Было хмурое зимнее утро. Заснеженная степь спала под серым нависшим небом, словно не желая пробуждаться в этот холодный безрадостный денёк. Косматые серые облака угрюмо склонились над несколькими зелёными радиолокаторами затерявшейся в этой безмолвной пустыне воинской части.
     В семь ноль-ноль в казарме радиотехнического батальона скомандовали подъём, и всё пошло своим обычным армейским чередом. Молодые солдаты резво повскакивали с коек, оделись- конечно, не за 45 секунд, как это предписывалось уставом- но тем не менее довольно быстро- и отправились умываться. Ведь здесь была не «учебка», а действующая воинская часть противовоздушной обороны, и одеваться за 45 секунд являлось необходимостью лишь во время боевой тревоги либо смотровых учений, когда присутствовали все офицеры части, а то ещё и полковое начальство приезжало. Но тогда уж вскакивать при подъёме приходилось не только новобранцам, а всем без исключения, в том числе и старослужащим «дедам».
     Сейчас же был обычный выходной. Дежурный по части молодой лейтенант Ромашов так ещё и не показался в спальном помещении казармы, и сам факт его отсутствия создавал среди старослужащих солдат ту почти домашнюю атмосферу, когда можно понежиться в кровати лишних 5-10 минут, предаваясь сладким утренним грёзам и представляя себя уже чуть ли не совсем гражданским человеком...
     Минут через 15 дежурный по батальону сержант Витухин, завидев в окно идущего к казарме лейтенанта, известил об этом лениво потягивающихся «дедов», и принялся тормошить наиболее сонливых из них, которые до сих пор всё ещё не подавали ни малейших признаков жизни на своих койках.
     - Да чего ты нервничаешь,Витуха!- сдерживая зевок, произнёс Сашка Кривой, наматывая на ногу портянку.-Ромашка- нормальный чувак,ему всё пофиг!
     Как показал дальнейший ход событий, лейтенант Ромашов не вполне оправдал свою бытующую среди солдат репутацию «нормального чувака», но об этом позже. Пока же «деды» стали неторопливо подниматься с кроватей и направляться в сторону умывальной комнаты. К моменту появления Ромашёва в казарме уже не оставалось ни одной души в горизонтальном положении, а весь личный состав подразделения находился в состоянии не особенно торопливого воскресного движения, предшествующего построению на завтрак.
     - Эй, Муходжадинов!- сурово обратился «дед» Сорокин к долговязому тощему узбеку, не прослужившему ещё и полугода, то бишь по понятиям советской армии- «духу».- Я сейчас умываться иду. Чтобы к моему приходу моя кровать была застелена! Ты понял?.. Не слышу?- с напускной строгостью в голосе спросил Сорокин.
     - Да,- коротко ответил узбек, выпрямляя сутулую спину.
     - То-то,- уже помягче протянул Сорокин.- А то все вы,чурки, такие- как от вас чего-нибудь надо- моя твоя нэ панымает, а вот если вам надо- так всё хорошо панымает!.. Да? Под дурака косите?
     - Да,- точно с такой же неопределённой интонацией в голосе, что и в первый раз, повторил узбек.
     - Балда ты!- беззлобно произнёс Сорокин, усмехнувшись. –Смотри у меня! Через 5 минут приду- проверю! Чтоб по всем правилам было застелено!- и, перекинув полотенце через обнажённое плечо и захватив с собой мыльницу с зубной щёткой, отправился заниматься утренним туалетом.
     Вот,чурбан,- поделился он по дороге с Мишкой Урусовым, солдатом одного с ним призыва.- Наградил бог стажёром, нечего сказать! Ну,посуди сам, какой из него оператор получится? Ведь он по-русски лыка не вяжет!.. Ну,и начальство у нас!- в стажёры оператору радиолокаторной станции узбека дают! Так я и до следующего приказа не уволюсь!.. Сначала мне его надо будет русскому языку выучить, а потом уж- операторскому делу! А ведь пока замену себе не подготовишь- не отпустят на дембель! Так и придётся здесь до сентября куковать!..
     - Да ну, Андрюха,не дрейфь!-успокоил его Мишка.-Всё эти урюки прекрасно понимают! Ты его, главное, лупи побольше- так наука быстрее даётся! Вспомни,как нас в своё время!.. А что русский не понимает- враки это! Ты же знаешь,их дома перед призывом так учат: чуть что не так- дурачком прикидывайся, «моя твоя нэ панымает»- и всё! А как по шее пару раз врежешь- так и по-русски заговорит не хуже нашего, и оператором за две недели станет! Так что, не унывай!
     В просторной, выложенной белым кафелем умывальной комнате Андрей Сорокин, издавая оглушительные молодецкие вопли, долго плескал себе на плечи и на грудь ледяной воды, идущей тонкой струйкой из надраенного до ослепительного блеска медного крантика. Так уж получилось, что к этому времени здесь остались лишь одни солдаты старших призывов. Умывались они неторопливо, тщательно, кто с гиканьем, кто- без, намыливая себе руки и шею душистым «гражданским», присланным из дома, мылом, и начищая ароматной белой пастой свои зубы с таким усердием, словно после демобилизации все они без исключения готовились стать стоматологами.
     «Духи» же давно уже умылись и убежали в спальное отделение казармы наводить порядок: застилать койки- свою или, в худшем случае, ещё одну- две «дедовские», ровнять тумбочки,табуретки, тапочки,сами кровати-словом, заниматься всем тем, что включает в себя ёмкое и до невероятного растяжимое армейское понятие «наведение порядка». Однако поскольку сегодня было воскресенье, то и понятие это значительно сузилось, и через некоторое время порядок был- в той мере, насколько это по мнению солдат являлось необходимым для «нормального чувака» лейтенанта Ромашова- наведён. Из умывальной комнаты неторопливо возвращались некоторые уже успевшие закончить свой утренний туалет «деды», однако большинство из них всё ещё находилось там, занимаясь приучением своего почти уже «гражданского» тела к истинно «гражданской» гигиене.
     Так уж получилось,что Сашка Кривой, пришедший умываться позже других, никак не мог найти себе свободного крана и беспокойно торопил остальных.
     - Что ты переживаешь,Кривой?-спросил Сорокин,с удовольствием растирая полотенцем свой белый мускулистый торс.-Ты же сам сказал: Ромашка-нормальный чувак! Так что подождёт он тебя с завтраком,никуда не денется!
     - Слышь,Кривой!-вмешался в разговор всеведующий Самойлов.-А ты знаешь,что по-казахски чувак-это означает кастрированный верблюд?
