Борис Алексеевич Каверзнев, невысокий крепкий мужчина семидесяти четырех лет (язык не поворачивается сказать – старик) утром, не слишком ранним, вышел на любимое свое место возле кострища в самом дальнем углу сада. Там высилась древняя исполинская береза с расщепленным молнией стволом, да вольно произрастал кустарник смородины, за которым никто не ухаживал. Подойдя ближе, он по привычке взглянул на угол забора, и настроение его явно испортилось.

            - Ну, блин, достали, хоть железом от них огораживайся, - обращаясь к самому себе, недобро нахмурив брови, произнес Борис Алексеевич. – Какого же черта им надо?

            Участок Бориса Алексеевича, расположенный в одном подмосковном поселке при городе-спутнике, назовем его, по аналогии с классиками, Н-ск, раскинулся на без малого тридцать соток. Территория изрядно заросла некультурными растениями, но в целом хозяином была ухожена, любовно возделана, убрана и благоустроена. Только в глубине, там, где две плоскости покосившегося черного забора пересекаются под острым углом, царил беспорядок – здесь Борис Алексеевич не работал, ничего не окультуривал, просто отдыхал.  Жег прелые листья, разный мусор, принимал друзей, и в одиночестве часто сиживал на полусгнившем стуле, глядя на огонь и поднимающийся к самым верхушкам столетних деревьев сизый дым. Ему было хорошо здесь, среди крапивы, высокой, как бамбук, рядом с самым старым на участке деревом, на окраине его мира, бескрайнего, как у любого человека, в стране, где о простом, не скачущем по телеэкранам представителе населения все давно уже забыли, а он, каналья, все чего-то требует, всё живет и живет…

            Однако, в последнее время, примерно месяц назад, стал Борис Алексеевич замечать, что на его территорию вторгаются по ночам, летом, незваные гости. То пустую бутылку он в кустах находил, то окурок сигареты не пользуемого им сорта, то вообще непотребные изделия… Кто-то повадился пировать на его кострище, прожигать на его любимом пятачке почти дикой природы молодость эпохи социалистического декаданса. Бориса Алексеевича это обстоятельство, конечно, раздражало, и пару раз он устраивал засады с ремнем и дубиной за кустами смородины, но никого не прищучил. То ли гуляки нутром чувствовали, что их ждут, то ли ему не везло, но две ночи он провел в темной влажной тишине сада напрасно. В конце концов, Борис Алексеевич смирился, успокоился. Огороды не грабили, сарай не вскрывали, аккуратно тушили огонь после ночных оргий – пусть бесятся, время такое, спасибо, что из пулемета по окнам не садят…

            Но в этот раз он конкретно рассердился. Лень им, видишь ли, стало через забор перелезать! Взяли, гады, и две широких доски выломали. В заборе, у самого угла, зияла огромная, светлая на фоне черного старого дерева, бесстыдная дыра.

            - Ну, блин, - еще раз произнес Борис Алексеевич, качнув головой, и отправился в дом.

            Он вернулся на потухшее кострище, держа в руке бутылочку изобретения господина Смирнова, ноль тридцать три литра волшебного напитка, и маленький граненый стаканчик. Под мышкой он сжимал целлофановый пакет с куском замечательного, недавно приобретенного свежего сала, и полбуханки черного хлеба.

            Борис Алексеевич вонзил в землю покосившиеся ножки старого стула, разложил на маленьком раскладном столике, на чистой оберточной бумаге, хлеб, сало, нож. Не спеша, основательно, откупорил бутылку, наполнил стаканчик, нарезал сало. С досадой взглянул на прореху в заборе. Он обязательно заделает ее, быстро и качественно, но чуть позже. Сейчас он будет снимать стресс, отдыхать. Жена уехала на базар и вернется к обеду, если не позже, кот накормлен, и никто не сможет помешать ему.

            Он выпил, с аппетитом закусил, посидел, глядя в расщелину, повторил. И, как всегда, когда Борис Алексеевич расслаблялся так в одиночестве, на него нахлынули воспоминания, которые все реже посещали его в другое время, но все ярче становились в минуты российского катарсиса. Он смотрел на угли потухшего костра, на некрасивую, изъеденную оспой времени березу, на кусты смородины, но видел совсем не то. Он вспоминал жизнь, о которой никто не знал и даже не догадывался, которую он сам, с годами, считал чем-то сродни болезни, бредом одиночества. Действительно, странные у него были воспоминания…

           

            Это была не Земля. Розовое небо, оранжевые и голубые растения вокруг, четырехкрылые птицы, поющие незнакомо, но так же необыкновенно, как здесь. Дома, похожие на деревья с набухшими почками, и в каждой почке жили разумные существа с его родины, далекой планеты с непроизносимым ни на одном из земных языков названием из созвездия Козерога. Загадочные женщины того мира, которых он не знал, не успел узнать. Вот он идет, юноша, по бледно-желтой дороге прозрачного исполинского города, вдыхает наполненный молодостью и свободой свежий воздух, не испорченный выхлопными газами и отходами никому не нужных производств, и впереди – вечность, наполненная любовью, жаждой открытий, путешествиями к иным, диким, противоречивым, лишенным гармонии, но таким притягательным мирам. Он умолял отца добиться того, чтобы его, еще мальчика, взяли на борт звездолета, который должен был отправиться в 6231 году к Земле, неказистой маленькой планете, цепляющейся, как дитя, к угасающей, немощной звезде по имени Солнце, как ее называют сами земляне. Зелено-синяя планета никогда не вызывала особого интереса у ученых. Много лет назад на расстоянии был исследован ее физико-химический состав, профессора определили уровень развития ее биологической массы, в том числе, наделенной разумом. Этот уровень посчитали крайне низким, и решением сената дальнейшие исследования были заморожены лет на триста-четыреста по земному исчислению.

            Но однажды в королевской лаборатории, изучающей внешние энергетические излучения, были зарегистрированы сильнейшие импульсы отрицательной энергии, исходящие от неразвитой, крошечной планеты Земля. Ученые не придали этому факту большого значения и ограничились несколькими заметками в специализированных эфирных (говоря земным языком, виртуальных) журналах. Все бы ничего, но в королевских лабораториях, следящих за здоровьем граждан, вдруг стали замечать, основываясь на не подлежащих сомнению фактах статистических наблюдений, что отрицательная энергия, излучаемая Землей, стала не лучшим образом сказываться на здоровье обитателей всего созвездия. Несмотря на прогрессивную медицину, аборигены галактики не только стали болеть, но и умирать! Участились выкидыши – с нуля до одного процента, были отмечены случаи совершенно неизвестного заболевания – белой горячки, хотя алкоголь на планете не потребляли уже лет восемьсот, а также узнали аборигены галактики вовсе ужасный недуг – импотенцию. Год по земному летоисчислению пребывали существа, достигшие совершенства, в оцепенении, пока специалисты Министерства Обороны Галактики не разработали эффективное оружие противодействия – генератор импульсов положительной энергии, работающий в противофазе с выбросами зла. Импульс был послан на Землю, затем еще и еще, и постепенно сила ее отрицательного излучения стала слабеть. Русские дошли до Берлина, американцы до Эльбы, японцы стали уходить с захваченных островов. Война подходила к концу, измученные, усталые люди, победители и побежденные, отправлялись по домам. Однако, на исходе кровопролития, Земля выбросила в космос наиболее мощный сгусток черной энергии, освободившейся в Армагеддоне Хиросимы и Нагасаки, и тысячи стариков созвездия Козерога пали замертво, а сотни детей Розового Неба в положенный срок не появились на свет. Затем безобразия прекратились, но в сенате приняли решение – регулярно обрабатывать Землю импульсами положительной энергии, по крайней мере, еще сто земных лет. Поэтому войны стали вялыми, холодными, и злая планета лишь иногда посылала к звездам недоброе излучение, немедленно получая порцию противоядия от генератора положительной энергии. Здоровье жителей Козерога стало приходить в норму, никто больше не болел, тем более, не умирал. Историки воскресили давно забытые похоронные обряды, умерших, вернее, погибших в странной войне, похоронили со всеми почестями. Жизнь постепенно наладилась - великая, беззаботная жизнь разумных существ, достигших высшей точки совершенства биологического вида.

