем есть что-то… благородное, интеллигентное, я бы сказал… лучезарное.
ЕЛЕНА. Что ж, говорите вы складно, но-о… бесспорно обладая некото¬рым обаянием, вы излучаете тревожное беспокойство челове¬ка, вынужденного лгать, изворачиваться и-и…
ПЁТР. И-и?
ЕЛЕНА. И это настораживает, возбуждает мою подозрительность и подталкивает совершить неинтеллигентный поступок, о ко¬тором я уже сожалею, но который инстинкт самосохранения заставляет меня совершить.
ПЁТР. О чём это вы?
ЕЛЕНА. В пенитенциарных учреждениях это называется дос¬мотром.
ПЁТР. Понятно – обыск!
ЕЛЕНА. Вы же сами сказали, время ночное, ситуация неординар¬ная.
ПЁТР. Мне встать к стене и расставить ноги?
ЕЛЕНА. Для начала просто снимите куртку.
ПЁТР. А почему не сразу брюки?
ЕЛЕНА. Оставьте эти пошлые реплики и показывайте содержимое вашего кармана. Что у вас там? Бомба? Секс продукция?
ПЁТР. Да будет вам.
ЕЛЕНА. Что же, черт вас возьми?!
ПЁТР. Не могу сказать, вы-ы… можете истолковать это неверно, превратно и-и… неадекватно отреагировать.
ЕЛЕНА. Господи, что вы мямлите, как нашкодивший ученик? Мужик вы или не мужик, в конце-то концов?!
ПЁТР. Не мужик я – дворянин.
ЕЛЕНА. Неужели!?.. И родовитый?
ПЁТР. Мать, покойница, рассказывала, мой прапрадед был действительным статским советником и имел поместье в одном из уездов Пензенской губернии.
ЕЛЕНА. Браво! Ночью в чужом доме с чулком на роже и с наручниками в кармане, вы – истинный дворянин и уездный аристократ. Ваш прапрадед мог бы гордится таким потомком! Говорите, что в кармане?!.. Почему молчи¬те, ваше превосходительство? (Пётр тяжело вздохнул, не ответил.) «Не играй в аристократы –
прадедов не зли,
не за право быть богатым,
не за титулы – когда-то
погибали брат за брата
и за честь земли.
Выше званий – честь отчизны
и людская честь,
выше аристократизма.
Если совесть есть,
если есть в душе пространство,
а у сердца свет,
что искать в себе дворянства
позабытый след».
ПЁТР (тяжело вздохнув). Ладно, скажу.
ЕЛЕНА. Ну-у?
ПЁТР (тихо). Эфир у меня в кармане.
ЕЛЕНА (зло сощурившись). Погромче, пожалуйста, и членораздельнее.
ПЁТР (довольно громко). Э-фир.
ЕЛЕНА. Ах, вот так! «Э-фир». Я в восхищении, ко всем прочим вашим достоинствам вы ещё и анестезиолог.
ПЁТР. Елена Васильевна…
ЕЛЕНА. Что-что-о?!!
ПЁТР. Ей-богу, Елена Васильевна, для меня самого это… полная неожиданность.
ЕЛЕНА. Ну и прохво-ост. Кривлялся тут, врал с три короба, а сам… эфир на груди прятал! Жен¬щину пришёл усыплять.
ПЁТР. Позвольте мне объяснить вам!..
ЕЛЕНА. Замолчите, врун!..
ПЁТР. Да я…
ЕЛЕНА. Врун, врун!.. Враль, лгун, лжец!.. Как бишь вас там?
ПЁТР. Пётр… Петрович!.. Кириллов.
ЕЛЕНА. Так вот, Пётр, Петрович!.. Кириллов, вы – не дворянин и даже не мужик, вы – ничтожество, лживое и низкое нечто, вы…
ПЁТР. Вы!.. пятнадцать лет назад сказали мне, что я обладаю благородным и нежным сердцем настоящего мужчины, что я замечательно талантлив и самобытен.
ЕЛЕНА. Бред… сивой… кобылы.
ПЁТР. Как говорят в голливудских фильмах, вы были в здравом уме и трезвой памяти.
ЕЛЕНА. Да я вас знать – не знаю, видеть – не виды… вала.
Обернулась на картину, вися¬щую на стене, подошла ближе, смотрит. Большая картина, написанная маслом, эклектичное смешение импрессионизма и кубизма: центральная обнажённая женская фигура в тёплых тонах размытого очертания в окружении квадратных брутальных мужских торсов а-ля Пикассо «кубического периода».
ЕЛЕНА (читает надпись). В осаде. Кириллов П. П. (Рассматривает какое-то время Петра.) Какая метаморфоза. Какая дегенерация! У вас что, семья голодает или нет крыши над головой?
ПЁТР. Если я не заплачу за аренду мастер¬ской, мы с мальчишкой вместе с моими картинами и его щенком Тобиком после Нового года окажемся на улице.
ЕЛЕНА. У вас нет другого жилья, кроме этой мастерской?
ПЁТР. Откуда?!
ЕЛЕНА. А где же мать мальчика?
ПЁТР. В Москве. У неё теперь другая семья. Другие дети.
ЕЛЕНА. Трогательный случай… И сколько вы должны заплатить?
ПЁТР. За пять лет якобы уже накапало девятнадцать тысяч!
ЕЛЕНА. Прелестно. Значит, вы пришли меня усыпить за 19 тысяч «деревянных».
ПЁТР. Клянусь, я взял эфир так… на всякий случай!
ЕЛЕНА. А вы знаете, что у меня неважное сердце? Что ваш «эфиралганчик» мог усыпить меня навсегда, знаете?!
ПЁТР. Я-а… ничего этого не знал. Он не предупредил меня об этом!
ЕЛЕНА. «Он» – это кто?
ПЁТР. Муж ваш Юрий Ермолаевич.
ЕЛЕНА. Зубов?! Организовал этот ночной налёт?!..

Картина 6.
В диспетчерской РОВД настойчиво звонит телефон. Дежурный Диман, посмотрев на часы, приподнял и тут же бросил трубку.
ДИМАН. Задолбали, блин, старый год не могу никак проводить! (Выдвинул нижний ящик стола и достал уже налитый на треть стакан водки; с опаской огляделся.) Год прошёл – ну и хер с ним! (Опрокинул водочку в рот, довольно покрякав, проглотил дольку мандаринчика, подумав, проглотил ещё дольку; снова звонит телефон.)
ДИМАН (сняв трубку). Милиция.
МАРГАРИТА (держа трубку сотового у уха, прикрыла от громкой музыки дверь в туалет). Прошу прощения, Кубырёв не вернулся?
ДИМАН. Задолбали вы уже вашим Кубырёвым.
МАРГАРИТА. По-моему, это ваш Кубырёв, а не мой!
ДИМАН. Нет его. Не-ет! Там же снега намело теперь аж… по пояс, ни на чём не проехать, только пешком!
МАРГАРИТА. Вы хотите сказать, что ваш капитан способен на такие подвиги?!
ДИМАН. Он, блин, на что угодно способен, ясно вам?!
МАРГАРИТА. Вы бы на водочку пореже налегали, а то до утра не дотянете.
ДИМАН. Чё-чё-о?.. Я не понял!
МАРГАРИТА. Закусывайте, говорю, чаще! И – с наступающим.
Спустив воду в бачке унитаза, она отключила телефон.
Картина 7.
Кухня дачи. – Пётр в наручниках с заложенными за голову руками входит в кухню под прицелом Елены Васильевны.
ЕЛЕНА. Лицом к стене.
ПЁТР (выполнив команду). Вы – прирождённый конвоир.
ЕЛЕНА. А вы, похоже, – прирождённый арестант. (Открыла холодильник.)
ПЁТР. Да мне - простой кипячёной.
ЕЛЕНА. Я полный чайник налила перед вашим… не соображу, как сказать… десантом, налётом… явлением, но вскипятить, простите, не успела.
ПЁТР. Являются обычно привидения или ангелы.
ЕЛЕНА. Для привидения вы слишком брутальны и очевидны, а вот ангелом могли бы стать сегодня запросто, начни я вгорячах палить. Хорошо, если б сразу убила, а то ведь могла только ранить (прыснула от смеха)… в пах, например!
ПЁТР (тоже рассмеялся). Уж лучше смерть, чем участь такого ангела! (Хохочут оба.)
ЕЛЕНА (внезапно сделав строгое лицо). Что это вы развеселились, голубчик? Не тронулись ли часом умом подобно пуш¬кинскому Германну, увидевшему вместо туза свою убитую даму пик?
ПЁТР. Ох уж эти дамы! Из-за них мы вечные банкроты.
ЕЛЕНА. Бросьте подлизываться. Если я решу вас сдать, никакие льстивые слова, мольбы и стенания вам не помогут.
ПЁТР (читает её стихотворение). «Откуда в Вас столько злости? Вы – замужняя женщина, бросьте… Человеку…» (Осёкся.)
ЕЛЕНА. Чего вы испугались? (Продолжает стих.) «… Человеку, когда он стареет…»
ПЁТР. «… Не мешает быть подобрее».
ЕЛЕНА. К доброте взываете, значит. (Задумчиво смотрит на часы.) Ладно (достаёт из холодильника бутылку шампанского), открывайте быстрей, минута осталась. (Кириллов разинул рот, смотрит с недоверием.) Закройте рот и шевелите руками, время неумолимо!
Она быстро достала из буфета два фужера, из холодильника – закуски и салаты. Пётр с залпом открыл шампанское, мигом разлил его по фужерам. Едва Елена включила радио, как кремлёвские куранты пробили последний удар, и грянул гимн.
ЕЛЕНА. Ну, Пётр Петрович, с Новым годом, с новым сроком.
ПЁТР. Фу-у, уж лучше бы промолчали, чем так поздравлять. С Новым годом, Елена Васильевна, счастья вам и любви, новых поэм и стихотворений.
ЕЛЕНА (смутилась). Спасибо. Хм. Вы уж не обижайтесь, это я так… как говорит молодёжь, прикололась неловко. Пейте.
ПЁТР. Чокаться не будем?
ЕЛЕНА. Будем. (Чокнулись, выпили.)
ПЁТР. Между прочим, я ещё ни разу не сидел.
ЕЛЕНА. Не тужите, у вас всё впереди.
ПЁТР. Вы – ужасная язва. Меня не удивляет, что в Новогоднюю ночь с вами нет никого рядом.
ЕЛЕНА (вспыхнув, пришла в бешенство). Ну, знаете, эт-то уже-э… вас не касается. Вы что это себе позволяете?! Кто вам дал право ломиться ко мне в душу, вы, разбойник с большой дороги?! Вор, налётчик, разбойник!..
ПЁТР. «Разбойник» – уж был.
ЕЛЕНА. Бандит!
ПЁТР. И «бандюгой» уже обзывали – точно.
ЕЛЕНА. А ну-ка… убирайтесь отсюда. Слышите?!! Немедленно вон!
ПЁТР. И не подумаю. Налётчик и бандит хочет есть. Он с утра, кроме кофе, ничего не жрал, пять часов на метели шастал! (Взял тарелку, накладывает в неё винегрета, селёдку под шубой, резаную колбаску, отбросив край полотенца, покрывающего пирожки, берёт один и надкусывает.) У-у, пироги – чудо! Как у бабули покойной!
ЕЛЕНА (схватив револьвер). Немедленно… положите… пирог, или вам придётся доедать его… у бабули!
ПЁТР. «Найди в себе немного доброты,
немного целомудрия и ласки,
и, может быть, как в старой русской сказке,
от страшных снов освободишься ты».
ЕЛЕНА (опешив). Откуда вы знаете столько моих стихов?
ПЁТР. Вы же сами мне их презентовали, когда картину покупали. Не помните?
ЕЛЕНА. Смутно.
ПЁТР. Ну что, будете кормить меня свинцом?
ЕЛЕНА (помолчав, смущенно). Хорошо, можете поесть. Только без чванства, пожалуйста! Покушали быстренько – и восвояси.
ПЁТР. Браслетики, может, снимите?..
ЕЛЕНА. Вы что, меня за дуру держите?
ПЁТР. Но вы же держите меня за преступника.
ЕЛЕНА. А вы преступник и есть! Самый… настоящий… преступник.
ПЁТР (тяжко вздохнув, вытащил свою фляжку). Стопарика не найдётся?
ЕЛЕНА (достала из буфета стопку под водку, бутылку и рюмку). Вы как, не против моей компании? Я ведь тоже проголодалась… да и выпить не прочь.
ПЁТР. У меня самогон.
ЕЛЕНА. А у меня ром ямайский! (Эффектно ставит фигурную бутылку на стол.)
ПЁТР. Ва-ау!..

