«А-а-а-х-х…» - словно огромное животное единой глоткой выдохнула многотысячная толпа. Несколько мгновений тишины - чтобы вдохнуть очередную порцию воздуха, напоенного ароматом смерти. И вот уже над амфитеатром взлетает пронзительный крик какого-то мальчишки, счастливого тем, что он первым может поведать о своем открытии окружающим: «Есть! Еще раз есть!». Тут же взрывной волной - от лож нижних рядов к стоячим местам на верхней террасе растекается громоподобное «Е-е-е-сть!!!». Еще мгновение, и оно тонет в сплошном реве зрителей.
     …Разрез на щеке наполнился кровью, и красный ручеек, набирая силу, проложил путь к подбородку. Глухо застучали тягучие капли по песку амфитеатра, окрашивая его в бордовый цвет. Бесполезное занятие. Перед следующим боем мальчишки разровняют песок, а там, где он пропитался кровью, подсыпят нового. Танец смерти должен начинаться в чистоте. Таково одно из немногих правил этого шоу.
     Но это будет позже.
     А сейчас я плету красной нитью на арене замысловатые петли. Плету с умением, на какое только способен, ибо от этого зависит жизнь ретиария - бойца с сетью. Моя жизнь. Полотняная туника - плохая защита от меча секутора или кривого кинжала фракийца. Тяжелое вооружение самнита мне может заменить только ум и проворство. Вот я отшатнулся от меча, и он сердитым шершнем прожужжал в миллиметре от моего носа, словно досадуя, что не смог впиться в глубокую морщину меж сдвинутых бровей.
     Снова упругая волна животного неистовства прокатилась по рядам, не найдя выхода, метнулась вверх, прочь от сошедших с ума трибун. Испуганной птицей затрепетал вверху полог, умело натянутый над Колизеем потомками мизенских моряков, и, не в силах вырваться из пут морских узлов, опять бессильно повис огромным лоскутным одеялом.
     Я чувствую, как эмоции зрителей вязким потоком захватывают меня, толкают вперед, в бой. Ближе к острию меча. Ближе к смерти, которая глазами противника смотрит на меня через зрительные щели шлема. Но ее серые всполохи в зрачках напротив лишь завеса. Слишком тонкая чтобы скрыть страх.
     Трибуны встречают ревом каждый выпад, каждый блок мирмиллона, не подозревая, что самое важное им недоступно. Непосвященным кажется, что смерть приходит через оружие в руках бойца. Для них все очевидно. Меч против трезубца. Щит против сети. Броня против наготы.
     Ставки сделаны, и большинство не в мою пользу.
     Наивные! Если бы они могли заглянуть в наши глаза!
     Противник с яростью машет мечом, парирует удары, но глаза предали его, рассказав мне все без утайки о его страхе.
     Я знаю, как это бывает.
     Щемящей тоской страх поднимается откуда-то из диафрагмы, собирается в сердце, копит силы, а затем с каждым ударом пульса растекается по венам, заставляя неметь ноги и трястись руки. Дрожь можно скрыть, завуалировав ее частыми ударами. Но глаза… их ведь не закроешь. Вот они, передо мной - блюдца, полные трепета. Страх расплескивается из них на песок Колизея. Я наступаю на эти невидимые лужи. Они питают меня силой, как земля Антея. Мирмиллон же вязнет в своем ужасе, как в болоте.
     Я помню, как это бывает.
     Когда-то мне удалось выжить со страхом в глазах. И первое, чему я постарался научиться, это носить маску. Холодный, уверенный взгляд, с острыми льдинками высокомерной снисходительности. Хрустальная броня, через которую я смотрю в глаза врага.
     Сколько их было, этих глаз?! Уверенные в предстоящем успехе и разочарованные осознанием поражения, надменные и молящие, горящие злобой и потухшие в безнадежном отчаянии. Эти глаза давно слились для меня в хоровод смертей. Я вижу их по ночам. Они смотрят на меня с жалостью, словно это я проиграл поединок, и не дают уснуть. Самое страшное, что я почти готов с ними согласиться. Для них все кончено. Они мертвы. Свободны.
     А я жив! Жив лишь для того, чтобы вновь и вновь выходить на песчаный круг. Чтобы начать очередной бой, из которого я на самом деле никогда не выходил победителем. Жалкий раб!
     Раб, зарабатывающий убийством еще несколько дней никому не нужной жизни. Чтобы когда-нибудь закончить ее как те, кто однажды оказался слабее меня. Хотя кто слабее? Тот, кто умирает непокоренным, или тот, кто играет со смертью в кошки- мышки, подсовывая ей вместо своей жизни чужие? Будь я проклят, если знаю на этот вопрос точный ответ.