            С тех-то пор, когда Земля еще не остыла от пожаров, когда красивейшие города стояли в руинах, в королевской академии наук Объединенной Расы Созвездия Козерога вплотную приступили к подготовке экспедиции на опасную планету. Игнорировать Землю было уже невозможно. Ученые хотели иметь полную картину жизни там, исследовать процессы, происходящие в обществе населяющих ее разумных существ непосредственно, изнутри.

            В подготовке полета к чужой звезде участвовали десятки лабораторий и сотни независимых ученых, космических заводов. Меньше чем за год по земному летоисчислению межзвездный корабль был построен, и именно тогда Борис Алексеевич, вернее, тот, кем он был когда-то, решил, что должен принять участие в небывалом эксперименте. У него не было ни квалификации, ни опыта космических исследований, вообще ничего кроме молодости и упрямства, и только просьба отца, имевшего влияние в академии наук, помогла ему совершить поступок, изменивший всю его дальнейшую судьбу. Однажды он с замирающим сердцем ступил на борт звездолета, запрокинув голову и раскинув руки, как Христос на кресте, о жизни которого уже знал. Предполетная подготовка включала в себя закачивание обширных знаний о Земле прямо в мозг участника экспедиции. Он знал все науки, известные землянам, стал хорошим спортсменом, артистом, землепашцем, кулинаром. Ему объясняли, как знакомиться с женщинами, как нравиться им – он смеялся и прогуливал эти уроки, еще не понимая, как важна такая наука на Земле.

            Раз уж зашел разговор о женщинах, то есть о красоте, сразу объясним, что обитатели звездного племени, из которого происходил Борис Алексеевич, вовсе не были похожи на пупырчатых зеленых крокодилов или студенистых осьминогов. По строению тела и лица они вполне напоминали людей, только все поголовно имели высокий рост, изящное телосложение, бледную, почти прозрачную кожу, и волос не знали совершенно. Да, и рот у них был очень маленький, беззубый, потому что пища в организм поступала только в жидком виде. Наверное, не в последнюю очередь по этой причине любил Борис Алексеевич разнообразные напитки – и очень крепкие, и не очень - даже минеральную воду.

 

            Корабль пришельцев прибыл к Земле за несколько лет до окончания второй мировой войны, поскольку посланцы разума уже отлично владели искусством преодолевать не только пространство, но и небольшие отклонения во времени – пока что самый пустяк, до пятидесяти лет назад или вперед. С корабля должен был высадиться десант – сто человек (именно человек, то есть посланников Козерога, принявших человеческий облик) во всех важнейших частях зелено-синей планеты. В Европе, Азии, Америке, Африке. Пришельцы должны были, не привлекая внимания, внедриться в среду обитания людей, пожить среди них, собрать сведения, в основном субъективного, личностного характера, и вернуться на корабль спустя полгода. Для конспирации и чистоты эксперимента было решено исключить возможность их контактов друг с другом – никто не мог знать, в ком из людей живет его собрат по звезде и крови.

По жребию и специфике подготовки ему досталась Россия. Он знал из курса обучения, что эта страна – самая неспокойная, иррациональная, с непростой трагической судьбой. Но с руководством исследований не спорил никто. Кроме того, несмотря на серьезную подготовку, юнцы-десантники почти не представляли, где им предстоит жить, что делать. И, конечно, они ничего не боялись, как все молодые, которым поручено архиважное дело, пусть оно будет стоить здоровья, а может быть, и жизни. Но только не свободы – посланцы Козерога не знали, что такое свобода, поскольку никогда им не приходилось жить там, где ее нет.

            Он получил оболочку молоденького солдата, погибшего на переправе через Днепр. Снаряд попал прямиком под ноги, и от человека не осталось ничего, кроме оплавленных кусков железа от его автомата и каски. Когда душа отделилась от тела, сейчас же соответствующие приборы на корабле, прибывшем из созвездия Козерога, вобрали ее в себя. Один из посланцев другого мира получил внешность, точную копию документов, память и небольшой опыт жизни солдата, даже могилы которого не осталось. Он считался пропавшим без вести и воскрес, правда, радоваться было некому, потому что в его родной дом попала тяжелая бомба двумя годами ранее.

            Так Ю-во, как звали Посланца, в 1946 году стал Борисом Алексеевичем – коренастым, жизнерадостным, обаятельным парнем, родом с южного российского приморья.

 

            И тут нахлынули на Бориса Алексеевича совсем другие воспоминания, земные, более близкие ему, понятные, темные и светлые - обыкновенные, человеческие.

            Вспоминал он свой земной путь. Начался он с прибытия после войны в чудом нетронутый бомбами и снарядами подмосковный поселок, в котором почти не осталось мужчин, оказавшихся в земле еще в сорок первом, в самое лихолетье, когда всех забрали на войну – кого по доброй воле, кого нет. Ополченцы гибли сотнями и тысячами, и лишь немногие не только смогли пережить морозную московскую битву, но и пошли дальше, становясь безвестными или знаменитыми героями великих сражений. Тогда, в начале лета сорок пятого года Борис Алексеевич, ветеран войны, имеющий при себе все удостоверения и заверенные соответствующими подписями бумаги, явился в райцентр и рассказал о себе всю горькую правду. Поведал он о том, как погибла его семья под бомбежками в смоленской области, как шел он до границ Польши, как освобождал Европу, как брал последний бастион фашистов – Прагу, как выжил, наконец. Ему, надо сказать, повезло, хотя его межгалактические сородичи тогда никак не помогали адаптироваться к земной жизни. Бориса Алексеевича в те годы не посадили, не отправили на каторгу в Сибирь, и вообще власти отнеслись к нему вполне благосклонно. Никто не проверял его родословную, документы рассмотрели поверхностно, не искали ни родственников, ни однополчан. Он стал одним из десятков тысяч тихих героев, вернувшихся в Подмосковье с войны. Тогда еще Система, какой бы зверской она ни была, не забывала о своих героях, обеспечивших ее безбедное существование на хмельном послевоенном энтузиазме на многие годы вперед. В общем, фронтовику выделили участок на краю поселка, дали немного денег и облигаций, рекомендовали устроиться во ВТУЗ расположенного неподалеку авиазавода. Также недалеко, почти рядом, находился старейший в стране физико-химический институт, где, как намекнули Борису Алексеевичу, он тоже не был бы лишним.