     При этих словах умывальную комнату потряс мощный взрыв солдатского хохота. Когда веселье немного улеглось, Андрей Сорокин,окончивший перед армией один курс физико-математического факультета университета, и сохранивший несмотря на свой почти двухлетний стаж пребывания в отупляющей армейской среде способность к логическому мышлению, скептически возразил:
     - Не,Самойла,по-моему, ты не прав! Насчёт верблюда я с тобой согласен, но что кастрированный- вряд ли. Скорее всего- некастрированный верблюд- это уже ближе к истине! Ведь чувак-то- это мужик,то есть самец. Как же может самца обозначать что-то кастрированное?..
     - А вы лучше у Баймурзаева спросите-он же казах! -бросил Мишка Урусов, прерывая чистку зубов.
     Казалось,тут только все заметили тщедушного «духа» Баймурзаева, робко примостившегося в углу у последнего крантика. Накануне беднягу мучил понос и, видимо, умыться раньше ему просто не удалось. Таким образом, он оказался в умывальной комнате единственным «молодым» среди старослужащих солдат. И это при том обстоятельстве,что «дед» Сашка Кривой уже 5 минут тщетно искал свободный умывальник. Открытие это взбесило Кривого:
     - Ах ты, духан чёртов!- заорал он, хватая Баймурзаева за шею. Ты здесь какого хрена делаешь?! Совсем обурел,что ли? Я уже полчаса бегаю, кран свободный ищу- а тебе всё до фени, да?! Пшёл вон отсюда,чурбан вонючий!- и он с силой толкнул лёгкого,как пушинка, Баймурзаева, в сторону выхода. В этот момент дверь умывальной комнаты распахнулась, и в ней показалась статная фигура лейтенанта Ромашёва в шинели и портупее. С разгона Баймурзаев врезался ему прямо в живот. Не удержав равновесия на мокрых плитках пола, он упал. Однако тут же вскочил на ноги,и, подобрав полотенце и мыльницу, вытянулся перед офицером.
     - Кто тебя ударил?- спросил лейтенант,нахмурившись.
     Вопрос этот, по всей вероятности,носил чисто риторический характер, поскольку по позе стоящего напротив Сашки Кривого ответ напрашивался сам собой. Тем не менее Ромашов повторил свой вопрос. Баймурзаев потупился.
     - Отвечайте, солдат!- дежурный по части повысил голос.-Я с вами разговариваю?!
     - Сам паскалзнулся,-с сильным казахским акцентом пролепетал наконец Баймурзаев.
     - Так!..- протянул Ромашов, оглядывая стоящих вокруг него солдат. Каждый из них был, в лучшем случае, всего лишь на год моложе него. Однако на ступенях военной иерархии их разделяла целая пропасть. И Ромашов прекрасно сознавал эту свою власть над ними.
     - Ступайте в казарму, рядовой, и готовтесь к построению на завтрак!- бросил офицер Баймурзаеву, тут же пулей выскочившему в корридор.
     - Так,- снова протянул Ромашов, плотно прикрывая дверь и оглядывая понуро столпившихся вокруг него парней.- Значит, неуставные отношения имеют место в нашем батальоне?.. И это во время моего дежурства!? А вы знаете,солдаты, чем это вам может грозить?- он сделал многозначительную паузу.- Вместо месяца до приказа- ещё 2 года дисбата!.. Такая перспектива вам не улыбается?!
     Ромашов помолчал ещё несколько секунд, чтобы до солдат лучше дошёл смысл произнесённых им слов. А заодно и обдумывая своё дальнейшее поведение.
     Что и говорить, дух уважения и повиновения со стороны«молодых» в отношении тех, кто прослужил дольше них, был ему прекрасно знаком по военному училищу. Пусть в действующей армии среди солдат «дух»этот носил гораздо более утрированный, а порой и просто жестокий, характер, нежели в офицерском училище,однако по сути своей означал всё одно: испытанные в своё время унижения давали право позднее самому унижать новобранцев, обязанных молча сносить эти лишения и терпеливо ждать наступления своего звёздного часа. Так было всегда. И лейтенант Ромашов, несмотря на свою либеральность, не мог не признавать в душе этого неписанного закона советской армии. Поэтому он, конечно же, не собирался приводить в действие брошенную им солдатам угрозу. Попросту хотелось немного постращать их. Хотя сам он и терпеть не мог всех этих казённых выражений и угроз, но здесь уж чисто автоматически срабатывал тот самый, действующий от солата до генерала стереотип мышления, заключающийся в следующем: тебя постоянно отчитывает и понукает начальство,так уж и ты будь добр для снятия нервного напряжения и укрепления чувства собственного достоинства поступать точно так же с подчинёнными.
     Бросив солдатам ещё несколько ядрёных армейских выражений, он завершил свою тираду следующим образом:
     - Ну,что же, деды сукины, раз так- уж я вам устрою сегодня воскресный денёк!.. А теперь, марш строиться на завтрак! И чтоб через минуту- весь батальон, как штык,на плацу стоял!
     Солдаты отправились к своим койкам одеваться - не слишком торопливо, дабы не уронить достоинство «деда советской армии», но и не слишком медленно, поскольку они прекрасно знали,что дежурного по части лучше понапрасну не злить, а испорченное воскресенье- это хуже всего на свете!
     По пути Кривой успел бросить Сорокину, что Ромашов- не такой уж «нормальный чувак», как он предполагал. На что Андрей ответил,что, дескать, в данном конкретном случае он не имеет ничего против, если «чувак» и будет обозначать «кастрированного верблюда». Сашка Кривой разразился на это громким, идиотским хохотом.
     Через пару минут весь батальон красовался выстроенный в колонну по четыре человека на небольшом прямоугольном плацу перед казармой, и со строевой песней- как того потребовал лейтенант Ромашов, и что являлось большой редкостью для выходного дня- отправился на завтрак.
     После завтрака и короткого перекура дежурный по части вновь построил весь личный состав и- как это было ни странно- отправил батальон в казарму «проверять наведение порядка в спальном помещении». Солдаты шли, угрюмо насупившись и изредка вполголоса матеря казавшегося до сих пор таким безобидным лейтенанта. Ведь это уже не входило ни в какие рамки! По заведённому воскресному распорядку после завтрака у них оставалось ещё около часа свободного времени до обязательного просмотра программы «Служу Советскому Союзу», в течение которого каждый был волен делать, что хотел. Проверка же наведения порядка не в будние дни, а в выходной– такого не могли припомнить за всё время службы даже самые «старожилы» части.
     Дежурный по батальону сержант Витухин скомандовал встать всем солдатам возле своих коек, и лейтенант Ромашов с важным выражением на лице начал обход. Осматривал он тщательно, скрупулёзно, как это не всегда делал даже сам грозный старшина -уделяя особое внимание застилке кроватей и порядку в солдатских тумбочках.