Картина 8.
По сугробам, проваливаясь почти по колено, бредут капитан Кубырёв и патрульный Кузякин с автоматом через плечо.
КУЗЯКИН (выбиваясь из сил, раздражённо). Погодь что ль, Прокофьич!
КУБЫРЁВ (остановился). Ну?
КУЗЯКИН. Гну! Все люди, как люди, уже шампанским упиваются, а мы с тобой сугробы месим, как идиоты!
КУБЫРЁВ. Я прокурору обещал проверить сигнал.
КУЗЯКИН. Да хрен бы с ним с этим сигналом, одной дурой меньше станет, вот уж беда-то!
КУБЫРЁВ. Автомат надо было в машине оставить, шёл бы сейчас налегке.
КУЗЯКИН (с тупым упрямством). Не положено, я (!) за него расписался.
КУБЫРЁВ. Ну раз расписался, тащи. За мной! (Утопая в снегу, пошёл дальше.)
КУЗЯКИН (себе под нос). Придурок старый. (Пошёл за ним след в след.)

Картина 9.
На даче. – В комнате Елены романтическая полутьма. Горит только гирлянда на елке, и загадочно мерцают свечи в подсвечнике, водружённом в самый центр письменного стола, накрытого, как положено в России по большим праздникам.
Фотография Полины теперь стоит на книжной полке лицевой стороной к книгам.
Елена и Пётр, пристёгнутый одной рукой к ручке выдвижного ящика, сидят за столом, кушают, украдкой поглядывая друг на друга.
ПЁТР. Ну капуста у вас – чудо, само совершенство, «фэнтези»!
ЕЛЕНА. Ешьте, ешьте. В тюрьме-то кроликами кормить не будут.
ПЁТР. Опять двадцать пять! Да поймите вы, если б не то отчаянное положение, в котором я оказался, ни за что бы не согласился на эту-у… И потом Ермолаич ваш заверил меня,
что шкатулку вернёт!
ЕЛЕНА. Говорите, говорите.
ПЁТР. Что говорить-то?! Всё!
ЕЛЕНА. Вот именно – «всё». Всё поставили на карту: честь и совесть, свободу и творчество, судьбу мальчишки, свою судь¬бу. И даже жизнь! Поверьте, вам крупно повезло, я ведь – не робкого десятка и перворазрядница по стрельбе. Видно, провидению было угодно почему-то вас нынче спасти.
ПЁТР. «Кольцо и крест –
иное не спасёт.
Любовь и Бог –
что нужно людям кроме?
Судьба и вера –
истина проста.
Я знаю.
Но душа моя пуста.
И ни кольца на мне, и ни креста».
Какое-то время молча разглядывают друг друга.
ЕЛЕНА. Вы же не верите в бога.
ПЁТР. Не верю – в канонического. Его явно придумали люди невежественные, ничего не знающие о настоящей природе человека, Земли, космоса. Зато они страстно жаждали властвовать над себе подобными от имени Господа, да и, чего уж греха таить, жить за счёт верующих в Него. И не бедно жить!.. Вот Бог информационно-энергетический – вот это уже, на мой взгляд, к Истине-то поближе будет. Но каков Он на самом деле, люди, наверно, не смогут узнать никогда…
Дверной музыкальный звонок заставил и Петра, и Елену вздрогнуть.
ЕЛЕНА (подходя к окну). Кого это нам принёс ваш информационно-энергетический бог? (Смотрит в окно.) У-у, вот и милиция. С автоматами! Не за вами ли, богоискатель Пётр Петрович?
ПЁТР. П-почему за мной? Н-не должны…
Противненько подвывая, звонок играет «Jingle bells». Пауза, потом снова звучит эта же мелодия. Пауза – и снова.
ПЁТР. Взбесится можно от вашего звонка. Почему он играет одно и то же? (Пауза – снова «Jingle…».) И почему – так противно?!
ЕЛЕНА. Что это мы так разволновались? Что это мы так побледнели, а-а?.. Конец авантюристу?
ПЁТР (с отчаяньем обречённого). Конец так конец.
Елена, сняв трубку домофона, висевшего у окна, отодвинула штору и стала в окно показывать жестами, чтобы милиционеры воспользовались домофоном, который размещался на заборе под навесом рядом с калиткой.

