ОГЛАВЛЕНИЕ
 
 

Глава 1. Август в Москве Глава 2. Левантийские игры Глава 3. Познание Красоты Глава 4. Андрей Глава 5. "Ибо крепка, как смерть, любовь" Глава 6. Страсти по Андрею Глава 7. Страсти по Юле Глава 8. Женя Глава 9. Ее Величество История Глава 10. "Сумасшедший миллионер", или любовь втроем Глава 11. Ящик Пандоры, или Время задавать вопросы, и время отвечать Глава 12. Мозаичные зарисовки для оптимистического финала

    
    
    
     Но уже вскочила, во весь рост на носу закачавшейся лодки, Маруся и заявила:
     – Теперь я. Жила-была одна девушка и любила играть с водою; и однажды была чудесная ночь на море, и она решила купаться прямо с лодки. Мальчики, не сметь оглядываться! Самоило, убирайся с кормы и сядь спиною.
     - Вы... не простудитесь? – робко спросила Нюра, мать Нюты; а больше никто ничего не сказал, даже Самойло молча пересел и закурил папиросу. Что думали другие, не знаю; но у меня было странное чувство – как будто и эта ее выдумка в порядке вещей, так и должна кончиться такая ночь, и Марусе все можно. Я сидел на передней перекладине, ближе всех к носу плоскодонки, прямо надо мной шуршали ее батисты; ничего стыдного нет признаться, что пришлось закусить губу и сжать руками колени от невнятной горячей дрожи где то в душе. Говорят, теперь ни одного юношу из новых поколений это бы не взволновало, он просто сидел бы спиной к девушке и спокойно давал бы ей деловые советы, как удачнее прыгнуть в воду; но тогда было другое время. Ни одному из нас четырех и в голову не могло прийти говорить с нею в эту минуту – это бы значило почти оглянуться, это не по дворянски. Белоподкладочник, сидевший со мною, вдруг опять запел; я понял, что это он бессознательно хочет заглушить шорох ее платья, и он в ту минуту сильно поднялся в моем уважении. Молчали тоже Нюра и Нюта, а лиц их я не видел, только заметил, что они для защиты ближе прильнули друг к дружке, словно марусина дерзость и с них срывала какие-то невидимые чадры.
     – Аддио навсегда! – крикнула Маруся, и меня обдало брызгами, а вдоль лодки с обеих сторон побежали бриллиантовые гребни. Слышно было, что она уплывает по мужски, на размашку: хороший, видно, пловец, почти бесшумный; по ровным ударам ладоней можно было сосчитать, сколько она отплыла. Десять шагов – пятнадцать – двадцать пять.
     – Маруся, – тревожно позвала Нюра или Нюта, – зачем так далеко…
     Оттуда донесся ее радостный голос:
     – Нюра, Нюта, глядите, я вся плыву в огне; жемчуг, серебро, изумруд – Господи, как хорошо! – Мальчики, теперь можете смотреть: последний номер программы – танцы в бенгальском освещении!
     Что-то смутно-белое там металось за горами алмазных фонтанов; и глубоко под водою тоже переливался жемчужный костер, и до самой лодки и дальше добегали сверкающие кольца.
     Нюра спросила, осмелев: – не холодно?
     – Славно, уютно, рассказать нельзя… – Она смеялась от подлинного игривого блаженства. – Теперь отвернитесь: я лягу на спину – вот так – и засну. Не сметь будить! – Через минуту тишины она добавила, действительно сонным сомлевшим голосом:
     – Я бы рассказала, что мне снится, только нельзя…
     А когда подплыла обратно к носу лодки и ухватилась за борт, у нее не хватило мускулов подняться, и она жалобно протянула:
     – Вот так катастрофа.
     – Мы вас вытащим, – заторопились Нюра и Нюта, подымаясь: но еще больше заторопилась Маруся:
     – Ой нет, ни за что, да у вас и силы не хватит. Не вы…
     Она не сказала, кто; но Самойло молча поднялся, бросил папиросу в море и пошел к ней, переступая через сиденья и наши колени. Он сказал отрывисто: «возьми за шею»; плоскодонка резко накренилась вперед, корма взлетела высоко; он вернулся обратно и сел на прежнее место на дне.
     Владимир Жаботинский. "Пятеро"
    
    
    
    
    
    
     Но наконец-то вдвоем на желанном любовники ложе:
     Муза, остановись перед порогом Любви!
     И без тебя у них потекут торопливые речи,
     И для ласкающих рук дело найдется легко.
     Легкие пальцы отыщут пути к потаенному месту,
     Где сокровенный Амур точит стрелу за стрелой...
     Но не спеши! Торопить не годится Венерину сладость:
     Жди, чтоб она, не спеша, вышла на вкрадчивый зов.
     Есть такие места, где приятны касания женам;
     Ты, ощутив их, ласкай: стыд - не помеха в любви.
     Сам поглядишь, как глаза осветятся трепетным блеском,
     Словно в прозрачной воде зыблется солнечный свет,
     Нежный послышится стон, сладострастный послышится ропот,
     Милые жалобы жен, лепет любезных забав!
     Но не спеши распускать паруса, чтоб отстала подруга,
     И не отстань от нее сам, поспешая за ней:
     Вместе коснитесь черты! Нет выше того наслажденья,
     Что простирает без сил двух на едином одре!
    