            Спустя три месяца Борису Алексеевичу опять же намекнули серьезные, постные, в основном хронически тыловые люди, что он может осваивать совершенно дикие участки вдоль железной дороги. И, стало быть, площадь своих наделов, данных ему сельской администрацией, понемногу расширять.

            Между прочим, все происходящее лишь вызывало в нем живой интерес, но никак не трогало. Как решило военное и научное командование Козерога, вести записи было нельзя, и Ю-во запоминал до минут каждый прожитый день, готовя отчет, который он должен был представить по возвращении на корабль. Прибытие челночного аппарата Борис Алексеевич ожидал через два месяца по земному времени, а пока, в целях конспирации, обустраивал свой надел, что-то строил, копал, знакомился с людьми, легко поступил на учебу во ВТУЗ авиационного завода, на всякий случай не с первого раза сдав экзамен. Он знал, что все происходящее с ним – временно, все забавляло его, казалось удивительным приключением в доисторических джунглях, которое вот-вот должно было кончиться, раствориться вместе с непривычной земной оболочкой.

            Многого он не понимал и не принимал, будучи на порядок умнее как своих одногодок, так и людей постарше. Но, став демобилизованным русским солдатом середины двадцатого века, он, понятное дело, оказался в информационной изоляции, и не мог знать ни из газет, ни из радиопередач, о том, что происходит в мире, отличном от того, в который он попал. Очень скоро он понял, что средства информации здесь не имеют никакого смысла и что невозможно понять, где правда, а где ложь, потому что информация как таковая отсутствовала, была лишь ее интерпретация, угодная властям. Это наблюдение, как наиболее важное, он бережно, как подобает  истинному исследователю, положил в определенные ячейки мозга. Как и то, что люди в стране его временного обитания проживают хорошие – кроткие, доверчивые, милые, умные – и в то же время, в массе своей, абсолютно не задумывающиеся о смысле происходящего. Их можно было обмануть, запросто можно было убить, изолировать их родных, близких. Можно было платить им гроши, и они все равно оставались открытыми, жизнерадостными, чистыми людьми – такие были в большинстве. Но имелись, конечно, и стукачи, и тунеядцы, и так называемые руководители, которые не умели руководить ничем, кроме собственного стремления к корысти и теплому местечку. Борис Алексеевич долго не мог понять – как же так? Как можно создавать что-то новое, радоваться жизни, любить, рожать ребятишек, будучи под прессом если не вранья, то откровенного искажения фактов? Как можно уверовать в то, что твой сосед – заклятый враг, если только позавчера сидел с ним за столом в облаке папиросного дыма, уважая его и пользуясь его уважением?

            Этого Ю-во не понимал, досконально заносил в ячейки памяти свое непонимание и ждал, когда его заберут обратно. К заветному часу он уже построил половину дома, вскопал пять огородов. Только водки еще выпил мало и ни с одной женщиной, отдушиной человечества, не сошелся, хотя недвусмысленные предложения от работниц поселка, молодых, приветливых и охочих до мужчин, были. Борис Алексеевич, несмотря на то, что общение с противоположным полом региона входило в обязательную программу исследований, почему-то смущался, чувствуя интерес к себе, оттягивал кульминационный момент. Таким уж характером  обладал донор его тела и земной души, и Борис Алексеевич ничего не мог с этим поделать.

            В тот день, когда, по всем расчетам, должен был прибыть вожделенный аппарат, Борис Алексеевич волновался как на родине, перед полетом. Зачем-то он старался привести в полный порядок земную оболочку, брился, гладил единственный свой костюм, даже купил на базаре дешевый мужской одеколон, подозрительно пахнувший мылом и кошачьей мочой. С утра он отправился в угол сада, присел на спиленное бревнышко, поджег папироску, глянул в голубое, без облачка, небо и стал ждать.

            Они должны были забрать его около полудня, приземлившись в саду. По уговору, инженеры-наблюдатели на корабле отслеживали место пребывания каждого, и точка посадки челночного аппарата определялось местожительством посланца.

            Но на осеннее Подмосковье уже надвигался густой загадочный вечер, а луч света из созвездия Козерога в темном царстве земного средневековья все не появлялся. Напрасно Борис Алексеевич мерил огромными шагами свои наделы, курил, вглядывался в полосатое, черно-синее, с прожилками красного, небо, думал, надеялся. Небосвод в тот погожий день поражал красотой, чистотой, какой-то особой глубиной. Но не было на нем ни признака посещения внеземной цивилизацией.

            Борис Алексеевич ждал еще несколько дней, плохо спал, провалил зачет в учебном заведении, был рассеян и слаб. На исходе недели он каким-то внутренним чутьем понял, что за ним никто не прилетит. Или прилетит очень-очень нескоро, когда ему будет много лет по земному исчислению, когда или он уже умрет, или его надежда угаснет. Когда посланец созвездия Козерога осознал это, ему стало страшно. Он понял, что навсегда, по крайней мере, по земным понятиям, ему суждено остаться в этом чужом, непонятном, далеком от его идеала мире. Когда опасения, сначала робкие, гонимые прочь, оформились во вполне ясную мысль, посланец в оболочке землянина дико закричал, сидя на бревнышке у гаснувшего костра:

            - Нет! Я не хочу здесь оставаться! Заберите меня отсюда, братья из созвездия Козерога, сыновья объединенной расы! Из этого проклятого мира войн, обмана, рабского труда, болезней и смертей! Не хочу! Не хочу!

            Громкий, рыдающий, отчаявшийся голос, вой маленького человека, который на самом деле не был человеком, услышали во всей округе. В близлежащих домах зажглись окна, люди высыпали на улицы и стали стучать в калитку, с тревогой вопрошая, не случилось ли чего, не нужна ли помощь. Борис Алексеевич выглядел  очень больным, из его глаз текли крупные человеческие слезы. Люди всё поняли – они посчитали поведение молодого человека следствием контузии на переправе через Днепр. И, тихо плача, ушли, оставив его в покое.

            На следующий день в лаборатории физического института, где работал помощником лаборанта Борис Алексеевич, происходили странные вещи. Искусственная молния между двумя металлическими шарами вдруг окрасилась оранжевым цветом и скакнула к потолку, напугав и озадачив ученых. Течения всех остальных физических и физико-химических процессов выродились в совершенно небывалые результаты, которые ни в какие ворота не лезли. Результаты эти тут же засекретили и убрали в очень глубокие хранилища на Лубянке, а одного ученого и, почему-то, одну девушку-лаборантку, на всякий случай посадили. На зачете Борис Алексеевич понес полную чушь на непонятном языке, при этом ужасно сверкая глазами и подпрыгивая на месте, словно в ритуальном африканском танце. Поскольку в поселке и прилегающем городке с его институтами и заводами уже прослышали о неадекватном поведении подающего надежды молодого ветерана, Бориса Алексеевича тогда не посадили. Даже в больницу не отправили, а просто отпустили домой, сочувственно качая головами.