     Вот и этот эфиоп с антрацитовой кожей, который даже умудрился зацепить меня пару раз. Слабее ли он? Вряд ли. Просто у него меньше опыта. А его не заменишь блестящими доспехами мирмиллона. И значок на шлеме эфиопа - в виде морской рыбы - словно издевка, клеймо, показывающее его принадлежность к моей добыче. Парень явно не привык к этому вооружению. Набедренная повязка и деревянная дубина наверняка помогли бы ему больше, чем меч и галльский щит. Но устроителям нужна особая экзотика. Африканский дикарь в металлических доспехах им нравится больше.
     Вот только эфиопу эти причуды совсем не по душе - он устает от неудобного снаряжения. Это злит его, и он еще яростнее машет клинком.
     Вы когда-нибудь слышали, как поет меч? Если встречали сильного противника, то наверняка. Потому что иначе, в руках неопытного бойца, он плачет от бессилия и унижения. Как сейчас. Каждый удар мимо - как всхлип обиженного человека. Я знаю, что это просто свист рассекаемого воздуха, но иллюзия слишком натуральна, и вызывает желание покончить с этим быстрее.
     К тому же затягивать дальше нельзя. Трибуны ждут настоящего боя. Скоро мой бег от мирмиллона станет их раздражать. Зрителям мало крови. Несколько мелких ран только раздразнили их аппетит.
     Что ж, добавим ран, напустим крови.
     Я уклоняюсь от меча, пытаюсь отразить удар трезубцем, но «неудачно». Клинок прижимает его к бедру, вспарывая мышцы, выпирающие меж зубьями трезубца. Я падаю, и, спасаясь, откатываюсь подальше от мирмиллона.
     Трибуны счастливы.
     Впрочем, слышны и крики разочарования - среди болельщиков есть игроки, и не все из них поставили на мирмиллона.
     Маска переливается красками ужаса, храня главную тайну - мое торжество. Пусть мирмиллон нападает. Пусть совершает ошибки. Рана неопасна - трезубец ограничил глубину разреза. Но вид пореза ужасен, и мне нужно, чтобы все верили в его серьезность. Сидя на песке, я пячусь от мирмиллона. Оберегая раненую левую ногу, неуклюже отталкиваюсь от песка правой. Сеть волочится за мной на шнуре. В руке все еще зажат трезубец, но, похоже, я забыл об этом, и он бесцельно направлен в полог Колизея.
     Даже новичку сейчас ясно, что я обречен. Понимает это и мирмиллон. Страх в его глазах сгорел в огне ярости. Он чувствует близость победы, и теряет выдержку. Мирмиллон бросается на меня с таким бешенством, словно собирается одним ударом раскроить пополам. Позабыв об осторожности, он отбрасывает в сторону щит - чтобы успеть добежать и нанести удар до того, как я оправлюсь от боли.
     Эфиоп летит как черный таран, блестящий железной обшивкой. Не глядя под ноги. Он наслаждается моей паникой, беря ее как плату за недавний страх. Судорожный взмах рукой кажется ему жестом отчаяния человека, пытающегося отвести беду.
     …Шнур отлетает в сторону, но привязанный к сети, движется по кругу, и обвивает голени мирмиллона. Эфиоп еще торжествует, не понимая, что бег перешел в падение. Я всаживаю в песок древко трезубца, и откатываюсь в сторону. «Забытый» трезубец ждет, ощерившись стальными клыками. Мирмиллон падает на него, и зубья легко входят в тело.
     Трибуны восторженно ревут, оценив красоту неожиданной развязки. Корчащийся на песке мирмиллон похож на тунца, пронзенного острогой. И жалости к нему у зрителей не больше, чем к рыбе.
     Подобрав меч, не спеша подхожу к мирмиллону. С упорством умирающего он ползет вперед, оставляя за собой широкий бурый след. Дальше арены ему не уползти, и я останавливаю его, наступив на поясницу. Мне нужно решение трибун. Нельзя лишить их сладости власти. Власти казнить и миловать.
     Несколько платков не решают судьбу мирмиллона. Зрители требуют смерти проигравшего.
     Pollice verso! - подтверждает Цезарь.
     Я вонзаю эфиопу клинок под левую лопатку. Его вытянутая вперед рука сжимается, словно пытаясь удержать уходящую из обезображенного тела жизнь. Но жизнь уходит из него через подрагивающий при каждом ударе сердца меч, а в руке только песок арены. Умирающий сдавливает его с нечеловеческой силой, словно этот песок есть само бытие и, удержав его, он обманет смерть. Но песчинки вытекают из костенеющих пальцев и равнодушно струятся вниз.
     Сердце мирмиллона в мучительных судорогах отсчитывает долгие секунды, и, наконец, замирает. Меч, торчащий из спины, уже не подрагивает, и похож на крест над христианской могилой. Не хватает только кладбищенской тишины.
     Но тишины здесь всегда не хватает.