     Овидий: Наука любви (Пер. М. Гаспарова),
     Книга вторая. - М., 1990
    
    
    
    
    
    
    
     Глава 1
     Август в Москве
    
     "Сегодня уже не умирают от любви", - убеждала входивших в салон самолета известная израильская песня. Через полчаса мои глаза уже щурились сквозь иллюминатор в направлении бесконечной воздушной голубизны, блестевшей от ослепительных солнечных лучей, на которых повис «Боинг», чей экипаж совсем недавно оторвал его от земли в «Шереметьево» с намерением посадить в Лоде под Тель-Авивом. Пытаясь разобраться с завладевшими мной непривычными ощущениями автора будущей повести, я разыскивал в памяти тот конкретный миг, когда окончательно решился хотя бы на время расстаться с моими научными интересами и обратиться к литературной теме. Попытка оказалась неудачной, и тогда мои мысли вернулись к последним дням, чтобы еще раз напомнить обстоятельства случайного обнаружения заинтриговавшего меня сюжета.
    
     Я смотрел сквозь большое окно, наблюдая за прохожими, спешившими укрыться от дождя. Было уютно и беспричинно грустно. Уют углового столика и кофейный аромат внушали иллюзию причастности к изолированному прибежищу покоя, отделенному сухостью и тишиной от городского шума, серого простора и пелены дождя. Недалеко от окна, под балконом, притаились парень и девушка. Он задумчиво смотрел в одну точку. Девушка оживленно говорила.
    
     Внезапно дождливый поток прервался. Пространство кафе и уличного мира заполнили солнечные лучи, объединив два мира теплым обволакивающим светом. Лицо юноши оживилось, и одновременно девушка замедлила свою речь. Они отошли от окна и переместились в мой мирок, заняв соседний столик. Я был одинок, и мне трудно было оторвать от них взгляд. Молниеносные взгляды тонкогубой брюнетки в мою сторону не оставляли у меня сомнения в том, что мое назойливое проникновение в их искусственный островок чрезвычайно ее раздражало. Ее спутник, который оказался вблизи молодым мужчиной лет тридцати, внешне был невозмутим.
     Я был увлечен поиском прототипа литературного героя и, цепляясь за любую возможность, искал повод для знакомства. Когда девушка удалилась в сторону туалета, я неожиданно для самого себя заговорил, с усилием подыскивая тему.
     - Извините, Вы москвич?
     - Да-а, - задумчиво протянул он. – Вы что-то ищете?
     - Как я могу добраться до... Арбата? – произнес я экспромтом первое пришедшее на ум название знаменитой улицы.
     - Это совсем рядом. Поверните сразу же направо и через несколько минут окажетесь на Арбате.
     Мой собеседник проявил ко мне интерес.
     - Вам можно позавидовать: Вы только открываете Москву, а мне здесь уже давно очень тоскливо.
     Его открытый взгляд располагал к доверию. И тогда я произнес ключевое в нашей беседе слово "Израиль".
     - Я здесь работал десять дней в архиве, собирал материал для статьи. На днях возвращаюсь туда. Неожиданно глаза моего собеседника быстро замигали, и слегка замявшись, он произнес:
     - Там живет моя девушка вот уже... шесть лет.
     Слово "девушка" было произнесено с очень заметной теплотой. Он посмотрел на соседний стул будто это она сидела недавно на месте его сегодняшней спутницы.
     - Вы никак не можете ее забыть? – поощрял я его к откровенности.
     - Да, ностальгирую... Вы случайно мне ее снова напомнили. Вы же живете там, - по-детски улыбался он своим мыслям.
     Мы познакомились и перешли на "ты". Женя пристально посмотрел на меня.
     - Не сможешь ли ты встретиться с ней?
     - Хорошо, я постараюсь. А что, вы поддерживаете связь друг с другом?
     Женя вдруг стушевался и пересел ко мне. Я же вспомнил о его спутнице, но она пока не возвращалась.
     - Я даже не знаю сможешь ли ты... Найти ее просто. У меня есть ее рабочий телефон, но...
     Его приветливое лицо исказила гримаса.
     - Понимаешь, она работает в массажном кабинете, - выпалил он. – Ты, конечно, знаешь, что это означает. Ее там случайно обнаружил наш однокурсник. Мы же вместе с ней учились... Скажи, удобно ли тебе прийти сюда завтра?
     Я согласился, и мы договорились о вечерней встрече. Женя поблагодарил и пересел за свой более освещенный столик. Он, казалось, раздваивался в солнечном потоке, прерывая воспоминания взглядами на дверь, из которой должна была появиться его спутница-брюнетка. Прошло примерно пять, а может, семь минут со времени ее ухода. Вскоре она уже приближалась к нам. Я встал, кивнул моему новому знакомому и вышел.
    