            В тот же вечер пережившие войну поселковые мужики разных возрастов посовещались у продмага и решили за почти непьющего, вежливого, замкнутого парня взяться как следует. Без приглашения, по-простому, завалились они во владения Бориса Алексеевича, принесли водку, хлеб, закуски с огорода, папиросы и души свои. Посланец созвездия Козерога взглянул на них молча и недружелюбно, но всех впустил. А чуть позже, всё послав к своему далекому черту, выпил с ними наравне, захмелел, и рассказывал, как все, о фронте, о боли, радости и печали. Его слушали. Конечно, даже выпив бутылку и впервые в жизни потеряв ощущение реальности, Борис Алексеевич ни словом не обмолвился о своем инопланетном происхождении. Только иногда он произносил слова и фразы непонятного смысла, хохоча, плача и ругаясь, но мужики попались искренние, добрые, не стукачи, и были они тоже сильно пьяные, поэтому никто ничего не заподозрил. А после того раза Борис Алексеевич, хотя выпивать полюбил, всегда держал себя в рамках разумного по местным понятиям пития, чем тоже, кстати, снискал уважение сельчан.

            Наутро он проснулся с головой, гудящей, как реактивное сопло, но в то же время Борис Алексеевич осознал себя совсем земным человеком, русским мужиком, и немного поутихла в сердце жгучая жажда возвращения к родному розовому небу. Он решил, что коль так распорядилась судьба, жить здесь можно, и работы ему хватит. И земной, и небесной, дабы изучить и осмыслить особенности и причуды расы человеческой в местном обличии.

 

            С той поры началось земное бытиё посланца созвездия Козерога Ю-во, или по-нашему, Бориса Алексеевича Каверзнева. Он вполне успешно переходил с курса на курс. Еще не получив диплома, из помощника сделался лаборантом, затем и сам заимел помощника-студента. Такие науки, как математику, физику и химию, он знал, конечно, гораздо лучше, чем ректор и директор его институтов, вместе взятые. Но во время учебы он хоть и слыл прилежным и способным учеником, но никак своих выдающихся знаний не проявлял. Борис Алексеевич спокойно плыл по студенческой жизни, балансируя между хорошистом и отличником, участвовал в шумных вечеринках, не сторонился общественной жизни – собирал различные взносы – честно и аккуратно. Кстати, общественные науки давались ему наиболее тяжело. Борис Алексеевич заучивал наизусть труды классиков сами знаете чего, историю партии тоже вызубрил до буковки. Ему было интересно понять – как же живут люди в той стране, куда он попал? Кое-что было ясно, но отдельные шероховатости не давали ему покоя. Особенно непонятно было пришельцу, что это за зверь такой – коммунизм, и когда он к ним заявится. Тут он чуть было себя не выдал в первый раз. Взял да и спросил на семинаре:

            - А скажите, товарищ, электрификация в нашей стране завершена?

            - Завершена, - был ответ.

            - И советская власть повсюду, верно?

            - Да, конечно, - был ответ.

            - Значит, уже настал коммунизм?

            - Конечно, но вы невнимательно читали, товарищ Каверзнев, - мягко и подтвердил, и возразил преподаватель. - Коммунизма мы пока построили первую стадию, а вторая наступит тогда, когда… - ну, и терпеливо повторил известную мысль о способностях и потребностях, однако посмотрел недобро.

            - А не кажется ли вам лозунг «каждому по потребностям» весьма спорным? – понесло Бориса Алексеевича. - Реализация подобной модели возможна в двух случаях – либо при средних сильно заниженных потребностях подавляющей массы членов общества, пусть и условно-добровольных, либо при подлинном изобилии, стремящемся к бесконечности. Но в последнем случае мы вступаем в противоречие с необходимостью рационального использования природных ресурсов, какими бы разнообразными и безграничными они не казались. Неконтролируемое изобилие неизбежно приведет к экологическому коллапсу, если не к изменению самой сути природы, ее глубинной энергетической структуры.

            Борис Алексеевич покачал головой и произнес в задумчивости, как бы разговаривая сам с собой:

            - Да, как-то это непонятно, - надо еще подумать. Мысль-то заманчивая, но как быть с энтропией? Как быть со стремлением к состоянию равновесия, несмотря на непрерывность развития?

            И спокойно сел на место, не замечая ни бледных лиц вокруг, ни зловещей до густоты тишины. Очнулся он только тогда, когда услышал грохот – это преподаватель упал в обморок. Сорокалетнего товарища отвезли в больницу и больше его, кстати, никто не видел, хотя и о его смерти не слышали.

            До старости Борис Алексеевич ругал себя за ту выходку – ведь его жизнь висела на волоске! Подумать ему, видишь ли, захотелось! Ну и думай себе на бревнышке в саду, а так-то зачем! Подверг сомнению евангелие! Съел на завтрак ляжку священной коровы! И, главное, преподавателя было жалко – вот по этому поводу Борис Алексеевич переживал сильнее всего.

            Да, такое не прощают. Но, что удивительно и никакому уму не постижимо, Бориса Алексеевича тогда простили! Лишь позже он узнал, прочитав умные и правдивые книги, что ему грозило. Но тогда, хотя из курса предполетной подготовки Ю-во и знал о суровых идеологических законах, царивших на одной шестой части суши, по молодости относился к ним легкомысленно. А что, в самом деле, случилось? Разве семинар – не место для дискуссий? Разве не следует все подвергать сомнению, чтобы добраться до истины?

            Слишком Ю-во был отравлен свободой на своей родине. Поэтому и мог вляпаться в историю. И совершенно это было ни к чему – ведь в созвездии Козерога наверняка имели не поверхностное представление о религиях, учениях и заблуждениях землян. Да, коммунизм – религия, понял Борис Алексеевич, но ни с кем этой мыслью делиться, слава богу, не стал. Ему не ставили задачу - изучить, а тем более оспорить религиозные учения. Он должен был изучать жизнь. И он совершенно потерял интерес к так называемым наукам, от жизни далеким. Каждая религия выдумывает свой рай – это нормально.

            А простили Бориса Алексеевича по одной простой причине – испугались. Если бы он анекдот рассказал, явился вдребезги пьяным на комсомольское собрание или просто очередь его подошла – тогда другое дело, непременно посадили бы. А тут – случай особый. Такие слова и вспоминать страшно, не то, что произносить! Значит, так было надо. То есть решили в соответствующей инстанции, что Борис Алексеевич – сексот высшей пробы, засланный из Центра. С того дня люди стали относиться к нему по разному – кто с опаской сторонился, кто напротив, стал более ласков с ним. Много лет сомнительная слава человека, работающего на Органы, преследовала Бориса Алексеевича, иногда мешала, иногда помогала в жизни, в карьере. Правда, настоящие друзья, которых в жизни у него появилось немало, в это не верили. И еще один человек не верил – девушка по имени Полина, которая и объяснила Борису, которого считала очень милым, какую глупость он совершил.

            Вечером того же дня, когда зловещий смрад инакомыслия и скорых арестов окутал поселок и городишко, в калитку Бориса Алексеевича постучали. Он открыл, не раздумывая, и увидел на пороге заплаканную, трясущуюся Полю. Она бросилась ему на шею и зарыдала.

            Борис Алексеевич с Полиной был знаком недавно, был к ней неравнодушен, но из-за робости своей никаких решительных действий не предпринимал – так, сходили пару раз в кино, и всё. Полина была девушка с характером, она многим на курсе нравилась, но считалась неприступной, холодной, как медуза. Часто находило на Ю-во какое-то незнакомое чувство, но он еще не знал, что это любовь. Правда, уже догадывался об этом, и мечтал пригласить Полю в местный ресторан – да как-то повода не находил.