Кузякин, догадавшись, пошарил лучом фонарика, высветил переговорный динамик и нажал кнопку. Раздался мелодичный сигнал.
ЕЛЕНА (снова сняв трубку). Что вам нужно? Почему беспо¬коите среди ночи?
КУБЫРЁВ. Старший патрульный капитан Кубырёв. С Новым годом вас и прошу прощения,
нам нужна хозяйка дачи Зубова Елена Васильевна.
ЕЛЕНА. Я – Елена Васильевна. А что случилось?
КУБЫРЁВ. Поступил сигнал, гражданка Зубова, что у вас на даче незаконно хранится оружие, незаконно, так сказать, приобретённое. Постановление на обыск у меня имеется, так что открывайте без препирательств.
ЕЛЕНА (немного подумав). Хорошо, я сейчас оденусь и впущу. (Нажав кнопку замка,
повесила трубку.) Ай да Ритуля, милицию на уши подняла. (Усмехнувшись, испытующе смотрит на Петра.) Что это мы, Пётр Петрович, аж таки одеревенели?
ПЁТР. А что-о?
ЕЛЕНА (сняв с его руки наручник). Раздевайтесь-ка и в постель. Быстро!
ПЁТР. В к-каком смысле?
ЕЛЕНА. В этом смысле, в этом!
На глазах изумлённого Петра она ловко разрядила револьвер, спрятала его и патроны в специальную коробку, заперла и сунула её к задней стенке полки платяного шкафа. Потом, за дверцей шифоньера проворно сняв чулки, платье, обрядившись в халат, принялась за кровать: откинула одеяло, разбросала и примяла подушки.
ЕЛЕНА. На вас столбняк напал что ли? Раздевайтесь, вы, дурачина-простофиля, или уж в тюрьму собрались?!
ПЁТР (тонким, вдруг осипшим голоском). Не-ет.
ЕЛЕНА (передразнивая). «Не-ет»? Тогда раздева-айтесь. Стоите тут, как на эша¬фо-оте. (Ткнула ему в грудь бутылку с ромом.) Ну-ка пейте! (Кириллов схватил бутыль, судорожно пьёт.) Хватит! (Отняла у него бутылку, приложилась сама.) Снимайте штаны и в постель!
ПЁТР. Вы не… не могли бы отвернуться.
ЕЛЕНА. Что-о?!
ПЁТР. Ну, я с… стесняюсь.
ЕЛЕНА. Пресвятая Дева! (Отвернулась.) Никогда бы не подумала, что воры могут быть такими стеснительными.
ПЁТР (сбросив наконец брюки). Я не вор. (Нырнул под одеяло.) Можно.
ЕЛЕНА. Руки к щитку живо!
ПЁТР. Зачем это?!
ЕЛЕНА. Я не могу полагаться на вора пусть даже и стеснительного. Р-руки! (Пётр вытянул руки, и она защелкнула их наручниками, зацепив за щиток кро¬вати.) Так мне будет спокойнее, когда капитан сотоварищи уйдут.
ПЁТР. И всё-таки я – не вор!
ЕЛЕНА. Один чёрт – преступник! (Включила свет и ушла.)
ПЁТР. Вот это вли-ип. (Полежав, почувствовав, что опьянел, запел.) Позор! Тоска! О, жалкий жребий мой! (Голосом изображает финальные аккорды оперы.)
Конец 1 действия.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ.
Картина 10.
На даче кукушка просигналила час ночи. – Пётр лежит в кровати, зажмурившись, почти не дыша. Входят Елена, Кубырёв и Кузякин.
ЕЛЕНА (сразу прошла к шкафу, вытащила из ящичка бумаги на оружие). Вот документы на револьвер, ружья. Всё оформлено по всем мыслимым и немыслимым правилам и инструкциям, существующим в Российской Федерации.
Кубырёв, принимая бумаги, внимательно разглядывает «спящего» Петра.
ПЁТР (не в силах больше притворяться, приподымает вежды и начинает таращить очи, словно проснулся). Здравствуйте! (Застыл с деревянной улыбкой на личике.)
КУБЫРЁВ. Здрасьте. С Новым годом.
ПЁТР. И вам того же! (Ощерился улыбкой каменного истукана.)
КУБЫРЁВ (Елене). Супруг ваш?
ЕЛЕНА. Супру-уг… будущий! Мы с мужем разводимся, так сказать, ну и-и…
КУБЫРЁВ. Значит, это – жених пока.
ЕЛЕНА. Выходит… жених.
КУБЫРЁВ. Хорошее дело. Ну, показывайте ствол.
ЕЛЕНА (вытащив из шкафа припрятанную коробку с револьвером, отпирает её замок). Так я его храню. Коробочка из стали, замок – всё, как положено. (Достала револьвер.) А вот и сам.
КУБЫРЁВ. Взглянуть позвольте?
ЕЛЕНА. Извольте.
КУБЫРЁВ (пощёлкав курком, нюхает). Порохочком пахнет.
ЕЛЕНА. Ворон стреляла днём, а почистить поленилась. Ружья внизу, смотреть будете?
КУБЫРЁВ. Это те, что ковёр украшают?
ЕЛЕНА. Они самые. Прошу вниз.
КУБЫРЁВ (услышав звякнувшие наручники). Минуточку! Жениха-то вашего как величают?
ЕЛЕНА. Пётр Петрович… Кириллов!
КУБЫРЁВ. Пётр Петрович, что вы там за подушкой прячете, не могли бы показать?
ПЁТР. Я н-ничего не прячу. Просто… нравится так лежать и всё.
КУБЫРЁВ. Нет не всё-о, у вас там что-то звякает. Так и кажется, сейчас начнёте палить направо и налево. (Его рука потянулась к кобуре; Кузякин рывком сдёрнул с плеча автомат.) А ну-ка показывай! Только медленно. (Наручники явственно и громко клацнули о спинку кровати.) А ну стоять! Р-руки!!
КУЗЯКИН (кинулся к кровати, передёрнув затвор автомата). А ну лежать! Р-руки!!
КУБЫРЁВ. Стоять!!
КУЗЯКИН. Лежать!!
ПЁТР (зажмурившись). Господи, опять!..
ЕЛЕНА. Капитан, капитан! Он не может показать руки, они у него прикованы!
КУБЫРЁВ. Как это?
ЕЛЕНА. Просто. (Выдёргивает из-под головы Петра подушку.) Убедитесь сами.
КУБЫРЁВ (отвернув в сторону ствол автомата). Хорошая вещь. (Кузякину.) Убери.
КУЗЯКИН (закидывая автомат за плечо). И в любви незаменимая.
КУБЫРЁВ (посмотрев на покрасневшую Елену). Это уж точно. Н-да-а.
ПЁТР (сообразив, что беда его миновала, почувствовал прилив сил). Еленочка, ласточка, предложи товарищам выпить что ли, Новый год всё-таки.
КУБЫРЁВ. Не надо, мы при исполнении.
ПЁТР. Тогда не смею вас больше задерживать. Спасибо, что честно и зорко несёте вашу опасную и трудную службу. С Новым годом и всего доброго. Елеонорочка, проводи и возвращайся поскорей, а то мне без тебя теперь не уснуть.
Кубырёв с Кузякиным многозначительно переглянулись и молча один за другим пошли из комнаты. Елена, зло крутанув Петру ухо, взяла документы на ружья и пошла за ними. Пётр, вздохнув с облегчением, запел арию Демона из оперы Рубинштейна.

Когда Елена вернулась в комнату, Пётр надсадно пел: «И будешь ты царицей мира, подруга верная моя!»
ЕЛЕНА. Батюшки, да вы пьяны, как сапожник!
ПЁТР. Уверяю вас, это лишь легкий «сдвиг крыши», да и то, скорее от радости, чем от вашего ямайского.
ЕЛЕНА. Вы сегодня меня в чём только ни уверяли, а на поверку всё оказалось сплошным враньём и злодейством. Больше я не верю ни одному вашему слову.
ПЁТР. Елена Васильевна, лука-авите. Если бы вы мне не поверили, наверняка сдали бы этому капитану, не пожалели бы.
ЕЛЕНА. А с чего вы взяли, что я вас пожалела? Может, я тоже ре¬шила повеселиться… напоследок.
ПЁТР. Что значит – «напоследок»?!.. Прозвучало двусмысленно.
ЕЛЕНА. Я хотела сказать, повеселюсь, а потом… сдам вас Кубырёву и его команде.
ПЁТР. Не-ет. Не верю. Вы так поступить не можете – однозначно. Правда… в глазах у вас всё же промелькнуло что-то…
ЕЛЕНА. Что же?
ПЁТР. Не знаю. Что-то тёмное, жутковатое.
ЕЛЕНА. Ну вот, сразу и улыбочка пропала. До чего же вы, Пётр Петрович, пужливы.
ПЁТР. Вы помните старый французский фильм «Три мушкетёра» с Жераром Барре?
ЕЛЕНА. Очаровательное кино.
ПЁТР. Да что вы говорите, это – гениальное кино! Для своего жанра, конечно. Я, стареющий мужчина, до сих пор одержим этим персонажем!
ЕЛЕНА. И что же?
ПЁТР. Ничего. Господь… ой, я же атеист. Скажем так, природа одарила меня щедро. Неглуп, даровит, здоров, силен и вынослив, но… она не дала мне отважного сердца. Понимаете, не дала и все тут! Всякий раз, как только дело доходит до решительного шага, когда нужно, как говорится, выхватить шпагу и ринуться в бой, мою волю охватывает какой-то паралич. Появляются непонятно откуда взявшиеся робость, боязнь совершить непоправимую ошибку, страх оказаться поверженным. И вот этому мнимому Д’Артаньяну стук¬нуло сорок четыре. Самые лучшие для подвигов годы уже позади! И ни-че-го! Ни славы не добыл, ни денег, ни чинов. Нет женского тепла, любви, участья. Одни лишь кипы измалёванных холстов хранят следы былых надежд на счастье.
ЕЛЕНА. Ваши вирши?
ПЁТР. Персонажа моей пьесы, которая пылится неокон¬ченной уже… третий год.
ЕЛЕНА. А вам не кажется, Пётр Петрович, что вы слишком распы¬ляете свои дарования? Живопись, поэзия, драматургия… воровство, бандитизм, аферизм – весьма экзотичное разнообра¬зие творческих сфер, интересов и воззрений!
ПЁТР. Негуманно издеваться над пленными, Елена Васильевна. Грех это. Тем более для женщины. Тем более над че¬ловеком, который чистосердечно всё поведал и покаялся.
ЕЛЕНА. Признание было, не отрицаю, но слов покаяния я от вас не слышала, мусью Д’Артаньян. Скулили, - помню, на природу обижались, что, дескать, отваги не дала. А вот
на злодейство всё-таки отва¬жились, причём с отягчающими вину обстоятельствами. Вы, можно сказать, посягнули сразу на три святыни: на женщину, на поэта и на человека, некогда сделавшего вам добро.
ПЁТР. А-а. Тогда вы забыли ещё одну святыню. Свя¬щенную... частную… собственность!!
ЕЛЕНА. А почему столько уничижительной иронии?
ПЁТР. А что же ещё остаётся ничтожному злодею и босяку, посягнувшему на «семейные реликвии!», – только горькая ирония и едкий сарказм. Собственно, я весь в вашей власти, сударыня, не церемонь¬тесь, желаете пристрелить – пристрелите. Об одном прошу, не забудьте сделать контрольный выстрел в голову, чтобы не мучался, не дай бог.
ЕЛЕНА. Какого черта вы фиглярничаете тут?! Шкатулочка с «безделушками» – это фамильные драгоценности рода Орловых. Моего рода, понимаете?! Они бесценны для меня и святы. И это – моя… священная… собственность! Понятно?!.. И не смей глумиться, ты… ничтожество!..
ПЁТР (громко и грубовато). Ну, убей теперь меня, пристрели как собаку! Может, полегчает, ваше сиятельство?!
ЕЛЕНА. Не смейте… повышать… голос. И не хамите мне!! (Задыхаясь от негодования, она нервно отперла замок наручников.) Вот что, шевалье, ваш визит меня уже изрядно утомил и несказанно разочаровал. Две минуты на сборы и пожалуйте восвояси!
ПЁТР. Брюки не кинете? (Поймал брошенные ему брюки с рубашкой, стыдливо прикрываясь одеялом, одевается.) Я же не знал, что жена Зубова это вы – та самая Елена Орлова, которая купила мою картину и подарила книгу стихов с подписью… Я на ваши деньги «видик» тогда купил в комиссионке и фотоаппарат «Роlaroid». (Встал с постели, отвернувшись, застегнул ширинку.) Я потом, вдохновившись, сляпал ещё 27 полотен!.. Не продал ни одного.
ЕЛЕНА. Что вы всё ноете да жалуетесь? Молодой, здоровяк, а прямо как… не знаю, кто?!
ПЁТР. Я знаю, кто. Неудачник. Вы, бабоньки, любите удачливых, на которых можно проскакать всю жизнь с ветерком. А что же делать нам, не волевым, неудачливым? Жить-то нам хочется, успеха хочется, признания. Любить и быть любимым ох как хочется! А она так быстро летит – эта жизнь, которую мы не осилили взнуздать и оседлать. И вот наступает момент, когда начинаешь осознавать, что ещё чуть-чуть и не впрыгнешь в седло уже никогда! И чувствуешь, вроде бы не стар, ещё крепок, ещё бушуют страсти и желания, и нужно немедленно что-то предпринимать: отправиться странствовать по свету или уйти на войну, или просто затвориться от мира в собственной бочке, но…
ЕЛЕНА. Не можете… ни на что… решиться.
ПЁТР. Но не вырос ещё мальчик, который смотрит на меня глазами его матери с любовью и верой, что отец всегда спасёт и сохранит, что бы там ни случилось.
ЕЛЕНА. Это участь всех матерей – ради ребёнка приносить в жертву свои мечты и планы,
свою жизнь. Меня поражает дру¬гое. Такой с виду сильный и одарённый мужчина постоян¬но хнычет и сетует на свою слабость. Вам не стыдно? Неужели не под силу, вместо того чтобы произносить пространные монологи и резонировать по поводу своей персоны, дописать свою залежа¬лую пьесу, разослать по всему свету картины и продолжать писать новые? Женитесь, наконец, чтобы не чувствовать себя одиноким, чтобы иметь под бочком живую музу! Одним словом, не плачьте, а работайте и ждите, терпите и работайте, и время ваше придёт, только не опускайте рук. Мне кажется, есть в вас искра божья. Поверьте мне, – есть.
ПЁТР. Вы – необыкновенная женщина! Я это понял ещё тогда, на выставке, 15 лет назад.
ЕЛЕНА. Врёте, лукавец, я тогда и женщиной-то ещё не была. И замуж вышла только в 27.
ПЁТР. Да я не вру никогда!
ЕЛЕНА (прыснула от смеха). «Никогда» - это до или после полуночи? (Смеётся.)
ПЁТР. Нет, гм, я хотел сказать, что когда искренен, не могу врать. Понимаете?!
ЕЛЕНА. Кажется, понимаю.
Пристально вглядевшись друг в друга, оба невольно смутились.
ПЁТР. Кхе, кхе, может, продолжим… нашу странную новогоднюю вечеринку?
ЕЛЕНА. Как говорят в поминаемых вами американских фильмах, почему бы и нет.
ПЁТР. У-у-вау!
ЕЛЕНА. У-вау.
ПЁТР. Погодите, вечеринка в халате – это нонсенс!
ЕЛЕНА. Второй раз за ночь надевать платье – нонсенс вдвойне.
ПЁТР. Даже и не думайте об этом! И красное платье, и те бесподобные белые чулочки – немедленно!
ЕЛЕНА. Ладно, платье надену, чулки – не обессудьте.
ПЁТР. Окей. Чулки я вам сам надену!
ЕЛЕНА. Ого! Ваша «крыша поехала» дальше.
ПЁТР. Как ласкает слух, когда народные поэты начинают гово¬рить языком народа.
ЕЛЕНА. С кем поведёшься.
ПЁТР. И с кем же?
ЕЛЕНА. Если судить по внешнему виду, – деклассированный элемент, маргинал.
ПЁТР. Мой внешний вид обманчив. В этом вы, я думаю, убе¬дились уже окончательно. Помогите теперь моему бога¬тому содержанию приобрести соответствующий оному облик?
ЕЛЕНА. И что я должна для этого сделать?
ПЁТР. Предоставить в моё распоряжение гардероб господина Зубова.
ЕЛЕНА. В конце-то концов, кто из нас тут багдадский вор, вы или я?
ПЁТР. В определённом смысле, – я-а.
ЕЛЕНА. Вот идите и воруйте. Не справитесь, вечеринки не будет. Всё, вперед!
ПЁТР (вытянувшись, вытянув руки по швам). Обещаете, не надевать без меня чулочки?!
ЕЛЕНА. Обещаю.
ПЁТР. Поклянитесь!
ЕЛЕНА. Чтоб мне умереть сегодня же.
ПЁТР. Вы – потрясающая и очень… крутая!
ЕЛЕНА. Кру-гом! Вперед марш! (Пётр отдал честь, развернул¬ся и армейским шагом вышел из комнаты.) У-у-вау.