     - Вот,сукин сын!- зло прошипел Сашка Кривой, в ожидании своей очереди с неприязнью наблюдая за этой процедурой.
     Непосредственно перед его койкой в том же ряду находилась койка Сорокина. За последние месяцы Андрей настолько успел проникнуться чувством достоинства «деда советской армии»,что у него даже не возникало мысли удостовериться в аккуратности убранной Муходжадиновым кровати. С видом филосовской возвышенности и некоторой отрешённости Сорокин молча глядел на всю эту бестолковую суету и думал о том, что скоро, очень скоро,- всего лишь через несколько месяцев- весь этот «маразм» уйдёт для него в прошлое. Уйдёт навсегда! А вот для лейтенанта Ромашова- эдаким важным гусем вышагивающего сейчас меж убогих железных кроватей- останется в настоящем, и тоже навсегда! От сознания этого обстоятельства на душе у Сорокина потеплело, и он взглянул на подошедшего к нему Ромашова эдак свысока (хоть оба и были одного роста)- т.е. так, как не стоило бы смотреть на офицера даже «дембелю». Лейтенант тут же уловил и оценил этот взгляд, в его глазах вспыхнули искорки, правда, всего лишь на мгновенье- он тут же овладел собой- но этого мгновенья было достаточно,чтобы Сорокин понял, какой именно осмотр ожидает сейчас его «спальное место».
     - Так, рядовой Сорокин,- произнёс Ромашов примерно тем же тоном,что утром в умывальной комнате.-Если не ошибаюсь, вы этой весной демобилизоваться собираетесь?
     - Так точно,товарищ лейтенант,- ответил Андрей примерительно, стараясь хоть как-то сгладить допущенную им оплошность.
     - Так как же это получается,товарищ солдат,- придвинулся к нему Ромашов,повышая голос,- что вы,прослужив 2 года, так и не научились койку застилать?А-а? Я вас спрашиваю!!
     Сорокин молчал,стиснув зубы, а лейтенант продолжал:
     - Поглядите,одеяло в середине провисло! Вы разве не знаете,что одеяло должно быть натянуто, как струна! Разве вас этому в «учебке» не учили?
     Андрей хотел было возразить,что со времени «учебки» уже прошло более полутора года, но вовремя сдержался и лишь сурово покосился на стоящего в пяти метрах от него Муходжадинова, виновато опустившего свои маленькие чёрные глазки. «Ну, я уж тебе задам,чурка!»- подумал просебя Сорокин.
     - А где прямоугольная складка вдоль краёв одеяла?- вволю упивался своей властью Ромашов.- Или вы забыли, солдат, как это делается? А-а? Отвечайте!
     - Никак нет,не забыл! -процедил сквозь зубы Андрей, готовый растерзать на куски лейтенанта за подобные унижения. Но поскольку осуществить это он не мог, не рискуя угодить в дисбат,то молчаливая ненависть его переключилась на беззащитного Муходжадиного, с которым Сорокин был в состоянии сделать в пределах расположения части никак не меньше, нежели мог совершить ним самим молодой «литёха».
     - Ну, так как? Я вас слушаю!- не унимался Ромашов.
     - С помощью 2-ух табуреток!- произнёс Сорокин, пристально глянув в глаза лейтенанту. Вопрос расправы над своим стажёром, так скверно выполнившим его, Сорокина, поручение, был им окончательно решён, и в предвкушении этого он отвечал офицеру спокойно и твёрдо:
     - Одна табуретка прикладывается вертикально к одеялу своей сидячей поверхностью, другая- горизонтально. Таким образом,табуретки образуют между собой угол в 90 градусов, который,зажав одеяло,проводится вдоль всего края кровати, оставляя на одеяле отпечаток прямоугольной складки.
     Казалось,столь подробный и точный ответ несколько обескуражил Ромашова, но он быстро преодолел своё замешательство и продолжал надменным тоном:
     Вот как!.. Выходит, теоретически вы всё отлично знаете,только практики не хватает! Потренироваться,значит,надо!..- он искоса взглянул на Сорокина.- А полюбуйтесь-ка на свою подушку! Это разве подушка? Это же блин какой-то! Разве так должна выглядеть солдатская подушка? А-а? Вас разве не научили за 2 года службы, что её нужно взбивать и придавать ей соответствующую форму при застилке?
     Лейтенант брезгливо поднял подушку двумя пальцами за уголок и швырнул её в противоположный конец кровати. На узкой полоске непокрытой одеялом простыни в изголовье обнаружилось несколько широких косых складок, а в правом углу простыня вообще вылезла из под матраса, небрежно свисая на железную раму. В условиях подобного предвзятого осмотра последние две детали являлись, можно сказать, истинным «криминалом». Тонкие губы лейтенанта Ромашова тронула едва сдерживаемая злорадная усмешка:
     - Так!..Я думаю, дальнейший осмотр вашей тумбочки и всего прочего,солдат,излишен! Если вы не освоили до сих пор того, что представляет собой основу основ воинской дисциплины,то я могу позаботиться о том,чтобы у вас было достаточно времени в этом потренироваться- как минимум, до следующего приказа! Думаю, за это время вы станете настоящим профессионалом по застилке коек! А пока,- ухватив правой рукой край матраса, офицер с силой перевернул его вместе с бельём вверх тормашками, оголив ржавые металлические пружины,- а пока,солдат!- чтобы к концу моего обхода ваше спальное место выглядело, как положено по правилам воинского устава!
     - И главное, про табуретки с углом в 90 градусов не забудьте!- язвительно бросил он через плечо, переходя к следующей кровати.- В конце я снова приду вас проверять- и уж если тогда что-то не так- пеняйте на себя! Весь выходной день будете у меня тренироваться!
     В казарме воцарилась тишина. Молодые солдаты- все без исключения- ощущали подсознательное чувство вины за перенесённое «дедом» унижение- уже хотя бы из-за того, что являлись его свидетелями. Они стояли, робко потупив взоры, предчувствуя неизбежно предстоящую расправу над Муходжадиновым, которая, не исключено, так или иначе могла бы коснуться и их. Старослужащие же молча сопереживали Сорокину и обменивались между собой хмурыми многозначительными взглядами.
     Лейтенант Ромашов, отмечая внешнюю покорность подчинённых, наслаждался произведённым им впечатлением, оценивая последствия его совсем иначе,чем это следовало бы. Другие постели он проверял уже не так строго, как сорокинскую. Тщеславие его было, по всей видимости, удовлетворено, и он постепенно опять превращался в самого себя- спокойного, незлобивого и уравновешенного парня. В душе же у Сорокина всё кипело. Подобного унижения он не переносил уже давно- как минимум, год. Год службы в армии, соответствующий не менее,чем пяти годам на «гражданке»! А, главное, от кого?! От этого «малокососа» Ромашова, от которого никто из солдат ничего дурного и ожидать не мог! И это всего-то лишь за месяц до дембельского приказа!.. Да ещё на виду у всего батальона!!