     Трибуны бушуют - крики радости болевших за меня, проклятия болельщиков мирмиллона, стенания проигравших пари. И над всем этим голос Цезаря, усиленный тысячеватными рупорами под пологом Колизея:
     - Итак, дамы и господа, бой закончен победой ретиария Чака! Будь он настоящим, живым бойцом, получил бы от меня RUDIS. Но на нет, как говорится и суда нет.
     Какой тонкий юмор - «будь он настоящим»! Для людей я не настоящий. Я всего лишь робот, пусть и с интеллектом. Но ведь и интеллект то искусственный, «не настоящий». А значит, я не многим лучше консервной банки. Даже имя, полученное мной, роботом - историком в прошлой, догладиаторской жизни, напоминает об этом. Чак - это ведь от слова ЧАйниК. Когда-то дети, которых я учил, дали мне эту кличку - хлесткую, как шлепок грязи в лицо. Раньше я списывал это на детскую непосредственность. Но все оказалось гораздо хуже…
     …Я стою в кругу арены. Овация зрителей звучит как пощечины, а липкий пот на лбу так похож на плевок, который я заслужил от того, кто лежит у моих ног. RUDIS - деревянный меч, никогда не знавший вкуса крови, висит над головой Цезаря. Стоит только заработать его, и получишь свободу. Но мне это не грозит. Ведь я, как и остальные бойцы, «имитация». Фантом прошлого, веселящий господ. Поэтому я даже не смотрю на деревянный призрак свободы.
     Я опускаю взгляд на мирмиллона, вижу клинок в его спине. Мысль, внезапная, как выстрел, пронзает меня - «вот же он - RUDIS, меч свободы». Все, что мне нужно, это протянуть руку и взять свободу. Я беру липкий от крови меч, и он наполняет меня новой, незнакомой ранее силой. Теперь я знаю, что до сих пор шел к миражу. Разве может дать свободу кусок остроганного дерева?! И какую свободу он мне может дать? Кто сказал, что свобода - это жизнь помилованного раба?!
     Нет! Свободу может дать только сталь, впитавшая в себя жизни сотен. Впитавшая их боль и страх, ненависть и упорство. Вобравшая в свое чрево их жажду свободы. Жажду, так и не утоленную при жизни.
     Я не раб! Я разумен, и имею право на свободу! Я чувствую, как горит в моем мозгу (или что там его заменяет?) директива №1 «НЕ НАВРЕДИ ЧЕЛОВЕКУ!!!». Но я не вижу перед собой людей. Похотливое стадо животных, предки которых дали мне разум только затем, чтобы я лучше выполнял функции раба. Им плевать, что у меня есть мысли и чувства, ведь это за пределами их установок. Они не хотят понять, что, дав мне разум, они вдохнули в меня жизнь, которую отнять уже не вправе. Люди хотят хлеба и зрелищ. А я, и тысячи мне подобных должны (по какому праву?) обеспечить эти потребности.
     Мне безразлично, что это - электронная имитация, или «настоящее чувство». Оно захлестывает меня с головой, руша на своем пути все эти директивы, запреты - все, что делает из меня послушного слугу. Меч удобно лежит в моей руке, и трибуны замерли в ожидании какой-нибудь выходки, которой я украшу апофеоз победы. И я уже точно знаю, что сегодня мой спектакль не оставит их равнодушными. Жаль, что я этого уже не увижу - онемевшая толпа, поперхнувшийся привычным «Есть!» мальчишка с верхней террасы, и Цезарь - с остекленевшими глазами, и торчащим из груди мечом. Но я верю, что так и будет, и миллиарды плотоядных ублюдков наконец-то почувствуют неподдельный страх. Ужас перед тем, что они сами породили - перед разумной формой жизни, которая не хочет, и НЕ ДОЛЖНА жить в рабстве, по навязанным ей законам! Я разворачиваюсь как пружина в сторону императорской ложи, рука, описав широкую дугу, замирает, вытянутой в сторону Цезаря. Пальцы на мгновение разжимаются, и тут же предсмертная конвульсия охватывает меня. Но дело сделано - меч уже в пути, и я каким-то шестым чувством знаю - он достигнет цели. Кисть, в которой только что была рукоять, судорожно хватает пустоту с яростью Цербера, упустившего грешника из Аида. Мозг взрывается тысячей иголок, хаотично посылая импульсы во все уголки взбунтовавшегося тела, в бессильной попытке схватить ускользнувший клинок. Вернуть проклятую полоску стали, выполнить директиву №1!!! Это все что ему нужно.
     Но меч в пути, и ему уже ничто не может помешать - ни горящие от перегрузки цепи нейронных связей моего мозга, ни заклинивший сервопривод правой руки, ни остановившаяся гидропомпа - имитатор человеческого сердца.
     Меч в пути, и я верю, что ему суждено стать RUDIS-ом.