Картина 11.
Дежурный Диман, уткнув физиономию в локоток, забылся на столе в сладком сне. Его не разбудил даже шум вошедших в дежурку Кубырёва и Кузякина.
КУЗЯКИН. Везёт же некоторым!
Взяв колпачок от ручки, он попытался вставить его в ухо Диману.
КУБЫРЁВ. Лучше автомат поставь в оружейку, чем дурью маяться.
Кузякин, уронив колпачок, махнул рукой, ушёл. Капитан, выдвинув заветный ящик диспетчера, обнаружил налитую водку и закуску.
КУБЫРЁВ (с укоризной покачав головой). Рота, в ружьё! (Дежурный вскочил как полоумный, роняя слюни.) Диман, это – борзость.
ДИМАН. Виноват. Не рассчитал малость.
КУБЫРЁВ. Иди умойся, на тебя смотреть тошно.
Диман, пошатываясь, с виноватой миной ушёл в туалет, капитан устало опустился на его место. Звонит телефон.
КУБЫРЁВ (отвечает). Милиция.
МАРГАРИТА (опять прикрыв дверь в туалет от музыки и галдёжа). Прошу прощения, капитан Кубырёв не вернулся?
КУБЫРЁВ. А кто его спрашивает?
МАРГАРИТА. Дорда Маргарита Львовна, нотариус.
КУБЫРЁВ. А-а, это вы звонили Хлудову насчёт Зубовой-Орловой?
МАРГАРИТА. Да, я, а что?!
КУБЫРЁВ. Да ничего, всё в порядке.
МАРГАРИТА. Что - в порядке? Она жива?!
КУБЫРЁВ. Живее всех живых и встречает Новый год со своим женихом.
МАРГАРИТА. Да будет вам, с каким ещё женихом?.. Нет у неё никакого жениха!
КУБЫРЁВ. Ну не жених, конечно, – любовник.
МАРГАРИТА. Любовник?!
КУБЫРЁВ (рассмеявшись). Ну уж точно – не муж.
МАРГАРИТА. Да вы спятили!!

Картина 12.
На даче. – Елена у зеркала в своём «голом» мини спешно начёсывает волосы. Стук в дверь.
ЕЛЕНА. Сейчас, секунду! (Руками правит объём волос и фиксирует его лаком.) Можно!
Входит грустный и печальный Пётр в великолепном, хоть и не его полноты и роста, чёрном костюме с алой бабочкой, с широким поясом брюк из малинового атласа.
ЕЛЕНА (с неподдельным восхищением). Ух, ты-ы!.. Прям таки Граф Монтекристо!
ПЁТР. Какой там граф, я даже не француз Дефорж, я Дубровский, нищий разбойник без
крыши над головой. Бомж. (Впал в задумчивость.) Напялил костюмчик с чужого плеча, идиот, кретин, мещанин во дворянстве, а мальчишка через меня теперь бомжевать будет.
ЕЛЕНА. Не убивайтесь, я дам вам денег. В долг, разумеется. Хоть завтра пойдёте и заплатите.
ПЁТР. Это… это исключено! Даже и не думайте об этом!
ЕЛЕНА. Что так?!
ПЁТР. Для меня девятнадцать «штук» – сумасшедшие деньги, понимаете?! Мне никогда не скопить столько!.. Да я-а и не умею копить. Сожалею, но-о… взять у вас денег не могу. Ей богу, не могу!
ЕЛЕНА (подумав). Хорошо, поступим так… Портрет мой напишете во весь рост и в натуральную… длину. Торговаться будете?
ПЁТР. Вы пытаетесь спасти меня после всего, что я сделал?! Вернее, собирался сделать.
ЕЛЕНА. По-моему, вы собирались надеть мне чулочки и выпить со мной на брудершафт. Вы передумали?
ПЁТР (просиял). О, нет! Только, кхе-кхе… давайте начнём… со второго пункта, а потом уж и, гм, чулочки.
ЕЛЕНА. Ох, и трясогузка же вы, Пётр Петрович.
ПЁТР. Я всегда очень стесняюсь… поначалу.
ЕЛЕНА. Ладно, наливайте шампанское.
ПЁТР. Слушаюсь, ваше сиятельство!
Он налил шампанского, подал бокал Елене. Оба встали, неловко зацепившись руками, пьют. Елена слегка закашлялась.
ПЁТР. Пока не выпито, руки расцеплять нельзя, плохая при¬мета. (Легонько похлопал Елену по спине.)
ЕЛЕНА (прокашлявшись). Кажется, отпустило. Допиваем?
ПЁТР. Ага. (Допивают шампанское.)
ЕЛЕНА. Какая у вас горячая рука, будто грелка.
ПЁТР (робко поглаживая её по спине). Какая у вас неж¬ная кожа, словно шёлк. (Наклоняется и целует Елену в губы.) Не надо сжимать губы, поцелуй будет более сладким. (Снова целует её, прижав к себе.) Надо же, какая ты тоненькая и маленькая. Как девочка! Так и хочется взять на ручки и покачать.
ЕЛЕНА. Какой ты большой и сильный, так и хочется покачаться на ручках.
Пётр берёт её на руки и танцует, напевая хор рабов из оперы Верди «Набукко».
ЕЛЕНА. Откуда такие познания оперной музыки?
ПЁТР. Мать любила оперу и меня пристрастила с младых ногтей! (Опустил Елену на пол.) Бывало, когда душ принимал, стараясь перекричать шум воды, пел так громко, что мои вокальные экзерсисы слышал весь наш шестнадцатиквартирный барак. Соседи промеж себя меня Шаляпиным звали. Ох, как давно-о… и как недавно всё это было. Была другая жизнь, другая эпоха, другие люди, дру¬гая музыка… «Распалась связь времен…»!
ЕЛЕНА. Не-ет, детские воспоминания остаются с нами на всю жизнь. Даже в состоянии маразма человек помнит, что носили его родители, о чём говорили, что пели.
ПЁТР. Стыдно признать¬ся, но мне, стареющему сумасброду всё больше стала нравиться дегенеративная музыка молодёжи.
ЕЛЕНА. Такая музыка может нравиться либо дегенератам, либо настоящим природным танцорам. Танцуешь, поди, молодёжные пляски?!
ПЁТР. Грешен, вашество, танцую!
ЕЛЕНА. Ну, так приглашайте даму.
ПЁТР. Побесимся?!
ЕЛЕНА. Побесимся!
ПЁТР. Три… часа… ночи.
ЕЛЕНА. Новогодней ночи!
Пётр, схватив пульт, включает маленький телевизор на тумбочке у кровати, прошёлся по каналам. Есть! Старый клип с M S Hammer «U can’t touch this».
ПЁТР. Вау! Мой любимец! Нравится?!
ЕЛЕНА. Ужасно! (Танцует ритмично, но по-женски плавно.)
ПЁТР. Подожди, чулочки же забыли! Где они?!
ЕЛЕНА (не прекращая танца). В кармане халата.
ПЁТР. Понял! (Бежит за чулками, галопом возвращается и со всего маху бросается на колени перед Еленой.) Госпожа моя, соблаговолите ножку?
ЕЛЕНА. Соблаговоляю. (Протягивает ногу, Пётр лихорадочно и неумело натягивает ей один чулок, затем другой.)
ПЁТР (вытаращив глаза). Боже мой, не сон ли это?!
ЕЛЕНА. Да! И это кошмарный сон! (Энергично и страстно танцует.)
ПЁТР. Вальпургиева ночь! У-у-вау!!
Выкидывая коленца под Хаммера, он кинулся на пол и стал вытворять в партере акробатические элементы, затем, пере¬вернувшись через голову, снова вскочил на ноги.
ЕЛЕНА. Ух, ты! Круто! (Демонстрирует своё умение в танцах.)
ПЁТР. Обалде-еть! Пластика потрясающая!
ЕЛЕНА. Я бальными танцами занималась в школе!
ПЁТР. Школа чувствуется!
ЕЛЕНА. Спасибо!
Клип, наконец, кончился.
ПЁТР (немного отдышавшись, очень серьезно). Спасибо вам.
ЕЛЕНА. Как, опять – «вам»?!
ПЁТР. Тебе. Тебе спасибо.
ЕЛЕНА. Это за что же? (Поправляет чулки.)
ПЁТР. За всё! За танец, за спасение… за чулочки.
ЕЛЕНА. Я смотрю, чулки для тебя – просто фетиш какой-то!
ПЁТР. Фетиш?!.. Наверно, так оно и есть. Мы же все родом из детства. А девочки моего детства ещё носили чулочки с резиночками. Они сидели с пацанами за одними партами, играли с нами во дворах, но-о… это были другие существа, дру¬гая генерация, инопланетяне в коричневых шерстяных платьицах, черных передничках и в бежевых хлопчатобумажных чулочках в вертикальную полосочку. Эти чулочки были… как бы дорожка¬ми, которые вели к тому неизведанному, непонятному, жгуче любопытному для нас, мальчишек, к тому, что отли¬чало их от нас, что скрывали эти девочки под своей уни¬формой. Дорожки к Тайне! К тайне с большой буквы! Мы часами могли наблюдать за прыгающими, бегающими девчонками, чтобы снова и снова иметь возможность заглянуть туда, где начинается эта Тайна, чтобы снова и снова пытаться постичь её всем своим существом. Ты не поверишь, но охватывало состояние какого-то транса, мы испытывали настоящий экстаз, переносились в другое измерение жизни, их жизни… Вашей жизни. Нет, это невозможно описать словами!..
ЕЛЕНА. Ну почему же? У тебя хорошо получается. Эмоционально, образно. Продолжай.
ПЁТР. Всё, хватит, а то я что-то… расчувствовался.
ЕЛЕНА (прошла, села за пианино). Чтобы тебя успокоить я спою романс, который сочинила в ту самую «другую эпоху», в которою мы с тобой и весь наш обманутый советский народ были совершенно другими: счастливыми и полными надежд на коммунистическое чудо. (Поёт.) «Я не верю тебе,
но живу и спасаюсь тобою –
как не верю богам,
только боги меня берегут.
Я согрета твоею
совсем безнадежной любовью,
и воздушный твой замок –
мой самый надежный приют.