     Внешне Андрей старался сохранять спокойствие. Он неторопливо, даже с показным усердием, принялся застилать свою кровать (чего не делал, кстати,самостоятельно уже давно), пытаясь таким образом обуздать всё нарастающее нервное клокотание в груди. Полностью застелив койку, он тщательно натянул на ней синее байковое одеяло и, взяв в руки две табуретки, стал наводить «прямоугольные складки» по бокам. Занятие это, которое почти никогда не делалось «дедом» самим, Андрей выполнял сейчас подчёркнуто медленно и обстоятельно, чувствуя на себе временами робкий и виноватый взгляд Муходжадинова, и зная, что именно так он даст стажёру до конца прочувствовать весь трепет надвигающейся расправы.
     За всё это время Сорокин не удостоил стажёра даже взглядом, и лишь когда кровать была окончательно убрана, а лейтенант находился в противоположном конце казармы, Андрей, глядя прямо перед собой, зловеще проскрежетал:
     - Ну,хана тебе сегодня,стажёр!- можешь вешаться!! Муходжадинов вздрогнул, как от удара электрическим током, но тут же сделал вид, что не понял или не услышал сказанного.
     Когда Ромашов завершил обход, он осмотрел напоследок, как и обещал,койку Сорокина. Правда, на этот раз без особой предвзятости,считая,видимо, что уже в достаточной мере проучил последнего. Бросив нравоучительно: «Вот, можете ведь, солдат, если захотите!»- лейтенант дал команду рассаживаться всем перед телевизором для просмотра программы «Служу Советскому Союзу».
     Андрей сидел перед телеэкраном на табуретке плечом к плечу с другими сослуживцами и с мрачным видом думал о своём. Нет, он уже не держал злобы на дежурного по части. Как бывает в подобных ситуациях, злишься на того, кому можешь хоть как-нибудь ответить. Не будешь же всерьёз досадовать на государство, призвавшее тебя служить, или на небо, ниспославшее на землю непогоду. В данном случае возможность отмщения Ромашову полностью исключалась, и жажда мести Сорокина автоматически переключилась на Муходжадинова, которого он считал виновником своего позора, а главное- которому он был в состоянии ответить.
     Перед мысленным взором Андрея проносились картины предстоящего наказания, и он, глядя на оттопыренные уши сидящего через несколько рядов впереди него узбека, постепенно вновь обретал душевное равновесие.
     При этом Андрей Сорокин по натуре своей отнюдь не отличался жестокостью или особой мстительностью. Даже напротив: в школе и в университете он пользовался репутацией скромного и порядочного молодого человека, который всегда был на хорошем счету у преподавателей и которого уважали в компании за рассудитедьный, спокойный нрав. Раньше он любил животных, иногда читал стихи, и даже сам сочинял порой четверостишья, полные юношеской наивной сентиментальности. Но это было давно. Два года пребывания в грубой армейской среде, где большинство его прежних положительных качеств едва ли представляли какую-то ценность, скорее даже наоборот, являлись ему нередко обузой,- эти два года наложили на его личность свой суровый отпечаток.
     Нет, Андрей вовсе не собирался избивать молодого узбека до полусмерти. Во-первых, потому что он, несмотря на произошедшие с ним изменения, не был способен на подобную степень жестокости. Во-вторых, близился конец восьмидесятых годов, и провозглашённая в армии уже много лет назад «борьба с неуставными отношениями», как официально именовалась «дедовщину», к тому времени успела достигнуть определённых результатов. Перспектива «загреметь» на год-другой в дисбат за избиение новобранца Андрея вовсе не прельщала. По этой причине он, несмотря на глубоко засевшее чувство досады, собирался ограничиться «всего лишь» несколькими стандартными «дедовскими тумаками», желая, прежде всего, запугать Муходжадинова. А заодно и постараться вернуть в душе своей чувство собственного достоинства на то место, где оно находилось до этого злосчастного случая.
     «Служу Советскому Союзу» близилась к завершению. Солдаты беспокойно поёрзывали на табуретках, оглядываясь на сидящего сзади дежурного по части и пытаясь предугадать по выражению лица его свою дальнейшую участь. Заставит ли он по окончанию передачи выключить телевизор и придумает какой-нибудь новый вздор? Или угомонится и предоставит, наконец, течению воскресного дня вернуться в своё привычное, давно проторенное русло. А главное- не будет ли Ромашов иметь что-либо против просмотра солдатами их самой любимой и с вожделением ожидаемой всю неделю телепередачи «Аэробика»! Ведь для них это были не просто красивые движения под музыку. Танцующие на экране улыбающиеся девушки в плотно облегающих молодые стройные тела гимнастических трико- это было напоминание об оставленной парнями когда-то за воротами военкомата волнующе-прекрасной «гражданской» жизни. И вот она врывалась, эта самая жизнь, по воскресеньям в их серую армейскую действительность, заставляя их забыть- хоть и всего лишь на полчаса- обо всём на свете! Лишить их этой иллюзии было бы поистине жестоко и бесчеловечно.
     Ромашов прекрасно знал это, да и не собирался так поступать. Теперь, когда тщеславие его было удовлетворено, а передача «Служу Советскому Союзу» оказала на него своё обычное усыпляющее воздействие, молодой лейтенант ощутил изрядную неприязнь ко всей этой скучной казарменной обстановке и острую потребность забраться куда-нибудь подальше в помещении штаба и немного «соснуть». Ведь до обеда оставалось ещё более двух часов, а за ночь ему выспаться толком не удалось. Сообщив дежурному по батальону сержанту Витухину, где его искать «в случае чего», Ромашов незаметно, за пару минут до окончания «Служу Советскому Союзу» выскользнул из казармы.
     Старослужащие сразу же заметили его отсутствие, расселись поудобнее, закинув ноги на перекладины стоящих перед ними табуреток. Однако продолжали оставаться на своих местах ещё некоторое время, прекрасно изучив за два года службы всякие «офицерские штучки», когда якобы «ушедший» офицер мог внезапно нагрянуть вновь- для проверки- или же тайком подсматривать за поведением солдат снаружи в окно казармы.
     - Ушёл!-облегчённо вздохнул Сашка Кривой, с вытянутой шеей наблюдавший через стекло за пересекающим плац Ромашовым. –Эй, Витуха! Что сказал- надолго?