            И тут – сама его возлюбленная бросилась ему на шею, вечером! Одна пришла! Борис Алексеевич растерялся и покраснел.

            - Что же теперь будет, Боренька? А? В Сибирь ведь сошлют, а я тебя люблю. Вот и призналась я, да что уж теперь … Ты-то еще долго молчал бы. А надо было тебе в другом месте молчать.

            - Почему? – искренне удивился Борис Алексеевич, который, в прочем, уже догадался, что сделал что-то не то.

            - Потому что, - хотела что-то важное сказать Полина, но осеклась. - Потому что ЭТО подвергать сомнению НЕЛЬЗЯ. Кто бы ты ни был, что бы ты ни делал, обещай мне, пожалуйста, что больше так никогда говорить не будешь. Будешь думать о том, что говоришь, о том, что можно говорить. Если не жалеешь себя, пожалей нас, тех, кто рядом с тобой. Мы все можем пострадать, понимаешь?

            - У нас всегда говорят то, что думают. Уже три тысячи лет, - снова проговорился Борис Алексеевич. Не то, чтобы он сделал это сознательно, просто стало ему в объятиях Поли удивительно хорошо, легко. Захотелось быть самим собой – ну, хоть в последний раз! – Знаешь, - продолжал Борис Алексеевич, - у меня есть один секрет…

            - Я не верю! Я знаю, ты не такой, ты не из них, тебя заставили! – горячо зашептала Поля, - не говори ничего! Молчи. Я все равно тебя люблю, - Полина быстро поцеловала обалдевшего Бориса Алексеевича в губы и потащила его к дому.

            - Ты не так поняла, - бормотал Ю-во, - дело в другом. Я - инопланетянин. Посланец разума. Исследователь бытия и сознания землян.

            - Знаешь, милый, я тоже со странностями. Сейчас мы с тобой будем…исследовать, - смеялась Поля, увлекая смущенного и взволнованного Бориса Алексеевича в маленькую горницу с пружинной кроватью, - и бытие…и сознание!

            Тут осознал наконец Ю-во свою человеческую и мужскую сущность, очнулся, сам крепко обнял Полю, стал целовать, расстегивать на ней кофточку, одним движением распустил ее волосы цвета пшеницы и повалил будущую жену на ложе…

Без чувственной любви не может быть цивилизации, и на родине посланца разума тоже знали любовь. Но с течением тысячелетий то, что мы называем страстью, притупилось в генах жителей созвездия Козерога. Химические пищевые добавки, достижения наук, путешествия к звездам, скука социальной гармонии и почти полного благополучия, хоть и не коммунизма, искусственное выращивание плода, избавившее женщин от опасностей и мучений беременности и родов – все это, однако, отодвинуло любовь на задний план, лишило ее остроты. Но Ю-во был теперь человеком, и он в полной мере познал в тот вечер тайну соединения разумного и животного начал, открыл извечное стремление человека и человечества к единственному настоящему ощущению – счастья. Отсюда, понял он, тяга человека к вину, к наркотикам, к власти - и, разумеется, к любви. Ко всему, что пьянит, кружит голову. Слишком уж правильный, рафинированный мир Козерога многое оставил за воротами истории. В ту ночь Ю-во долго не мог заснуть, слушая волшебное дыхание его земной женщины и думал – а так ли необходим совершенный мир? Ведь и люди, эти симпатичные дикари, все время стремятся избавить общество от пороков. Они совершат еще много ошибок и когда-нибудь построят мир, близкий к идеалу, о котором пока даже не мечтают. Но что-то уйдет - с тоской думал Ю-во. А я еще поживу здесь, - радостно думал в нем Борис Алексеевич.

 

            Проснулся он с незнакомым, истинно земным ощущением радости. Наверное, именно после ночи, проведенной с любящей его и любимой им женщиной, Ю-во в полной мере почувствовал себя человеком. Утром следующего дня он сделал Полине предложение, и в тот же день двое маленьких людей стали строить незамысловатые планы совместной жизни и, конечно, свадьбы. Поля, или уже, по-взрослому, Полина Георгиевна, сразу после скромной, шумной, пьяной студенческой свадьбы переехала жить к Борису Алексеевичу, оставив старенькую избу престарелых родителей. За первые два года супружеской жизни родились у них двое симпатичных ребятишек, сначала девочка Маша, то есть Марья Борисовна, затем сын Миша, то есть Михаил Борисович.

            Рождение детей и все переживания, с ними связанные, стали для Бориса Алексеевича полной неожиданностью, потому что на его родине, о чем уже говорилось, появление нового разумного существа давно стало совершенно обыденным, тривиальным делом. Детей выращивали централизовано в специальных центрах. Как правило, отец и мать узнавали о рождении их ребенка по мобильной космической связи, будучи либо на работе, либо где-нибудь на побережье фиолетовых морей планеты-курорта в созвездии Кассиопеи, на диком «народном» пляже окраины млечного пути.

            В то же примерно время Борис Алексеевич окончил институт, не с красным (из осторожности, чтобы не привлекать внимания) дипломом, но вполне пристойно. Сначала он поступил по распределению на авиазавод, но слишком быстро Ю-во наскучило участие (в качестве ученика!) в конструировании летательных аппаратов, которые на его планете в историческом музее-то было трудно найти. Не мог же он одной фразой или формулой опровергнуть азы технического обеспечения современного его земной оболочке воздухоплавания! Тогда Борис Алексеевич решил податься в науку. В научной среде легче было, если не высовываться, скрыть свое неземное происхождение. Наука всегда нова, методы ее постижения оригинальны и непредсказуемы, несмотря на то, что результаты всех возможных исследований были ему давно известны. В созвездии Козерога физика давно была чем-то священным. Её любили, ей поклонялись, она была тем немногим, что пробуждало страсть в душах существ, погрязших в рационализме. Поэтому твердо решил для себя Борис Алексеевич, что единственное место, в котором он может работать, не впадая в полную тоску – всесоюзный академический научно-исследовательский институт физико-химических исследований. Для этого ему пришлось немного пренебречь конспирацией и убедить как директора завода, так и директора научного института в том, что физик он от бога и с детства мечтал заниматься наукой.

            Борису Алексеевичу после долгого собеседования маститые профессора пожали руки и предложили ему, скромному инженеру, попробовать поруководить лабораторией. Это было классно, но лаборатория не занималась академическими исследованиями. Она была призвана решать прикладные задачи народного хозяйства. Однако, Борис Алексеевич, уставший от проектирования примитивного вертолета, был и этому рад.