Как вчера и сегодня –
всегда для меня твое имя
будет зримо звучать,


вдохновляя, волнуя, ведя.
Я от бед спасена
и мечтами, и снами твоими,
и воздушный твой замок
укроет меня от дождя».
(Закончив песню, сидит в задумчивости.)
ПЁТР (усевшись у её ног). Нас дурили, грабили и вели в пропасть. Не сожалей, а благодари лучше бога, что на нашу молодость не выпало войны и сталинских «прелестей».
ЕЛЕНА. Бессовестный, опять поминаешь бога, а глазами шаришь мне по ногам.
ПЁТР (встав перед ней на колени). Чулочки-дорожки опять ма¬нят в даль тайную. (Осторожно дотронулся до её ноги, погладил.) Я опять разволновался, как в детстве. (Обнял её ноги, поцеловал, уткнулся лицом.)
ЕЛЕНА (резко вскочила). Петя, перестань, мне неловко, я-а… отвыкла уже от подобного обращения. (Мягко мешает ему.)
ПЁТР (задирая ей платье). Прости, но у меня начался «приступ», «припадок».
ЕЛЕНА (схватив его за руки). Петенька, ты злоупотребляешь своими руками!
ПЁТР. Разве они обидели тебя?
ЕЛЕНА. Я стесняюсь их, таких горячих и нахальных. (Пётр за шею потянул её к себе, Елена тоже оказалась на коленях; жадно и долго целуются.)
ПЁТР (задыхаясь, с дрожью в голосе). Господи, тоненькая, как девочка! (Взяв Елену на руки, декламируя, несёт её к кровати и там раздевает).
«Когда исчезают земные дела и созданья
и время не может, не хочет себя осознать,
я слышу одно лишь дыханье, дыханье, дыханье
и несколько слов, но из них ничего не понять»…
ЕЛЕНА (декламируя, помогает ему раздеваться). «…Что с нами, и где мы?
Над морем, над миром, над мессой.
Всё снова едино. И снова ни света, ни тьмы.
Скрывается время за призрачной тонкой завесой,
и вот его нет, есть одно лишь дыханье и мы». (Затемнение.)

Картина 13.
Комната Елены. – 1 января. Кукушка «пропела» час дня.
ПЁТР (сидя в кресле с гитарой спиной к двери, сверил кукушку со своими часами, потом,
перебрав струны, запел). «Когда в душе и в целом мире смута,
что кроме глупостей, сумеешь натворить,
набедокурить и наговорить
обидных слов из дерзости кому-то»…
Его внимание привлекла повёрнутая к книгам фотография в книжном шкафу. Продолжая петь, он подошёл ближе, рассматривает с любопытством тыльную сторону фото.
«… Храни её, скрывай свою беду,
в ответ не ожидая утешенья.
Бессмысленны и смута, и смятенье,
и надо ли быть с миром не в ладу?»
Украдкой Пётр отодвинул стекло шкафа и взял фото Поли. Конверт с письмом к Зубову, утратив опору, сразу упал. Пётр поспешно поставил письмо, как было, но оно упало вновь.
ПЁТР (снова поднял, читает надпись на конверте). Зубову. Моё завещание.
Посмотрев фотографию, он вытащил из конверта письмо, стал читать и так
разволновался и увлёкся содержанием письма, что даже не заметил, как вошла Елена.
ЕЛЕНА (спокойно). Я ненавижу, когда читают чужие письма.
ПЁТР. Да плевать мне на это, неужели ты хотела?!..
ЕЛЕНА. Хотела. И тебя, прости, не спросила.
ПЁТР (бросается и порывисто обнимает её). Это же кошмар какой-то на улице Вязов! Ну и ну-у! Выходит, отложи Зубов аферу хотя бы на сутки, ты бы сейчас…
ЕЛЕНА (прикрыв ему рот ладонью). Если б ты забрался сюда часа на три позже, то, скорее всего, нашёл бы меня в этой кроватке в продырявленном пулей красном платьице и в белых чу¬лочках.
ПЁТР. Но ведь – жутко же!
ЕЛЕНА. А потерять мужа, дочь, способность творить – разве это не жутко?!
ПЁТР. Господи, ведь по свету ходит много прекрасных, замеча¬тельных, благородных мужчин, от которых при желании ты могла бы иметь целую футбольную команду новых детей. Это же – термоядерный источник творческой энергии! Ты – такая милая, магнетическая, ладненькая, тоненькая, как подросточек, героическая и в тоже время нежная, да тебе только свистнуть погромче, и толпы страждущих ринутся на зов, сметая всё на своем пути!..
ЕЛЕНА (снова зажав ему рот). Странно, ещё вчера днём, если бы мне кто-нибудь ляпнул вот так о новых детях, я бы, честное слово, в кровь избила этого остряка. А сегодня такой проект мне показался очень заман¬чивым. И эпитеты твои уменьшительно-сомнительные приятно ласкали слух. Почему? Ведь я отлично знаю, что самое лучшее, что бывает в жизни женщины: первая любовь, первая книга, первое замужество, первый ребенок, – время поглотило безвозвратно, что Д’Артаньян мой (потрепала Петра за волосы)… не из Гаскони, а из «Липовки». И всё-таки хочется верить, что всё это будет со мною… снова.

Картина 14.
Двухместное купе поезда.
КАТЮШКА (аж вывернув шею, высматривает что-то из окна). Маленькая, отстала.
ЗУБОВ (потея, тяжко отдуваясь, посасывал из бутылки пиво). Кто отстала?
КАТЮШКА. Собачка. Ма-аленькая такая и глупая.
ЗУБОВ. Сама ты – глупая. И одни беды и неприятности от тебя. На хрен вот ты дебош в кабаке затеяла, дурища?! На тыщщу баксов меня нагрела, мотовка!
КАТЮШКА. Ой, ну что ты, Зубов, такой ты продуманный, деловой на словах, а на деле у самого одни проколы и обломы, и вечное ба¬лансирование на грани банкротства.
ЗУБОВ (туманно). Между жизнью и смертью.
КАТЮШКА. Бедный, несчастненький Зубов, как облегчить твои страда¬ния?
ЗУБОВ. Я знаю, – как. Надо позвонить Еленке. В конце концов, может же муж позвонить и сообщить жене о своем возвращении!
КАТЮШКА (взяв «мобильник»). Набрать, что ль?
ЗУБОВ. Трубку сразу мне и ни звука!
КАТЮШКА. Есть, сэр. (Нажимает кнопку вызова номера, передает телефон Зубову.)
ЗУБОВ (слушая гудки). Где же её носит? Не берет, стерва… Неужели копыта откинула?
(Крестится.)