     - В штаб пошёл,-коротко бросил Витухин, не без опаски предчувствая последствия удаления дежурного по части из казармы.
     - Ну, тогда я- курить!- Сашка решительно поднялся с места, вытаскивая из кармана пачку «Примы».
     Тем временем «Служу Советскому Союзу» закончилась. Сорокину тоже чертовски хотелось курить. Но далее откладывать задуманную месть он не мог.
     - Кривой, ты там пока куришь, на шухере побудь!- сказал он Сашке с многозначительным видом.- Если что- дай знать!
     - Ах, да!- воскликнул Кривой.- Я ж совсем забыл! Ну, покурить я ещё успею! Давай, зови своего! А на шухере мы кого-нибудь из «черпаков» поставим. -Трофимчук!- крикнул он невысокому белобрысому солдату, прослужившему на полгода меньше них. -Иди, постой-ка у окна на шухере! Если Ромашка появится- свисти!
     - Эй,стажёр!-приглушённым голосом позвал Сорокин.
     Муходжадинов продолжал неподвижно сидеть в первом ряду табуреток перед телевизором между двумя другими молодыми узбеками, и по оттопыривающимся ушам его трудно было определить, услышал ли он оклик. Скорее всего- нет, ведь Андрей позвал негромко,а телевизор работал «на всю катушку». Но в этом и заключался смысл «дедовских приколов»- окликнуть «духа»нарочито тиха, а потом цепляться к нему именно из-за того, что он тебя не услышал.
     - Ты что,чурбан,обурел вообще?! –Мишка Урусов, находящийся ближе всех прочих старослужащих к Муходжадинову, с яростью ударил ногой по табуретке последнего, так что узбек чуть не свалился на натёртый мастикой пол. Неловко взмахнув руками, он едва удержал равновесие и выпрямился, поглядывая изподлобъя, словно затравленный зверь, своими чёрными глазками-пуговками то на Урусова, то на Сорокина.
     - Не шаришь, да?- злобно спросил Мишка.-Твой дед с тобой разговаривает, а тебе- всё пофиг?!
     - Мнэ нэ пофик!- с неопределённой интонацией произнёс узбек, неровно дыша.
     Как ни странно, но ничего кроме снисходительной жалости он не вызывал в этот момент у Сорокина. В других условиях Андрей бы даже, вероятно, был согласен оставить всю эту затеянную им процедуру мести. Но отступать теперь было нельзя. На него смотрел весь батальон- как и сегодня утром, когда над ним издевался Ромашов.
     - Поди сюда,стажёр!- прежним глухим голосом сказал Сорокин.
     Муходжадинов подошёл, перешагивая через табуретки,и остановился на расстоянии вытянутой руки от Андрея, готовый, видимо, ко всему. Пожалуй, лицом он был даже по-восточному красив. Правильный,немного заострённый овал лица,правильные черты. Тонкий нос с нервно вздрагивающими, круто расходящимися в стороны крыльями ноздрей, тонкие,чётко очерченные губы. Общее впечатление немного портили близко посаженные маленькие глаза, а также худоба и сутулость парня.
     - Подойди к моей кровати,- с леденящим спокойствием произнёс Андрей, и сам тоже последовал за неуклюже шагающим Муходжадиновым.
     - Разницу видишь?-Спросил Сорокин, кивнув на свою, аккуратно застеленную койку. Узбек вопросительно вскинул на него глаза,очевидно,не понимая смысла сказанного.
     - Чего пялишься,балда?!- Андрей почувствовал,что постепенно начинает терять контроль над собой.- Разницу,спрашиваю, видишь в том, как ты, дух несчастный, мою кровать застелил, и как это я сделал?
     Муходжадинов неуверенно кивнул головой, и по кивку его было трудно понять, действительно ли до него дошёл смысл сказанного. Внезапно в восточной прорези глаз его Андрей уловил нечто такое,что с поразительной ясностью напомнило Сорокину своего «собственного деда», уволившегося полтора года тому назад,- толстого узбека Хазарджинова, у которого Андрей когда-то сам находился на стажировке. О, тогда были тяжёлые времена для «молодых» русских,украинцев,белоруссов, попавших служить в этот батальон! Семьдесят процентов увольняющихся вскоре солдат, т.е. «дедов», являлись выходцами из Средней Азии- и с «духами» не своей национальности они не церемонились, издеваясь над ними, кто как хотел. Кроме того, в то время борьба с «дедовщиной» в их подразделении носила ещё чисто формальный характер, а вероятность попасть в дисбат из-за «проученного» новобранца была ничтожно мала. И «деды» воистину лютовали! Помнится, любимым занятием Хазарджинова, когда они с Сорокиным после утреннего развода отправлялись на радиолокаторную станцию и успевали удалиться на значительное расстояние от казармы, было скомандовать Андрею: «Стажёр,смирно!»- и сильным ударом приклада Калашникова в грудь перезарядить таким образом шутки ради свой автомат. Главным для Сорокина являлось при этом набрать в лёгкие побольше воздуха и напрячь, что есть мочи, грудную мускулатуру- тогда отделывался лишь синяками. В противном случае образовывались трещины в рёбрах, грудине, повреждались грудные хрящики- словом, в итоге процесс дыхания мог на 2-3 недели превратиться в сплошную пытку, а обычный кашель пронизывал тело острой, едва не доводящей до потери сознания, болью.
     На какую-то секунду Андрей словно забыл, кто именно сейчас находится перед ним. Пред его мысленным взором всплыла нахальная физиономия ненавистного ему когда-то Хазарджинова, и Андрей несколько раз с силой ударил перед собой. Тощий Муходжадинов, которому удары пришлись в грудь и в живот, слегка согнулся, прикрывая туловище руками, но вскоре снова выпрямился.