            Так Ю-во стал ученым, и настали для него особые дни. Конечно, с точки зрения занятия наукой на самом деле никакого интереса он не испытывал. Сверхнизкие температуры, проблески сверхпроводимости, азы термоядерного синтеза, загадки кремния – как это было примитивно, далеко от того, что довелось ему изучать в школе! Но в то же время Борису Алексеевичу было очень приятно, что его уважают, что с ним советуются, что работается ему легко, и работает он красиво. Он чувствовал себя взрослым, который снова стал маленьким и ощутил таинство детства. Он - большой, умный, надменный, как будто очутился в детском саду, отряхнул от песка и взял в руки игрушки, о которых забыл думать. О, детство галактики – Земля! Как легко здесь жить, когда все знаешь наперед! И как трудно тому, кто каждое утро делает свой первый шаг…

           

            Дальше потекла нормальная жизнь, о которой и сказать-то особо нечего. Хорошая советская жизнь, если для читателя что-то еще значит это словосочетание. Борис Алексеевич трудился в НИИ, заведовал своей лабораторией, потихоньку, не выпендриваясь, шел в гору, никому сильно не досаждал, слыл человеком покладистым, к институтским распрям по поводу раздела научных и житейских пирогов относился спокойно. Защитил кандидатскую, потому что это делали все, докторскую решил не защищать, в директора выбиваться – тем более. Все у него было, для жизни необходимое – дом, сад, семья. Еще любил Борис Алексеевич котов. Ю-во относился к этим животным с трепетом и большим уважением. Он в зоопарке, прогуливаясь там вместе с детьми, видел много зверей, но лишь с представителями семейства кошачьих установилась у него тесная, дружеская, таинственная связь. Лишь с котом, Васькой или Барсиком, Борис Алексеевич, после принятых во благо самочувствию двухсот пятидесяти грамм водки был откровенен. Ему казалось, что не серый бессловесный комочек слушает его странные рассказы, а его собрат из созвездия Козерога, перевоплотившийся в маленького земного зверька.

            Бывало, расслаблялся Борис Алексеевич в дальнем углу сада, попивал водочку (в меру), смотрел на розовые штрихи заката и тихо говорил, обращаясь к сидящему рядом нахохлившемуся, как воробей, коту:

            - Смотри, Васька, смотри, черт, какие облака! Совсем как наше небо, всегда розовое, яркое, волнующее. В такие часы, когда я смотрю на эти огненные полосы, так хочется домой! Хоть бы одним глазком увидеть родину, оранжевые стебли, голубые листья, зеленые цветы. Да ты сам все знаешь, слышишь меня, чувствуешь то же, что я. Но дан был нам наказ – не знать друг друга, не общаться друг с другом. Может быть, не меня одного забыли на бескрайних просторах чужой планеты. Я верю, что ты – один из нас. Ведь это так, да?

            Борис Алексеевич ласково трепал спокойное животное за ухо, и кот жмурился, мурлыкал. Тогда посланец разума еще более убеждался в том, что говорит с коллегой, который понимает его, и, исполненный благодарности, наливал следующий стаканчик, а потом угощал молоком своего любимца.

            Ко всему привык Ю-во, но иногда застилала ему глаза какая-то смертельная, черная тоска, и невозможно было понять, кто виновник этой тоски – человек ли, инопланетянин ли. Тогда Борис Алексеевич пил больше обычного, становился невыносим в семье, ругался с сослуживцами и даже кота, случалось, пинал. Часто в такие минуты боролся он с могучим желанием – выйти на поселковую площадь и заорать во всю глотку:

            - А вы знаете кто я, грудники описанные? Я – посланец разума! Быть может, я есть высшее существо во вселенной! И уж точно, я самый умный на вашей дурацкой планете! Все, что вы учите, я давно знаю, все, к чему стремитесь, я давно изведал, все, что делает вас такими загадочными, я давно разгадал! Видал я вас всех сами знаете где!

            Плохо было Борису Алексеевичу. Он хотел рвать на себе рубаху, уткнуться в стог сена и заплакать, набить кому-нибудь морду, уехать за границу. Но чуть позже отчетливо вспоминал Ю-во слова отца, последнее его напутствие перед полетом:

            - Помни, сын, о том, что ты старше и мудрее тех, с кем тебе придется жить половину земного года. Но ты никогда не должен выдавать себя, ставить себя выше других. Ты и жить их учить не должен. Это бесполезно, потому что дети не будут касаться горячего только тогда, когда обожгут пальцы. Твоя мудрость заключается в том, чтобы остаться самим собой, но в то же время стать одним из них. У тебя нет миссии. У тебя нет силы. У тебя есть лишь право на созерцание и анализ. Единственная твоя обязанность в том, что ты должен жить на Земле честно, насколько позволят это делать законы страны, в которую попадешь.

            В последней фразе заключалось большое противоречие. Ю-во не мог вступить в единственную партию страны, в которой жил, потому что испытывал бы муки совести. И в то же время Борис Алексеевич не мог выступить в защиту писателя, уехавшего из страны, на собрании института. Не мог с горсткой коллег принять участие в митинге на Красной Площади, осуждающем вторжение в Чехословакию. Не мог поддержать опального академика. Борис Алексеевич не мог быть своим в обществе лжи и фарса, но тем более не мог стать диссидентом. Ему было сказано – не высовывайся! Он и не высовывался.

            Да он ли один? Ладно, он был инопланетянин, он как бы работал, имел, так сказать, установку от руководства. А ведь никак не меньше, чем три четверти людей, населяющих страну, были, с этой точки зрения, инопланетянами. Ни во что не вмешивались. Со всем соглашались, ухмыляясь в темном переулке. И, в отличие от Бориса Алексеевича, ничуть из-за этого не переживали.

            Ю-во помнил наказ отца, помнил глупую студенческую выходку на семинаре и ничем себя не проявлял, жил просто. Правда, были у него еще два прокола, но вспоминал он их с улыбкой.

            Первый случился в институте, когда Борису Алексеевичу было лет сорок пять. Ни академиком, ни профессором он не стал, но с некоторыми из них дружил и при их беседах имел право присутствовать.

            Однажды вечером Борис Алексеевич, перед тем как уйти домой, заглянул в соседнюю лабораторию, где обсуждали какую-то важную проблему знакомые академик и профессор. Они стояли у доски, на которой живого места не осталось от хитросплетений химических уравнений, и горячо спорили, указывая на вопросительный знак в формуле, на месте которого, очевидно, должен был стоять некий магический символ.

            Борис Алексеевич бегло взглянул на доску, что-то прикинул в уме. Нужно было ему тихонько закрыть дверь и пройти мимо, так нет же, опять его черт попутал! Подошел он к доске, стер ладонью вопросительный знак и нарисовал нужный символ. И сказал, обращаясь к академику:

            - Евгений Робертович, здесь вот так нужно. Вы уж извините… Ну, я пойду?

            И ушел. И невдомек ему было, что над этим уравнением бились лучшие умы Америки и Европы! Утром в институте все только и говорили об уравнении. Что, академика Борису Алексеевичу сразу давать? Или, от греха подальше, уволить к такой-то матери? Что с ним делать-то? А при чем тут Ю-во? Ну, не мог он смотреть, как бьются светила науки над задачкой, которую он проходил в возрасте четырех лет во втором классе начальной школы!

 

            В конце концов, решили выдать Борису Алексеевичу, вроде бы ничего не смыслящему в химии, солидную премию, а он убедил всех, что решение родилось в его голове чисто случайно, как иногда бывает с похмелья. На том все и успокоились.