     Назавтра я появился в кафе точно в назначенное время. Женя уже сидел за моим вчерашним столиком. Он посмотрел в мою сторону, но его лицо оставалось хмурым. После моей улыбки он расслабился и виновато улыбнулся.
     - Мне видно суждено ностальгировать по ней всю жизнь. Вот дурак, - рассердился Женя на себя, - я же повзрослел, возмужал, научился спонтанно знакомиться с девушками, мне оказывают знаки внимания обалденные красавицы. А я после удачного соблазнения теряю к ним интерес. И вообще мне надоели краткосрочные отношения!.. Некоторые же возвращаются из Израиля, - продолжил он после краткой паузы, - но Алина не вернулась.
     - Как же ваш однокурсник ее нашел?
     - В это трудно поверить, но он ее нашел случайно.
    
     Оказалось, что однокурсник Алины и Жени, устроившись со временем в Израиле на работу, соответствовавшую его диплому, затосковал по женскому теплу. Его чрезмерная скромность стояла на пути самостоятельного знакомства; и когда гормоны не на шутку взбунтовались, он раскрыл газету на определенной странице и, выбрав телефонный номер, позвонил. Ему ответил искусственно нежный голосок. Через несколько мгновений ему вдруг почудились знакомые нотки в звучавшем из трубки голосе, но он не придал этому значения. Они договорились на следующий день, на самое начало ее смены. Подходя к указанному дому, он вдруг увидел впереди Алину, входившую в указанный ему подъезд. Ему стали понятны вчерашние сомнения по поводу голоса собеседницы. Он вспотел от жары и напряжения. От неожиданности сексуальные заботы оставили его, и он решил уйти. Дома его снова охватили сомнения: да мало ли какие бывают совпадения! Может, она там живет. Нет, эту загадку нужно было срочно разгадать! Его русскоязычный коллега по работе с удовольствием согласился посетить массажный кабинет и выведать правду, предварительно взглянув на фотографию Алины в окружении однокурсников. Проверка подтвердила опасения. Там действительно работала она под именем Николь. Печальная новость была передана Жене в Москву.
    
     - Я потребовал номер ее рабочего телефона и в тот же день позвонил в Тель-Авив. Мне ответила другая девушка, сообщившая, что ее напарница Николь будет на следующий день в одиннадцать часов. После ночной бессонницы я решил повременить со звонком. В тот день мне предстояло знакомство с девушкой, которую мне представили как чуть ли не самое идеальное создание на земле.
     Девушка, напоминавшая Алину внешним видом и веселым характером, вскружила Жене голову, и он постарался позабыть свою затею со звонком. Они встречались целый год. Именно тогда он нашел постоянную высокооплачиваемую работу, и они вместе заговорили о женитьбе. Но...
     - В моей жизни не раз возникало это проклятое "но" в самый неподходящий момент, - печально улыбаясь сказал Женя.
     Один из его друзей увидел девушку в ресторане в сопровождении немолодого респектабельного мужчины. Отношения с девушкой завершились громким скандалом. К идее о звонке Женя так и не вернулся. А когда он решил уговорить однокурсника встретиться с Алиной, чтобы узнать все подробности о ее жизни в другой стране, оказалось, что тот переехал в Канаду.
     - Почему же ты сам не позвонишь ей? – допытывался я. – Твой звонок может многое решить: или же ты сможешь уговорить ее вернуться, или же разочаровавшись, излечишься от нее полностью.
     - Я опасаюсь навредить. Она очень самостоятельный человек. Мне никогда не удавалось ее уговорить ни в чем. В наших отношениях все решала она.
     - Может, ты мне расскажешь о ней? – Но, посмотрев на часы, я вынужден был отказаться от просьбы. Рано утром я обязан был успеть выполнить несколько важных дел, а затем мне нужно было спешить в аэропорт.
     Женя передал мне фотографию, на которой в центре группы молодых людей в белом свитере задорно улыбалась черноволосая девушка, На мгновение мне показалось, что я физически почувствовал теплую энергию, которую излучали ее глаза. Получив после этого московский номер телефона Жени и тель-авивский номер Алины, я в который раз пообещал все разузнать о ней и сообщить ему.
    