     - Руки по швам! Смирно!!- коротко выдохнул Сорокин, не вполне довольный эффектом произведённых им ударов, и отклонился для следующего. Все его прежние чувства к Муходжадинову словно отодвинулись на второй план- жажда мести за перенесённое утром унижение, досада за плохо застеленную койку- всё это покрылось пеленой, растворилось, а осталось лишь одно- внезапно вспыхнувшая острая, всепоглощающая ненависть к мучившему Андрея полтора года тому назад узбеку, которого в его глазах олицетворял собой сейчас этот беспомощный, стоящий перед ним стажёр. И Сорокин вновь ударил его в грудь, вложив в кулак всю свою приобретённую за 2 года службы силу, и, главное,- ненависть. В груди у Муходжадинова что-то слабо хрустнуло, руки его инстинктивно дёрнулись кверху, а лицо исказилось болезненной гримасой. «Хорошо,- удовлетворённо подумал про себя Сорокин,- теперь он как минимум полмесяца будет бояться вздохнуть!» Да, это был тот самый хорошо знакомый Андрею треск надломленной грудной клетки, который он первый раз услышал внутри у себя самого уже очень давно, почти сразу после призыва. То ли затвор автомата у Хазарджинова был тогда плохо смазан, то ли по какой другой причине Калашников при ударе по рёбрам в то время ещё «духа» Сорокина не перезарядился, и Хазарджинов решил повторить свою попытку, ударив прикладом сильнее. На этот раз попытка увенчалась успехом, автомат перезарядился протяжным металлическим щелчком, и узбек, крякнув от удовольствия, бодро зашагал дальше по тропинке к радиолокатору. А в груди у Андрея что-то глухо хрустнуло, и 2 недели потом он двигался, словно парализованный, боясь сделать резкое движение и вдыхая воздух медленно и осторожно. И почти год с тех пор при каждом пропущенном в очередной драке ударе в корпус его постепенно заживающая рана вновь давала о себе знать, пронизывая тело острой, изнуряющей болью.
     Сорокин продолжал с холодной суровостью во взгляде наблюдать за Муходжадиновым. Сжатые в кулаки заскорузлые кисти последнего находились на уровне ремня, тонкие губы нервно подрагивали, а в глазах застыло выражение не то отчаянной решимости, не то страдальческой безысходности затравленоого зверя. Воможно, Андрею бы и хотелось, чтобы узбек сейчас «психанул», поднял руку на «своего деда», между ними завязалась бы настоящая мужская драка, и тогда уж- Андрей был в этом уверен- он избил бы стажёра безо всякой пощады. Но этого не произойдёт. В армии, как и во всяких прочих приближённых к эастремальным условиях, люди становятся неплохими психологами. И Сорокин сейчас точно знал, что Муходжадинов не из тех, кто способен поднять руку на «деда». Нет, узбек был явно слабого, хоть и не особенно уравновешенного, склада характера, но скорее с меланхолическим уклоном, нежели со способностью «взбунтоваться», выйти из себя в подобной ситуации. Андрей читал это по выражению его лица, осанке, кусочку души, отражающемуся в блеске маленьких чёрных глаз. И решил сейчас попросту оставить стажёра в покое. Однако в эту минуту сзади между кроватей к Муходжадинову подошёл Мишка Урусов:
     - Ты как перед дедом своим стоишь,чурбан? -грозно произнёс тот. –Ну-ка, руки по швам! Смирно, я сказал! –и, видя, что узбек продолжает стоять с полусогнутыми в локтях руками и растерянно переводит свой обезумевший взгляд с одного «деда» на другого, Мишка опёрся руками о блестящие трубчатые спинки соседних кроватей и, быстро вскинув ноги, ударил Муходжадинова каблуками кирзовых сапог промеж лопаток. Узбек упал на пол, стукнувшись головой о железную раму койки.
     - Эй,мужики, хватит! Поучили его- и ладно!- вмешался в дело подошедший сержант Витухин. –Вам что, сегодня утром мало было? Ведь Ромашов узнает- крышка вам всем! Стуканёт назавтра комбату- и всё, дисбат или гауптвахта в лучшем случае! Вам это надо?
     - Ты понял,чурбан? –вновь обратился Урусов к поднимающемуся с пола Муходжадинову. –Не дай бог, кто-нибудь из офицеров узнает- можешь вешаться! А теперь,ступай умойся- вон из головы над ухом кровь сочится!
     Сорокин отступил в сторону, пропуская Муходжадинова, и последнее, что запечатлелось в памяти Андрея из всей этой сцены мести, были чёрные, горящие каким-то диким, безумным огнём, глаза узбека. Подобных глаз Андрею не приходилось видеть ещё никогда, ни у кого из солдат и ни при каких обстоятельствах. Это был не вызов, не затаённая обида, не отчаяние погибающего, нет- это было всё вместе взятое, и ещё нечто большее, чего Сорокин был не в состоянии понять или охарактеризовать словами.
     Казалось, только теперь, глядя на сутулую, удаляющуюся в направлении умывальной комнаты спину Муходжадинова, Андрей до конца осознал, что избитый им узбек был не некогда ненавистным «дедом» Хазарджиновым, а беспомощным, плохо понимающим по-русски восемнадцатилетним стажёром. И от понимания этого обстоятельства Андрею стало как-то не по себе, даже жалость какая-то проснулась. Но он тут же подавил в себе это чуждое армии чувство, а вновь специально вызвал в сознании своём картины более чем полуторагодичной давности с жестокой физиономией Хазарджинова на переднем плане и, сжав скулы, злобно пробормотал:
     - Так тебе и надо,чурка!
     Дальнейший распорядок дня пошёл своим обычным чередом. Минут за 10 до построения на обед из штаба появился слегка помятый лейтенант Ромашов, моргая ещё не вполне проснувшимися глазами, неторопливо прошёлся по казарме и, видимо, желая напомнить о значительности своей роли дежурного по части, подчёркнуто официально спросил у Витухина:
     - Ну,что,товарищ сержант, всё в порядке? без происшествий ?
     - Так точно, товарищ лейтенант!-последовал ответ.
     - Что ж, тогда стройте батальон для отправления на принятие пищи! –хлопнув дверью, Ромашов направился к столовой.
     По окончанию обеда последовал длительный перекур, сопровождаемый бесконечными солдатскими байками и пошлыми анекдотами, с мощными взрывами хохота в промежутках. А затем каждый принялся заниматься своими делами. Около половины всех «дедов» отправились спать, кое-кто –смотреть телевизор, играть в настольный теннис на стоящих в смежном с казармой помещении столах, бренчать на гитаре наивные армейские песни о доме, о гражданке, об обманутой солдатской любви, девичьей неверности итд. итп. «Духи» тем временем приводили в порядок своё обмундирование, готовясь к грядущей неделе: пришивали подворотнички, пуговицы, надраивали до блеска медные бляхи ремней, чистили кирзовые сапоги, стирали форму- свою или, на худой конец, ещё и своего «старшего наставника», безмятежно отдыхающего в этот момент от бремени двух бесконечно долгих лет службы.
     Окончилось воскресенье также самым заурядным образом: ужин, просмотр по телевизору какого-то скучного фильма, вечерняя поверка, отбой... Об утреннем инциденте Сорокин успел уже почти забыть, равно как и о своём стажёре, которого он решил оставить на сегодня в покое, не обременяя более никакими поручениями. И лишь вечером, уже лёжа в кровати и почти засыпая, Андрей вновь с поразительной ясностью увидел перед собой горящие безумным огнём глаза Муходжадинова, которые, казалось, несли ему какое-то жуткое известие. Однако, смысла его Сорокин понять так и не смог. И он вновь, как и сегодня утром, не дожидаясь пришествия угрызений совести, отогнал прочь эти «немужские» мысли и, презрительно усмехнувшись в темноте, заснул.