На другом конце связи, в комнате Елены, Пётр обнаруживает, что телефон отключен. Едва он вставил штекер в розетку, как раздался звонок.
ПЁТР (дождавшись очередного сигнала, снял трубку). Алло, слушают вас.
ЗУБОВ (вздрогнув от неожиданности, растерялся). Не понял…
ПЁТР. Слушают, говорю, вас!
ЗУБОВ. Я… я куда попал? Это квартира… чья?!
ПЁТР. Это дача Зубовых. Вам кого, Елену Васильевну?
ЗУБОВ. Нет! Мне-э… Юрия Ермолаевича.
ПЁТР. Его нет. Он в Москве, в командировке.
ЗУБОВ. Извините. (Прерывает связь.) Ничего себе! Этот мазила всё ещё у неё. На звонки
отвечает… Скотина!
КАТЮШКА. Да ты сам теперь с рожками, скотинушка моя разнесчастная!

Картина 15.
На даче. – Кукушка «кукует» 16-00.
ЕЛЕНА (включив в комнате свет). Ну а как же быть с липовым шевалье Д’Артаньяном?
ПЁТР. Счастливый и вдохновленный он завоюет Париж, затем Нью-Йорк и, наконец, Голливуд!
ЕЛЕНА. Это в каком же качестве?!
ПЁТР. Художника-авангардиста и драматического писателя, а впоследствии, по мере нарастания популярности, испол¬нителя заглавных ролей.
ЕЛЕНА (смеётся). Болтунишка фантастический, ты хоть можешь писать без ошибок?
ПЁТР. А это неважно, главное – стиль и крутая интрига. Этот дар у меня врожденный и мощный, как Ниагарский водопад. (Елена хохочет, а Пётр, подхватив её на руки, кружится с ней; после поцелуя, он вдруг засопел, прерывисто задышал.) Еленушка, по-моему, у меня снова начинается «припадок». Прости, но мне срочно нужно прилечь в кроватку. (Понёс её на кровать.)
ЕЛЕНА (ласково, но настойчиво). Петенька, перестань, полсуток не прошло, а у тебя уже четвертый «припадок»! Зубов вот-вот явится, а тебе «лечиться» приспичило, бессовестный. (Пётр остановился.) Пойми, я не хочу быть застигнутой врасплох и давать ему повод для инсинуаций и спекуляций.

Дверь в комнату медленно со скрипом распахивается, и входит Зубов с удочками в руках.
ЗУБОВ. Поздно, голубчики, Зубов явился, и повод для ин¬синуаций и спекуляций у него уже есть.
ЕЛЕНА. Лучше поздно, чем никогда. А свинья грязи, гляжу, всегда найдет.
ЗУБОВ. Это звучит грубо, а выглядит похабно. Ты не могла бы сказать своему носильщику, чтобы он поставил тебя на пол?
ЕЛЕНА (оправив задравшийся на ней халатик). Могла бы, но зачем? Рыбачить мы всё равно не собираемся, так что поищи себе, мой славный, других компаньонов.
Демонстративно обняла Петра за шею, тот, потоптавшись, садится с ней на диван.
ЗУБОВ. Прелестная парочка, просто загляденье! Богатенькая поэтесса – и богемствующий бомж, живущий в подвале, в мастерской по производству самогонки. Живёт кстати с несовершеннолетней то ли натурщицей, то ли сожительницей, бог ведает. С ними же в подвале обретается и его сын - бедный ребёнок подземелья. И вот сей субъект у меня под носом и с моей женой на моем диване. Я счаст¬лив и горд.
ПЁТР (вскочил как ужаленный). Зубов, как вы можете так врать, так иезуитски всё выворачивать шиворот-навыворот?! Елена, всё, что он сказал сейчас, это… правда, но вывернутая наизнанку, перекошенная и вымазанная дёгтем. Это спекуляция, фальсификация, шельмовство и подлость! Я!..
ЕЛЕНА. Петя, успокойся. Зубов всего-навсего пытается меня убедить, что тебе, бомжу, растлителю и самогонщику, доверять нельзя. И пока не будет веских доказатель¬ств его злодеяний, он будет клясться и божиться всеми святыми, что безвинен и чист.
ЗУБОВ. Это в чём я должен клясться? Зачем? Кому?! Вот этому… бродяге?!
ЕЛЕНА. Он не бродяга. Просто он из тех людей, которые не умеют хитрить и подличать,
ко¬торые в переломные и смутные времена легко становятся жертвами ловцов удачи вроде
тебя, быстро оказываются за бортом и первыми опускаются на дно жизни.
ЗУБОВ. И ты решила заняться чисткой этого дна?
ЕЛЕНА. Для начала я хочу очистить… мой(!) дом от преступного эле¬мента, грабящего жену, пожалевшего денег для спасения дочери, от твоей свиты и многочисленных прихлебателей! Интуиция подсказывает мне сделать это как можно быстрее. Иначе меня ждет гибель!!
ЗУБОВ. Насчёт Полинки это ты зря-а. Её уже ничего не могло спасти. Зря попрекаешь.
ЕЛЕНА. Неважно… Как бы то ни было, я развожусь с тобой и хочу, чтобы ты сегодня же перебрался в свою квартиру… Вместе со своим диваном! Ты меня понял, Юра?
ЗУБОВ. Как не понять, появился мужик помоложе, покрепче, ста¬рый муж теперь за ненадобностью.
ЕЛЕНА. Не прибедняйся. И иди-ка собирай свои манатки.
ЗУБОВ. Эх, Еленка, Еленка, я уйду, конечно, но помни, «нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся…», как бы пожалеть потом не пришлось! С Новым годом, любовнички. (Направился к двери.)
ПЁТР. А ну, стой, сволочь! (Догнал, схватил Зубова за грудки, отшвырнул его от двери). Даже и не думай, что я позволю тебе вот так вот уйти, вымазав меня грязью!
ЗУБОВ. Эй, придурь, ты чего это ручонки-то рас¬пускаешь, а?! Не похмелился что ль?!
ПЁТР. Заткнись, ворюга!
ЗУБОВ. Сам-то кто?
ПЁТР. Ах ты, подонок!
ЗУБОВ. А ты – поддонок.
ЕЛЕНА. Хватит, Пётр, перестань! Слышишь?!.. Пусть он уходит. Успокойся. Сядь.
ПЁТР. Ну почему он может, что угодно говорить обо мне, а я должен всё это терпеть?! Разве это справедливо?!
ЕЛЕНА. А ты всё ещё веришь в справедливость?
ПЁТР. А как же жить, если не верить?!
ЗУБОВ. Только наивные недоумки и откровенные придурки могут верить в справедливость. Если хочешь жить, ты, чмо оглоблино, запомни совет старого мудреца, все эти глупости – справедливость, добро, и даже любовь – несовместимы с жизнью рода Homo sapiens, необратимо ведут его к застою, деградации и гибели. А вот, как ни странно, зло(!), точнее борьба со злом, беспощадная жестокая конкурентная борьба за еду и баб, деньги и власть, всегда и везде способствовала выживанию и развитию человеческой популяции.

Мелодично просигналил домофон. Пётр выглядывает в окно и видит Катюшку.
ПЁТР (снимает трубку и говорит игриво). Здравствуйте, Екатерина Петровна, как вы вовремя. Мы все наверху дискутируем о добре и зле и вас очень не хватает. Присоединяйтесь! (Нажимает кнопку замка.)
ЗУБОВ. Какого ты тут распоряжаешься? Кто просил пускать посторонних?!
ПЁТР. Побойтесь бога, Юрий Ермолаевич, какая же Катерин Петровна посторонняя? Опомнитесь!
ЗУБОВ. Плевал я на твой сарказм, усёк? И на твои хихоньки мне начихать, понял?.. Так
что отвали от двери, мне надо пройти!
ПЁТР. Не смею вас больше задерживать. (Открыв дверь, посторонился.) С Новым годом, Юрий Ермолаевич. Мои поздравления и наилучшие пожелания Екатерине свет Петровне.
ЗУБОВ. Пошёл ты!.. (Уходит.)
ЕЛЕНА. Кто там?
ПЁТР (язвительно). Его секретарь-референт!
ЕЛЕНА. Это такая… полнотелая брюнетка?
ПЁТР. Я бы сказал, полнозадая блондинка.
ЕЛЕНА. Наверно, новенькая… или перекрасилась. (Нарастающий топот по лестнице.) Уж не скандалить ли она рвётся?