            Второй раз Борис Алексеевич опростоволосился дома, когда Полина готовила редкое в их краях рыбное блюдо к его пятидесятилетию. Он лизнул, взял кусочек… Честно говоря, не очень-то у Поли получилось. Борис Алексеевич прокрутил в мозгу все рецепты земных блюд, отыскал нужный. Пока жена отдыхала, он из остатков тех же самых продуктов состряпал блюдо и вечером подал его на стол как альтернативное. Пошутить хотел так. Шутку оценили все, когда нахваливали его блюдо. Как часто бывает, не оценила старание мужа только жена. При гостях Поля ничего не сказала, но, когда они остались одни, раскричалась, разревелась, дала волю чувствам:

            - Сукин ты сын! – прямо сказала она. Полина с годами стала сварливой женщиной, хотя по-прежнему любила мужа. – Я ведь знаю, что ты никогда не умел готовить! Значит, какая-то молодая блядуха тебя научила, да? И ведь не постеснялся, Янус двуликий, свое искусство демонстрировать! Скандала не побоялся! Теперь понятно, куда ты по субботам ходишь!

            По субботам Борис Алексеевич, мужчина солидный и уже в годах, отправлялся с мужиками в баню и любовницы, к своему тайному огорчению, не имел. Но недели две Полина смотрела на него волчицей, ревела по ночам. Потом, правда, успокоилась. Должен же Борис Алексеевич спеть свою лебединую песню на старости лет – мудро рассудила она.

           

            Да, земная оболочка Ю-во, Борис Алексеевич, неумолимо старел, как все люди, хотя по-прежнему редко жаловался на здоровье. Но все же – годы, годы… У Бориса Алексеевича появилось брюшко, он облысел, отпустил бороду, которая скоро стала совсем седой. Купил «Жигули», выдал замуж дочку, женил сына, заимел, как водится, внуков и внучек. Дети разъехались кто куда. В шестьдесят пять он отправился на пенсию, и в институте с той поры появлялся редко. Жалел, что не стал профессором. Какая тут, к черту, конспирация – стал бы, и все. А глядишь, и академиком. Запросто. В том, что корабль не прилетит за ним никогда, он был уже уверен на сто процентов. Но теперь эта мысль, в былые годы надолго выбивающая его из колеи, больше не пугала. Он привык быть землянином. Ему нравилось, когда его дом наполнялся визгом внуков, шумными тостами детей, добрыми пожеланиями друзей, знакомых. Жена была здорова настолько, насколько может быть здоров человек на седьмом десятке, дом стоял, деревья в саду плодоносили, огороды не разочаровывали урожаем. Правда, пенсию вовремя платить перестали. Новую социальную революцию Борис Алексеевич в душе приветствовал, хотя душа его часто болела, потому что все нелепицы и ошибки переходного периода были ему видны как на ладони. Он бы рассказал, как надо действовать, но не мог. Да и кто стал бы его слушать? Он составил в голове модель развития России, согласно которой, по итогам, реальный доход на душу населения должен был в 2000-году составить восемьдесят пять процентов от американского. Но, увы, Борис Алексеевич не вошел в правительство, поэтому страна снова оказалась в том месте, из которого долго, мучительно выкарабкивалась.

            - Эх, мы бы им показали! – тосковал Ю-во, обращаясь к своему брату по разуму, большому дымчатому коту, трехлетнему забияке и ловеласу. – Как люди говорят, кто в лес, кто по дрова. Вот и наломали дров. И пенсию второй месяц, блин, не несут. Конечно, воруют, но губят страну больше не из корысти, равнодушия или злого умысла, а от неумения. Никто не учил их. Правда, и учиться-то они не хотят. Ни черти им не указ, ни японцы. А надо бы сперва вот как…

            Тут Борис Алексеевич, хлопнув еще пятьдесят, переходил к развитию сложной социально-экономической теории. Кот внимательно слушал, и только под конец засыпал, когда Ю-во начинал путаться и переходить на родной полузабытый язык.

            А в общем, как у большинства россиян, все у Бориса Алексеевича было нормально. Сын помогал, зятек не забывал, пенсию иногда приносили, и в лаборатории он еще немного подрабатывал. И мог себе позволить посланец разума посидеть у костра в дальнем углу старого сада, вспомнить о былом, помечтать о будущем…

 

            Вечерело. Жена что-то не возвращалась с базара, и Борис Алексеевич уже стал волноваться. Впрочем, он был уверен, что Полина зашла к какой-нибудь знакомой женщине в городке и пьет с нею чай. Она была из тех людей, с кем неприятности почти не случаются. И слава богу.

            Да и с самим Борисом Алексеевичем неприятности, или даже яркие события в последнее время практически не случались. Вот, в сад залезают, забор проломили. Да это у многих так. А еще – да за последние год-полтора и не вспомнишь ничего.

            И все же было у него какое-то странное, ни на чем не основанное ощущение того, что скоро непременно что-то должно случиться. Он гнал от себя эту мысль, ухмылялся, сердился сам на себя. И сейчас тоже – махнул рукой в направлении кустов смородины, по-старчески крякнул, закурил. И задремал с потухшей папиросой во рту, стал носом клевать.

            И вдруг – чуть со стула не свалился от шума и свиста за спиной. Оглянулся. Прямо на картофельное поле вертикально опускался светящийся металлический цилиндр - метров пять в диаметре и двадцать в высоту. Опустился на картошку и потух - лишь внизу, у земли, что-то светилось. Из дома напротив вышел встревоженный сосед, осмотрелся, но как будто ничего не увидел, покачал головой и удалился. Темный цилиндр закрывал полнеба, но пришельцы научились быть незаметными для взора землян, и только Борис Алексеевич видел корабль. Точнее, спускаемый аппарат. Что это такое, Ю-во понял сразу. Еще двадцать, ну, десять лет назад он бы бросился навстречу с радостным криком, ломая кусты. Но сейчас только привстал и тихонько заругался. Даже волнения не ощутил – почти.

            - Не могли чуть правее приземлиться, сволочи, - сквозь зубы произнес он. – Картошка должна была первосортная уродиться, с Тамбова семена вес. Теперь, небось, и половины не соберешь.

            Они вышли сейчас же после посадки, трое. В полумраке их было хорошо видно по светящимся одинаковым костюмам. Все высокие, стройные, молодые, похожие друг на друга, как оловянные солдатики. Один шел немного впереди и выглядел чуть старше остальных – видимо, он руководил экспедицией.

            Борис Алексеевич стоял напротив них, шагах в десяти – маленький, толстенький, лысоватый, седой, раскрасневшийся от водки. Три красавца-лебедя и один гадкий утенок… Жестом он показал на деревянный стол и скамейки под старым дубом – присаживайтесь, мол, поговорим.

            - Мы явились за вами, Ю-во, - сказал по-русски старший, когда все четверо уселись за стол в саду – они с одной стороны, Борис Алексеевич с другой.

            - Ну, за встречу, - равнодушно, дежурно произнес Ю-во и выпил. – Вам не предлагаю, поскольку знаю, что непьющие вы.

            Пришельцы молча смотрели на Бориса Алексеевича. Тот не спеша закурил, глянул на них пристально, с усмешкой. Сказал:

            - Прошло-то всего полвека. Самая малость. Если бы не была человеческая жизнь столь коротка, я бы сказал, что мы только вчера расстались.