     А затем настал понедельник. Подъём в шесть ноль-ноль- быстренько, без всяких потягиваний в кровати, поскольку сам старшина присутствовал при этом. Минуты через три все солдаты выстроились в две шеренги в широком корридоре казармы, и началась перекличка. Дежурный сержант зачитывал по списку фамилии личного состава, а солдаты полусонными голосами откликались по очереди: «Я-а!» Если чей-либо отклик казался неторопливо прохаживающемуся вдоль шеренг старшине недостаточно громким, то он, сурово пододвинувшись к виновнику своим массивным корпусом, грозно рявкал:
     - Не слышу!! Тебя что, здесь не кормят,мать твою! Чего пищишь,как комар?!
     После чего проснувшийся окончательно солдат, набрав в лёгкие побольше воздуха, орал что было мочи: «Я-а-а!!!»
     - То-то! –удовлетворённо кивал старшина и переводил свой туповато-властный взгляд на кого-нибудь другого.
     Муходжадинова в строю не было. Не оказалось его и в кровати, и в умывальной комнате, и в туалете, и вообще- на всей территории батальона, в каждый уголок которой не на шутку всполошившийся старшина и дежурный по части снарядили поисковые отряды солдат.
     - Вот, чмо несчастное! Сбежать решил! –зло бросил Мишка Урусов, по колено в снегу обследующий вместе с Сорокиным и с Сашкой Кривым дальние участки части позади радиопередающего центра.
     - Ты вспомни,Андрюха,как нас с тобой по молодости бутузили! И их же братия- урюки! Раве так, как мы его вчера,- куда там!? И что, мы сбегали? Дерьмо твой стажёр, тьфу! – презрительно сплюнул Мишка.
     Сорокин угрюмо молчал, широко шагая вслед за своими приятелями. Сапоги его были уже полны тающего снега, портянки размокли, а ступни ног совершенно занемели от холода. Начинающее было подниматься в душе чувство вины перед Муходжадиновым притупилось, постепенно и вовсе улетучилось, а его место заняла злая досада на слабого и принёсшего столько хлопот стажёра.
     - Ещё неизвестно, чем вся эта история закончится,-пробубнил слева низкорослый,с трудом вытягивающий сапоги из глубокого снега, Сашка Кривой,-Скорее всего этого урюка поймают, конечно, куда же ему деваться? Здесь же ему не Узбекистан родной! Ну, и начнётся дознание- что случилось, почему сбежал- ну, а дальше, мужики, сами знаете...
     - Типун тебе на язык! –оборвал его Мишка Урусов. –Раскаркался,тоже мне!
     - А что? –не унимался Кривой. –Положим, даже если не поймают... Вы что,замполита нашего не знаете? –он же пристанет, как лист банный! Начнёт каждого из солдат по очереди в свой кабинет таскать- и нудить,нудить, то грозить,то отпуск обещать, пока кто-нибудь да не «стуканёт» ему,как было,- Сашка говорил это каким-то чужим, заунывно-монотонным голосом, словно не соображая своими вконец притупившимися от колючего морозного ветра мозгами, что подобными высказываниями он лишний раз напоминает друзьям о грозящей в первую очередь им двоим опасности.
     Да заткнись ты! –вскипел Сорокин. –Бубнишь здесь, как поп! И без тебя тошно! А насчёт последствий могу тебе одно сказать: если начнётся серьёзное дознание, то прежде всего спросят дежурного по части. А Ромашка уж не премянет доложить, что именно он вчера утром в умывальной комнате наблюдал! Вот и пошевели шариками, кому из нас тогда может худо прийтись!
     Кривой хотел было возразить, но тут же замолчал, как видно, не на шутку озадаченный новым поворотом мыслей. Андрей тоже шагал молча. По спине его внезапно пробежал холодок. Он ясно представил себе худщий вариант, как могла завершится эта история: его обвинят в неуставных отношениях, избиении солдата более младшего призыва, повлекшему за собой бегство последнего, и Сорокин получает полагающиеся за это 2 года дисциплинарного батальона... Ещё 2 долгих года! И где- в дисбате! Про который сами солдаты говорят, что,дескать, лучше уж «отмотать срок» на настоящей «зоне»!.. А ведь всего-то через несколько месяцев Андрей мог бы стать «гражданским человеком»... «Э-эх!..»- Андрей неслышно вздохнул. Повернувшись спиной к ветру, прикурил сигарету и так же мрачно продолжал свой путь. Минутные слабость и раскаяние внезапно сменились лютой ненавистью к Муходжадинову. «Убью, ведь! –подумал Сорокин. –Не дай бог и впрямь по его вине в дисбат попаду- ведь выйду на свободу рано или поздно - я живучий, ещё и не такое сносил - и тогда уж хана ему, убью как собаку! Хотя бы для этого пришлось в его чёртов Узбекистан ехать- найду и убью! А, может быть, я и сволочь Хазарджинова там встречу- тогда и с ним, гадом, заодно расквитаюсь!.. –и от этих мыслей о возможности мести Сорокину стало как-то легче на душе...
     - Чего замолчали, мужики? –нарушил тишину Урусов. –Чо, в дисбат неохота? Не дрейфь, все мы вчера отличились! Если что- все вместе загремим! А втроём всё ж веселее будет! Продержимся как-нибудь!..
     И трое солат, закончив обследование порученного им участка и хлюпая талой водой в раскисших сапогах, направились к казарме.
     А дальше всё пошло по заранее известному сценарию: дознания, выяснения командиром обстоятельств, связанных с бегством Муходжадинова.
     Похоже, «стукачей» в батальоне не оказалось. Даже лейтенант Ромашов, по всей видимости, не посчитал необходимым докладывать начальству о произошедшем вчера утром в умывальной комнате инциденте, чем снискал уважение солдат и вновь обрёл свою пошатнувшуюся было репутацию «нормального чувака».
     Так постепенно дело это и затихло. Сорокин успокоился, получил на выучку нового стажёра- на этот раз, русского, которого он в конце концов обучил всем премудростям операторского дела, и с которым вёл себя теперь значительно сдержаннее в проявлении своих «дедовских» полномочий.
     Поисками беглого Муходжадинова занялись другие подразделения доблестной Советской Армии и вскоре нашли его в трёхстах километрах от места дислокации батальона, на вокзале небольшого провинциального городка. До вынесения окончательного приговора армейского суда беднягу поместили на гауптвахту внутренних воиск, патруль которых и задержал его накануне. Что и говорить, судьбе Муходжадинова отныне было не позавидовать! Ему грозили скорее всего год-два дисбата, а после- дальнейшее прохождение оставшегося срока службы, не говоря уже о том, что само пребывание на гауптвахте внутренних воиск считалось среди солдат всего военного округа одним из самых тяжёлых наказаний.