Шумно открывается дверь. Кабан с силой вталки¬вает в комнату побледневшего Зубова, прижимающего платок к носу, за ним – Катюшку в коротенькой дохе, застёгнутой на разные пуговицы, сквозь прореху на стыке бортов которой светится голое тело, без юбки, в колготках телесного цвета, в сапожках на высокой шпильке, в шапочке набекрень, и входит следом с пистолетом в руках, захлопывает дверь, защёлкивает комнатный замок. Немая сцена.
Кабан пододвинул кресло, поставив его напротив дивана, потом зловеще вытащил из кармана глушитель, стал медленно навинчивать его на ствол пистолета.
КАБАН (Катюшке). На диван, быстро. (Катюшка, не пикнув, села на диван; Петру.) Руки за голову, мужик, и на диван тоже. (Петр вдруг прыснул от смеха.) Ты чё, нервный?.. Щас вылечу. (Дважды выстрелил без промаха по огаркам свеч в подсвечнике, стоящем на пианино.) Ну, полегчало?
ПЁТР. Намного. (Кладёт руки за голову и садится на диван.)
КАБАН (Елене). Тебе особое предложение надо? (Елена, смерив Кабана тяжёлым взглядом, жестом попросила Петра подвинуться, села с краю.) Ты, Зуб, - в кресло. Шементом.
ЗУБОВ (шмыгая носом). Ты будешь жалеть об этой выходке всю оставшуюся жизнь.
КАБАН. Я сказал, шементом!.. Ты будешь жутко жалеть о своей выходке весь оставшийся в твоей жизни день!.. Или даже час, там видно будет. Понял?
Зубов демонстративно выдержал паузу, с возмущенным видом сел в кресло. Кабан обошёл его кругом, воткнул ему в затылок дуло.
КАБАН. Где гонец, где рыжьё, где цацки?! Говори, или я тебя прямо щас грохну!
ЗУБОВ. Да откуда я знаю! У меня нет никакой информации!.. До тебя дозво¬ниться невозможно, а курьер… э-э… должен был со мной связаться… в четыре.
КАБАН (смотрит на часы). Что ж, подождём малость… (Пытливо рассматривает сидящих на диване.) Так это(!) твоя баба?
ЗУБОВ. В смысле, кто?
КАБАН. Гым, ты чё подумал, я голую мочалку за твою бабу могу принять?
ЗУБОВ. Как это… голую? Почему голую? Где ты её нашел?! (Кабан слегка стукает Зубова пистолетом.) Ты чё, ошалел, что ли?! Больно же!
КАБАН. Я – спрашиваю, а ты – отвечаешь. Будешь идиотничать, всю бóшку измолочу. (Опять стукнул.) Понял?!
ЗУБОВ. Да понял я!!
КАБАН. Ну, раз понял, отвечай, это твоя(!) баба?
ЗУБОВ. В смысле, жена, что ли?
КАБАН (хватает его за горло). Да, урод безмозглый! Да, козлина тупая!!
ЗУБОВ. Ну, так бы и спрашивал!
КАБАН. А я как спрашивал, козлятина?!!
ЗУБОВ. Ну, всё, всё, всё, разобрались! Жена!.. Жена она моя.
КАБАН (подавил свою ярость, отпустил горло Зубова). Кто этот мужик?
ЗУБОВ. Мой… арендатор. Пришёл просить отсрочку платежа.
КАБАН. Извини, брателло, но деньги надо отдавать вов¬ремя. Встать! (Целится в Петра.)
ЕЛЕНА. Врёт вам Зубов. Он всё врёт! (Кабан вперил в неё колючие зенки, опустил оружие.) Никакого звонка от гонца не будет, потому что это (по¬вернулась лицом к Петру)… тот самый человек, который должен был взять шкатулку.
КАБАН (злорадно). Зубятина, значит, ты всё-таки собирался меня кинуть? А?!! (Грубо всадил дуло пистолета в щёку Зубову.)
ЗУБОВ. А ты думал я отдам этому бегемоту Артуру полмил¬лиона баксов?!
КАБАН. Чё, чё-о?!.. Ты же говорил… (Обращается к Елене.) Врёт или действительно столько стоит?
ЕЛЕНА. Конечно, врёт. Как минимум, вдвое дороже.
КАБАН (Зубову). Ну и где же она!?
ЕЛЕНА. Я сдала её на хранение в банк. Подальше от загребущих рук.
КАБАН. Гым, разумно, подальше положишь – поближе возьмешь. Зу¬бик, сядь-ка на диванчик, я попозже тобой займусь. А вы, мадам, идите-ка на его место.
ЗУБОВ (поменявшись местами с Еленой). Она мозги тебе пудрит, боится, хахаля её грохнешь. Лучше сейф проверь, может, шкатулка ещё там.
КАБАН. Заткни пасть и не учи меня, мутила болотная. (Наклонился к уху Елены.) Вас как величают-то?
ЕЛЕНА. Еленой Васильевной.
КАБАН. Лена, значит. А меня можешь звать просто Витя.
ЕЛЕНА. Хорошо, Витя.
КАБАН. Лена, а Зубов ваш насчет этого мужика опять приврал или-и?..
ЕЛЕНА. Нет, на этот раз – правда.
КАБАН. Его как зовут-то?
ЕЛЕНА. Пётр.
КАБАН (осклабился). Повезло тебе, Петруха, на волоске ведь висел, гым.
ПЁТР. Не повезло в смерти, может, в любви повезёт.
КАБАН. Ты не бычься и не остри мне тут, понял?!
ЕЛЕНА. Витя, ты сейф смотреть будешь?!
КАБАН. Гым, чуешь, Петрушка, как она тебя прикрывает? Не ценишь, глупый, на рожон лезешь, дурачок. (Сощурился, размышляя.) Вот что, Зуб, свяжи-ка его своим кожаным, а то, неровен час, кинется сдуру. (Зубов выдергивает ремень из брюк и стягивает Петру руки за спиной.) Молодец, Зубатый, хорошо поработал. А теперь ручки за спину и повернись к своей секретутке… Да не мордой, задом! (Катюшке.) Вяжи его.
КАТЮШКА. Чем вязать-то?
КАБАН. Да чем хошь, хоть трусами.
КАТЮШКА. Хватит изгаляться-то.
КАБАН (потешаясь). Не понял?.. Ах, да-а, забыл. Вот горемыка, вот сирота казанская, ты же у нас в одних колготочках! Зубик, как же так, сам как сыр в масле катаешься, а сотрудницы пашут и в будни и в праздники и даже на трусишки не зарабатывают. А ведь зима, долго ли застудиться?! Нехорошо, не по-божески это.
ЗУБОВ. Ах ты, стерва! (Хлёстко бьёт Катюшку по лицу.) Ах ты, кошка блудливая! (Бьёт
с другой руки.) Да неужели тебе всё мало, падаль, фанфура паршивая?!
Зубов набрасывается на Катюшку с намерением лупить, но Кабан хватает его за
шиворот и встряхивает.
КАБАН. Зубастый, кончай бузу, сядь! (Силой усаживает его в кресло.)
ЗУБОВ. Ну, я тебе устрою красивую жизнь! Ты ещё пожалеешь об этом, сучка!
КАБАН (уткнув Зубова за шею в коленки). Руки за спину! Ну-у! (Зубов исполнил приказ; Катюшке, захлюпавшей носом.) Вяжи его лифчиком, горе луковое, я помню, он был у тебя под сиськами.
Катюшка, стыдливо вытаскивает через ворот шубки бюстгальтер и связывает Зубову руки.
ЗУБОВ. Уй, ослабь немного!
КАБАН. Оставь, нормально. А теперь, Лен, свяжи эту стриптизёрку, чтобы уж нас с тобой
никто не отвлекал.
ЕЛЕНА (вытащив из кармана пояс.) Пояс от халата годится?
КАБАН. Пойдёт.
Елена связывает Катюшку. Кабан расслабился, расстегнул шубец, снял и засунул
свою вязаную шапку в карман, потом убрал оружие в кобуру под дублёнкой.
Лена, так говоришь, в сейфе шкатулки нет?
ЕЛЕНА. Я уже сказала, нет.
КАБАН. Верю. Но проверить всё ж надо. Где у тебя ключ-то?
ЕЛЕНА. В ящике платяного шкафа.
КАБАН. Того, что ли? (Показывает головой.)
ЕЛЕНА. Угу.
КАБАН. Ладно, неси.
Он подошел к окну, оглядел улочку. Елена открыла дверцу шкафа и сунула руку к задней стенке, где с ночи оставила оружейную коробку с револьвером. Нащупав свой кольт, лежащий поверх коробки, она вытащила его из шкафа, смахнув на пол часть колоды карт. Рассыпавшиеся карты вмиг привлекли внимание Кабана. Момент, чтобы сунуть незаметно револьвер в карман халата, Елена не упустила, но вытащить из коробки патроны не удалось: Кабан подошёл, с любопытством заглядывая в ящик.
ЕЛЕНА (закрыв дверцу перед самым его носом). Ой, я же в письменный стол его убрала. (Пошла к письменному столу.)
Фома неверный Витя, хитро прищурившись, открыл дверцу шкафа для проверки. Цепким взглядом окинул полку, ничего подозрительного не заметив, дверцу закрыл.
Елена, вытащив из ящика стола ключ, пошла к маленькому сейфу, стоявшему в углу за стенкой с книгами, отперла и распахнула дверцу.
КАБАН. Это вот этот сейф-то?!.. У-уй. (Жадно оглядел полки, открыл пару коробочек с самым обычным женским золотишком, потом достал конверт и, заглянув в него, раздражённо пульнул его назад в сейф.) Закрывай свой ящик для хлама. (На удивлённые вопрошающие глаза Елены.) Ты чё думала, я тебя грабить буду?
ЕЛЕНА. А разве нет?
КАБАН (злобно окинув её взглядом). Закрывай, мать твою, Лена, и не зли меня. Ясно?
ЕЛЕНА (хмуро и зловеще). Витя, ты бы мать мою не тревожил в могиле, а?
КАБАН (удивлённо, даже смутившись). Извини, Лен, не знал. Мать – дело святое, извини. (Подошёл к дивану и встал, буравя глазами Зубова.) И когда теперь банк откроется?
ЕЛЕНА. Числа восьмого, наверно, в понедельник, не раньше.
Кабан, осклабившись, бьёт Зубова ногой в голень.
ЗУБОВ (орет благим матом). А!! А-а!! Скотина тупоголовая, горилла, кого ты бьешь, дебил!? Всё равно без меня за шкатулку тебе настоящих денег никто не даст, тупица, дегенерат, Квазимодо! Тебя в огороде закопать проще, чем иметь с тобой какие-нибудь дела. Ой, как больно! Как больно!! (Стонет, потирая ногу.)
КАБАН. Потерпи, Зуб, недолго осталось мучиться. Лена, в доме подвал есть?
ЕЛЕНА. Есть.
КАБАН. Хороший?
ЕЛЕНА. Подвал как подвал, холодный и пыльный.
КАБАН. Пойдёт. Холод друг жмуриков. Вонять не сразу начнут.
Он полез в кобуру за оружием, но Елена проворно выхватила из кармана свой кольт.
ЕЛЕНА. А ну стой, замри! Стрелять буду! (Взводит курок.) Пошевельнёшься, изрешечу, сито из головы сделаю!
КАБАН (застыл, косясь на её оружие). Стою. Что дальше?
ЕЛЕНА. Медленно вытащи руку. Пустую, понял?!
КАБАН. Гым, трудно не понять.
ЕЛЕНА. Не скалься, я выстрелю! Не побоюсь, не надейся.
КАБАН. Тебе, Лена, верю, ты, пожалуй, сможешь.
ЕЛЕНА. Не сомневайся. Давай, тащи свою клешню, но очень, очень медленно. Пошёл! (Кабан, словно в замедленной съёмке, вытаскивает из дублёнки руку.) Руки за голову. Я сказала, за голову! (Весьма проворно выполнив команду, он повернулся лицом к Елене и уви¬дел, что барабан её револьвера пуст.)
КАБАН. Ай да Лена! Гым. Ну и ну-у, Кабана незаряженной пушкой на понт взяла. Гы-ым.
ЕЛЕНА. У меня в стволе пуля.
КАБАН (всё-таки с опаской). Да ну? Тогда стреляй. Стреляй!.. Что не стреляешь?
Кабан, не отрывая взгляда от дула револьвера, полез было за своим с глушителем, но Пётр сорвался с дивана и с ходу врезался в него головой. Кабан рухнул на спину, выронив оружие, крепко шмякнувшись затылком об пол. Пётр, потеряв равновесие, оказался на коленях, но, быстро оценив ситуацию, перекатился на бок и швырнул ногой пистолет к дивану. Зубов в испуге поджал ноги, пистолет улетел под диван. Кабан с ревом «убью!» набра¬сывается на лежащего Петра, который так отчаянно стал лягаться ногами, что вновь сшиб разбушевавшегося Витю на пол. Неожиданно для всех к лежащему Кабану подскочила Катюшка и с яростью принялась вонзать ему в спину остроносые сапожки. Тот чудовищно взвыл и одним махом сбил её с ног. Геройская Катюшка упала как скошенная трава, а Кабан за ногу поддёрнул её к себе, но острый каб¬лучок итальянского сапожка поразил его прямо в горло. Совершенно парализо¬ванный этим ударом, он захрипел, судорожно глотая воздух.
ЕЛЕНА (Зубову). Встань, лежебока! Быстрей! (Пытается сдвинуть диван.) Помогай!
ЗУБОВ. Как?!
ЕЛЕНА. Зубами!