            - От имени Объединенного Правительства созвездия Козерога и руководства королевской академии наук мы приносим вам свои извинения, Ю-во. – монотонно загнусавил старший. - Случилось невероятное – биологический компьютер корабля вычеркнул вас из списка посланцев. Мы собирали разведчиков, сверяясь по списку, и забыли вас. Конечно, когда мы вернулись домой, ваша потеря сразу обнаружилась, и тотчас же корабль был послан обратно. Но оказалось, что мы попали в поле зрения американцев. Они следили за нами, наш корабль стал частью их секретного исследовательского проекта. Более пятидесяти земных лет понадобилось нам, чтобы стать совершенно невидимыми для глаз и приборов землян. И вот мы здесь. Вы настоящий герой, галактика гордится вами. Добро пожаловать на корабль, Ю-во, скоро вы будете дома.

            - Забор вы сломали? – совсем некстати спросил Борис Алексеевич. – Да нет же, конечно, - засмеялся он, сощурясь, уловив изумленные взгляды пришельцев. – А вот картошку зря погубили. Сейчас времена тяжелые, что я зимой жрать буду?

            Еще немного посидели молча.

            - Я и так дома, - сказал Борис Алексеевич значительно, трезво.

            - Ваш дом  - созвездие Козерога, - возразили ему. - Здесь вы только выполняли задание, играли роль, можно сказать. А там, на родине, вас ждут отец, мать, друзья.

            Что-то шевельнулось в душе Ю-во, кольнуло в сердце. Да, отец. Отца он любил, скучал по нему. Мать, конечно, тоже любил. Хотя они и не были полноценными родителями в земном понимании. Ну, отдали свои клетки, куда следует, получился он. Даже не воспитывали почти – до совершеннолетия его растили няньки от Объединенного Правительства. Лишь начиная с юношеского возраста отец и мать стали давать ему советы, разговаривать с ним, уже как со взрослым.

            - Мои родители погибли в сорок третьем от немецкой бомбы. Знаете, - горько усмехнулся Борис Алексеевич, - на Земле артисты иногда слишком глубоко входят в роль. Я был Ю-во, но давно уже перестал им быть. Люди рассказывают, что временами вспоминают какую-то якобы прежнюю свою жизнь, иногда весьма странную. Чем я, собственно отличаюсь от них?

            - Тем, что вы один из нас, - сказали ему. – Мы должны спешить, потому что генератор невидимости требует большого количества энергии. Когда энергия закончится, и нас, и спускаемый аппарат смогут увидеть все – и ваши соседи, и американцы. Бросайте эти ваши человеческие штучки, Борис Алексеевич, будьте благоразумны! Вообще-то мы не вправе настаивать, решение должны принять вы. Так было сказано в академии наук, потому что мы испытываем чувство вины перед вами. Вы можете остаться здесь, Ю-во. Хотя, конечно, вы понимаете, как важны для галактики ваши наблюдения. Вы ведь прожили целую человеческую жизнь!

            -  Да, жизнь… Целая жизнь прошла, правда…, - тихо произнес Ю-во.

- Решение вы должны принять немедленно. Учитывая то, что мы, вероятно, не сможем прилететь сюда снова в ближайшее время. А жить вам осталось не так уж долго, вы сами понимаете. Короток человеческий век, сами же сказали.

            Ю-во кивнул, и произнес задумчиво, серьезно:

            - Не так-то легко избавиться от этих, как вы говорите, «человеческих штучек». Хорошо. Могу я задать вопрос?

            - Конечно. Только помните, нам нужно торопиться.

            - Что будет с Каверзневым Борисом Алексеевичем?

            - Ваша земная оболочка будет разрушена, то есть Борис Алексеевич, как представитель вида, исчезнет. Он просто станет одним из пропавших без вести. Вот и все.

            - Нет, этого никак нельзя допустить, - покачал головой Борис Алексеевич, и морщины, обозначившиеся у него на лбу, разгладились.

            - Почему?

            - Завтра у моего первого внука, Максимки, день рождения, он станет совершеннолетним. Как же я пропаду без вести? Он же расстроится. А кто картошки накопает, если еще чего осталось? Кто крышу перекрывать будет? Кто Полине массаж поясницы бесплатно сделает?

            - Да, - после некоторый паузы согласился старший пришелец, - наверно, вы правы. – Мы должны были забрать вас раньше, намного раньше. Теперь своим исчезновением вы причините боль многим людям. А это противоречит нашим принципам…

            - Да какие там принципы! – взвился Борис Алексеевич, - просто по-человечески так делать нельзя! Нельзя наплевать на тех, кто тебя любит, кто тебе верит! Да ну вас, к лешему, в самом деле, вместе с Козерогом вашим…

            - Мы вас понимаем, - сказал старший пришелец, и в тот же миг на груди другого загорелся крошечный зеленый огонек.

            - Энергия кончается. Нам пора. Прощайте, Ю-во, - сказал старший, вставая и подавая пример другим, - мне кажется, что вы стали очень хорошим человеком. Жаль, что мы никогда не сможем воспользоваться вашим бесценным опытом.

            Ю-во пожал плечами, посмотрел в сторону, затем заглянул в глаза всем троим.

            - Ладно, ребята, спасибо, что вспомнили обо мне, в такую даль приперлись. Передайте привет матери, отцу, скажите, что жив я, здоров. Пусть они поймут и простят меня. Извините и вы меня за то, что так вышло. А вас я не виню, конечно. Так судьба распорядилась - и ваш бог так рассудил, и наш. Может быть, они сговорились, а? – пробовал шутить Борис Алексеевич, но руки его мелко дрожали, и взгляд был устремлен куда-то в глубь себя. Он уже не смотрел на пришельцев, был как в тумане.

            Когда цилиндр осветился изнутри и стал подниматься вверх, Ю-во отвернулся, закашлялся, стал беспокойно ходить, зачем-то сорвал гроздь рябины, устало провел по лицу ладонью. Было ему неуютно, одиноко и страшно. Но тут скрипнула калитка, послышался родной голос – это Полина вернулась из города.

 

            Ночью Борис Алексеевич спал плохо, крутился, матерился, плакал, говорил во сне:

            - Ну не мог я улететь, не мог! Ну, черт теперь разберет, где она, моя родина! Разве так можно – взять человека, и лишить его всего, что у него было! Нельзя так! Вот облака только… Небо… Оно розовое… Оно манит… Здесь тоже небо красивое, но – другое… Как сердце болит… Никогда не болело, а сейчас болит. Господи… За что же такая мука, почему?!

            - Успокойся, Боренька, не переживай, родной. Ты старенький уже, тебе нельзя так волноваться, - шептала Полина и гладила мужа по лысой голове. – Ну, какой уж тебе, к шуту, Козерог? Живи себе, свой век людской доживай в добре и согласии, жди пенсию, внучат уму-разуму учи. А небо вечернее в августе и здесь, правда, удивительное! И цветы не хуже.

            Борис Алексеевич вдруг встрепенулся, рывком сел на кровати.

            - Ты о чем говоришь?

            - Да ни о чем, спи, - сонная, отмахнулась Полина. - Валидол в тумбочке, если нужно.

            - А я о чем говорил?!

            - Да ворчал, как обычно, что я, слушала, что ли? - пробурчала старуха. - Да спи же ты, господи, и мне не мешай, беспокойная твоя душа…