     Как-то вечером Сорокин, закончив свой наряд на кухне, усталый и злой, поскольку всевидящий старшина не позволил ему «припахать» молодого повара-казаха, и Андрею пришлось самому волочь на салазках здоровенную бадью с пищевыми отходами к расположенной далеко за пределами части помойной яме, зашёл в курилку. Блаженно вытянул на служившем скамейкой бревне гудящие от усталости ноги. Закурил, любуясь багряным закатом вдали, озаряющем волшебным сиянием всё вокруг- зимнюю степь, далёкие холмы, заиндевевшие редкие деревья и кустарники, неподвижные локаторы и высотомеры...
     - Андрюха, ты новость слышал? –раздался сзади голос подошедшего Сашки Кривого. –Стажёр-то твой бывший повесился!
     - Что?! Как повесился?? –воскликнул Сорокин, едва не выронив из рук сигарету.
     - А вот так- в камере у себя на «губе»! Как я слышал, ремешком от штанов удавился! Не выдержал, видать, тамошних условий...
     От неожиданности этого известия Андрея словно пронзило электрическим током, повергнув в замешательство. Но он вскоре овладел с собой и, словно вспомнив что-то, пробормотал с холодным равнодушием:
     - Вот те на- дослужился!.. Тряпка, плохо ему здесь было!..
     - Это точно, -туповатым голосом поддакнул Кривой. –Лёгкой жизни захотелось! Значит мы, деды,за него пахать должны, а ему,мол, хватит, домой захотелось! Что ж, собаке собачья смерть!
     Последние слова неприятно резанули по уху Андрея, хотя, в принципе, сказанное до этого им самим не сильно отличалось по смыслу от высказывания Кривого.
     Выбросив недокуренную сигарету, Сорокин побрёл в казарму. Перед его мысленным взором горели так глубоко врезавшиеся в память безумные глаза Муходжадинова. Казалось, только теперь Андрей начинал понимать смысл того дикого блеска во взгляде своего бывшего стажёра: это был его протест - протест и нежелание подчиняться этим жестоким законам унижения человека! Увы, завершившиеся для него в конечном итоге столь трагично.
     Внезапно Сорокина пронзила отчётливая мысль, до этого,казалось, блуждавшая где-то в затуманенном подсознании: «А ведь я,фактически, виновен в смерти человека!..»
     Не замечая ничего вокруг себя, Андрей вошёл в казарму. На него пахнуло резким запахом мастики,оружейного масла и несвежих солдатских портянок. Это подействовало несколько отрезвляюще и вернуло к действительности.
     - Андрюха,тебе письмо! –крикнул дежурный по батальону. –Иди, в коптёрке возми!
     Письмо было от Иры Николаевой, с которой они раньше учились в одной группе в университете. Ничего такого особенного между ними до ухода Андрея в армию не было- так, ходили несколько раз в кино, на переменах между парами- в студенческое кафе, готовились вместе к сессиям. Когда Андрея призвали служить, они стали переписываться. Ира регулярно отвечала на все его письма, обстоятельно описывая события на факультете, в их родном городе, новости об их общих знакомых. И в душе своей Сорокин был уверен, что Ира будет ждать его возвращения, хотя она ему и не давала никаких обещаний, да и вообще- не было у них тогда ещё разговоров на эту тему. Однако эта уверенность придавала Андрею силы в те минуты, когда ему бывало особенно тяжело и тоскливо.
     Все до единого письма от Иры он хранил в целофановом пакете в особом, ему одному известном тайнике на радиолокаторной станции, и время от времени перечитывал, оставаясь один и предаваясь мечтам о казавшейся сейчас такой прекрасной гражданской жизни.
     Вот и теперь Андрей, уединившись на задней парте пустой «Ленинской комнаты», принялся читать письмо. Оно было пространно, как всегда,- от начала до конца усеянный мелким бисером букв двойной тетрадный листок. Ира писала о потрясающих новых открытиях в области ядерной физики; о посещении их группой выставки художников-абстракционистов и о связи этого вида искусства со стереометрией; далее в сентиментальных тонах она сообщала о том, как у неё на днях заболела кошечка и как она возила бедняжку через весь город в ветеринарную лечебницу...
     Внезапно Андрей поймал себя на мысли,что он, пробегая глазами по ровным, аккуратным строчкам письма, совершенно не воспринимает его содержания, а думает о чём-то своём. Нет,он, конечно же, знал, какими важными и интересными науками являются ядерная физика со стереометрией, и прекрасно понимал, как серьёзно относится Ира к болезни своей милой кошечки. Но вместе с тем по мере чтения письма Андрея не покидало странное ощущение, что он его посредством общается с существом с некоей фантастической, нереальной планеты, которая от него так же далека и непонятна ему, как и описываемые на бумаге веши. А здесь, на этой, его планете, царят жестокие законы действительности, которые доводят человека до самоубийства- и это в возрасте восемнадцати лет! «Собаке собачья смерть!» -вновь прозвенели в его ушах слова Сашки Кривого- вот законы этой планеты!..
     Словно в калейдоскопе пронеслись перед Сорокиным одна за другой суровые картины его армейской службы. И он, скрипнув зубами, неожиданно разорвал письмо Иры на мелкие кусочки... И больше решил ей никогда не писать...
     А вечером перед отбоем Андрей пробрался на радиолокатор и, вытащив из тайника толстую пачку старых писем своей подруги, сжёг их все до единого, заслоняя полой шинели пламя от ветра. Сложенные вчетверо сухие тетрадные листки быстро сгорали, едва успев вздрогнуть аккуратными полосками букв в предсмертной агонии перед тем, как их обнимали беспощадные языки огня. Уже через несколько секунд пепел разлетался под натиском степного зимнего ветра, а заодно разлетались в пух и прах все те мечты, которые Андрей связывал до сих пор с этими письмами... Казалось, будто бы так исчезало его будущее, растворяясь в этой колючей морозной тьме... И вот, вспыхнув последними искорками угасающего костра, оно перестало существовать вовсе- по крайней мере в том виде, в котором Сорокин успел выстроить в своём сознании его идеал за два года службы. А по-другому он себе его не представлял...
     Это было ужасно. Словно выбили почву из под ног, лишили той базы, на которой до сих пор основывался сам интерес к жизни. А главное- что было страшнее всего и делало Андрея в сложившейся ситуации совершенно безоружным- во всём этом было некого винить... и некому мстить.