Барабанящий стук в дверь комнаты и голос Кубырёва снаружи: «Немедленно откройте, милиция!». Все замерли и затихли, только Кабан продолжал надсадно хрипеть, держась за горло.
Голос КУБЫРЁВА. Повторяю, немедленно откройте! Милиция!
ЕЛЕНА. Капитан, ломайте дверь! Быстрее! Пожалуйста!
Кубырёв начал высаживать дверь. Держась за горло, Кабан, шатаясь, кинулся к дивану. В один приём он опрокинул его, но Елена пантерой прыг¬нула ему на спину, ухватившись за многострадальную выю. Кабан, хрипя с присвистом, опрокинулся навз¬ничь, припечатав её к полу всей своей массой.
КУБЫРЁВ (вышибает дверь, врывается в комнату с двустволкой наперевес, снятой с ковра в зале). Стоять! Всем стоять! Милиция!..
Кабан попытался приподняться, но Елена впилась в его лицо коготками, расцарапав бедняге ещё и глаз. С рыком льва он откинулся назад и нанёс ей чугунным затылком крепчайший удар в лоб, но в следующее мгновение сам получил чугуннейший удар прикладом ружья. Пока Витя соображал, откуда вдруг взялась стена, на которую он наткнулся, Кубырёв бросил незаряженное ружьё и завладел его пистолетом.
КУБЫРЁВ. Всё, возню закончили!.. Закончили, я сказал! Руки за голову, живо! Ну-у!
КАБАН (тут же хваткой удава зажал шею Елены). Один шаг, мент, и я ей ломаю шейку! Усёк, а?! Усёк?! (Кубырёв передёрнул затвор пистолета и снял его с предохранителя.) Ты чё, не понял?! Ломаю! Понял?! Ломаю!
Головка Елены на изящной шейке в подмышке Кабана выглядела такой хрупкой, что Кубырёв невольно испугавшись за неё, растерялся, не зная, что предпринять.
Зубов, затаившийся под пианино, ткнул ногой пришедшую в себя Катюшку. Они переморгнулись с намерением драпать.
А Кабан, вытащив из кармана финку, демонстративно, устрашающе выкинул
лезвие и поднёс его Елене к лицу.
КАБАН. Эй, мент, отдай пушку, пока я из бабёнки лоскутов не нарезал.
КУБЫРЁВ. Вот только чиркни, я тебе яйца-то враз отстрелю.
КАБАН. А если чиркну?
КУБЫРЁВ. Ну, чиркни.
КАБАН. А если чиркну?!
КУБЫРЁВ (навёл пистолет и шагнул ближе). Ну, чиркни!
КАБАН (повернувшись боком и прижавшись своей «драгоценностью» к Елене, приставил ей нож к горлу). Тихо, тихо, мусор, не строй из себя крутого, а то весь песок высыплется.
КУБЫРЁВ. На себя лучше посмотри, мόлодец. Этакий кабанище на полу с побитой харей прячется за маленькую хрупкую женщину. Позорище, да и только!.. Погодь, погодь-ка, а я тебя вспомнил. Кабанов?.. Кабан, да?!
КАБАН. Это я для корешей Кабан, мусор, а для вас, ментов, я – Виктор Иванович Кабанов. Запомни это, ты, жлобина мусорская! (Заметив отсутствие Зубова с Катюшкой.) Еха-а, а Зуб-то слинял! И голозадой не видно. Вот суконцы, смылись втихаря, гниды. Мы тут с тобой, Ленок, тоже залежа¬лись не по делу. Да¬вай-ка, милая, вставай и на выход… (Медленно начинает подниматься с пола вместе с Еленой.) Та-ак… Та-ак, потихонеч¬ку… Ну-у… Ну-у… Вот та-ак.
Наконец им удалось под¬няться. Крепко держа за волосы, не отрывая ножа от горла Елены, Кабан начал отступать к двери, прик¬рываясь ею, как щитом.
КУБЫРЁВ. Ты, Виктор Иваныч, на что надеешься?
КАБАН. На Лену, мент, на Лену. Она – моя надежда и опора. Единственная и неповторимая!..
ПЁТР. Не разочароваться бы тебе, Витя, ох, не разочароваться б. (Дёрнулся было к нему.)
КАБАН. Даже не вздумай дрыгаться!.. А то я и впрямь ей шейку-то вскрою… Уйди с прохода, не маклачись! Слышь, что говорю?!
Вывернув кисти, Петру удалось высвободить одну руку из скрутки. Намотав конец ремня на кулак, он шагнул к Кабану.
КАБАН (делая выпады ногами из-за Елены, стараясь нанести удар). Куда прёшь ты, червяк, шкварка пригорелая! (Опять дрыгнул ногой.) Ползи отсюда, мокрица, и не путайся под ногами, раздавлю! (Держа руки за спиной, Пётр грудью пошёл на Кабана.) Я же замочу, сявка!! (Рефлекторно выбросил руку с ножом ему навстречу.)
В этот момент кулачок Елены хрустко поразил Витю точно между ног.
КАБАН (сразу переломился пополам). Уй, Лена!.. Да что же ты делаешь, сучонка гнидова?!!
Пётр вцепился зубами в руку Кабана, держащую нож, и стиснул их что было мочи. Тот вяло, бессильно попытался его оттолкнуть.
Петя, пёс!.. Отцепись… порежу.
Новый удар Елены, но на этот раз ногой, скрючил несчастного Витю в три погибели. Он выронил нож, зажался обеими руками, шатаясь в полуобморочном состоянии. Кубырёв ударом рукоятки по темени поставил последнюю точку: Кабан рухнул физиономией в пол, сотрясаясь туловищем, как хорошо откормленный боров. Капитан с трудом заложил за спину его могучие клешни и надел наручники.
ПЁТР (Елене). Ты цела?
ЕЛЕНА. Цела, если не считать синяков и ссадин. А ты как?
ПЁТР. В порядке, если не считать разбитых губ и затёкшего глаза.
КУБЫРЁВ. Ну вы ему тоже безо всякой пощады вломили. Такой бык и никак не очухается!
ЕЛЕНА. А вы как в наших краях-то оказались, капитан?
КУБЫРЁВ. Жена за тортом послала, решил вот… проведать заодно.
ЕЛЕНА. Похоже, моя Маргарита достала вас капита-ально?
КУБЫРЁВ. Да уж, в жизни не встречал таких настойчивых и въедливых особ, как эта ваша
Маргарита, блин, Петровна.
МАРГАРИТА (никем не замеченная, стоявшая в дверях). Львовна, капитан! Маргарита Львовна. Неужели так трудно запомнить?! (Все оборачи¬ваются к ней.)
КУБЫРЁВ. Виноват, оговорился.
МАРГАРИТА. Вы, милиция, всегда оговариваетесь, потому что одна халатность и высокомерное отношение к народу. Ведь я вам сразу сказала, что внезапные женихи до добра не доводят! Говорила, скажите?! Говорила?!
ЕЛЕНА. Ритулинька, успокойся, сбрось газ. Капитан был в высшей степени безупречен и как человек, и как профессионал. Если бы не он, здесь действительно могла бы разыграться пантрагедия, масштаб которой ты вряд ли могла предположить.
МАРГАРИТА. Ох, Еленка, Еленка, вечно ты попадаешь в какие-то истории… (Заметив, наконец, начинающего приходить в себя Кабана.) О, господи, а это ещё что такое?!!
ПЁТР. Наш милый друг Витя Кабанов.
МАРГАРИТА. Вот этот звероподобный субъект?!
ПЁТР. Вот этот самый.
МАРГАРИТА. Господи, ну и друзей ты себе выбираешь, подружка…
ЕЛЕНА. Успокойся, Ритуль, всё нормально, всё отлично, всё в полном порядке. (Смотрит на Петра.) Это Пётр.
МАРГАРИТА. Я догадалась. Между прочим, твой муж на снегокате с какой-то голой девицей на измайловской развилке в аварию попал.
ЕЛЕНА. Бедный Юрик.
ПЁТР. Между прочим, девица не голая, на ней колготки телесного цвета.
ЕЛЕНА. И классные итальянские сапожки на высоченной шпильке.
Они переглянулись с Петром и принялись хохотать. Кубырёв засмеялся тоже.
МАРГАРИТА. Думала, больше не встретимся…(Заплакала, общий смех сразу стих.)
ЕЛЕНА (прослезилась, бросилась к ней и обняла). Я тоже так думала, но… «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся, – и нам сочувствие даётся, как нам даётся благодать».
МАРГАРИТА. С новым годом тебя, с новым счастьем.
Конец.
Песня для финала.

Не отвергай, тебе привидеться
смогу тибетскою провидицей,
но лучше – северной провинцией,
с такою северной судьбой.

Свою подругу – ночь бессонную,
белесую и невесомую,
с росою чистою, бессолою,
я приведу тогда с собой.

С улыбкой царской, независимой
не называй меня завистницей.
Россия держится провинцией
и русской женщиной любой.
(Июль, 2007)