     Мы вышли из кафе вместе. Лицо Жени отражало его переживания. Казалось, он был очень расстроен. Чтобы приободрить его, я спросил:
     - А что твоя вчерашняя девушка, у тебя нет к ней никаких чувств?
     - Она любит мою зарплату, мою квартиру, мои ласки, но только не меня. Попробуй отыщи в сегодняшней Москве, в сегодняшнем мире девушку, которой можно доверять!
     Мне, прирожденному романтику и идеалисту, эти слова пришлись не по вкусу.
     - Это не так. Ты плохо ищешь.
     Женя грустно махнул рукой:
     - Да Бог с ними со всеми!
     И вдруг он снова оживился:
     - А что если она там больше не работает? – Женя застыл на месте. По-видимому он ужаснулся от мысли, что представленная им ситуация могла различить его с Алиной навсегда. – Казалось, я должен радоваться этому... Но как же ее в таком случае найти? Постой, там у вас наверное есть справочные бюро? Ее фамилия Спивакова... Алина Борисовна, - произнес он так, как-будто расставался с последней тайной, которую ревниво хранило его сердце.
     - Я не слышал там о справочных бюро. Но можно позвонить в справочную телефонной компании или же воспользоваться поисковой системой на ее сайте в интернете. Я постараюсь приложить максимум усилий.
     Мое обещание было искренним: мне хотелось помочь ему и одновременно найти еще один литературный прототип. Женя приободрился, и мышцы на его лице расслабились.
    
    
    
    
    
    
    
     Глава 2
     Левантийские игры
    
     Я снова различил гул двигателей самолета и вспомнил, что на время оторван от земных забот. Внизу вместо них искрилось Средиземное море. На горизонте верхняя и нижняя голубые плоскости сливались в бесконечность, необъяснимо внушавшую веру в реальность будущей книги.
     Знакомство с Женей не было случайным. Затянувшаяся усталость от исторических исследований приблизилась к черте, которая сигнализировала о необходимости смены сферы деятельности, и я искал героев для своих рассказов. Его постоянная грусть позволила мне предположить, что она была следствием печальной романтической истории. И я не ошибся в своих ожиданиях. Мне припомнилось, как сердце мое победно забилось, когда он произнес первые фразы о девушке, которую не смог забыть, и в те мгновения я зрительно различил слияние края морской глади с полосой побережья и догадался, что самолет заходит на посадку.
    
     На следующий день в конце рабочего дня, сломленный многочисленными поисками подходов, способных склонить Алину к откровенному разговору, я решился позвонить и назначить встречу как обычный клиент. Из трубки послышался усталый искуственно высокий мелодичный голос, подтвердивший, что его обладательницу зовут Николь. Она по-прежнему работала в массажном кабинете, и мне не нужно было искать ее в море интернета.
     Вскоре я вел машину и обреченно осязал во рту приторно сладкий вкус, казалось, уже неминуемого греха. Светофоры, будто откликаясь на мое нетерпение, с готовностью зажигали зеленый свет. У моста через реку Яркон открылась перспектива Тель-Авива, наполненного прозрачными испарениями раскаленного воздушного эфира.
    
     Через несколько минут моя рука неуверенно потянулась к кнопке звонка на неприглядной двери. От неожиданного волнения я почувствовал как кровь запульсировала в висках. На пороге появилась девушка чуть выше среднего роста. Черные волосы до плеч и большие блестящие темно-карие глаза гармонично сочетались с молочной кожей лица и шеи и небрежно запахнутым белым махровым халатом. Мне сразу же бросилось в глаза, что ее скулы и подбородок выглядели несколько тяжеловесно, пробудив во мне догадку о кавказском или же среднеазиатском генетическом влиянии.
     - Проходите, - улыбнулась она. – Чувствуйте себя свободно. Проходите в эту комнату. А здесь душ.
     Николь была очень приветлива, демонстрируя добросовестное отношение к своей работе. Ее лицо светилось незащищенной открытостью, которую все же нельзя было назвать наивностью. Она двигалась с грациозной пластикой, а ее тонкие руки с длинными пальцами плавно струились в комнатном пространстве.
     Вручив ей деньги, я положил свою сумку в кресло и застыл в опасении, предполагая что Николь выпроводит меня, если услышит мою просьбу об откровенном рассказе о своей жизни. Выходя из комнаты, она вдруг заметила мою нерешительность и мягко сказала:
     - Да Вы не стесняйтесь, раздевайтесь. Я пока выйду.
     Ее мелодичный голос с переливающимся тембром слегка срывался на высокой ноте. Приободрившись, я выпалил свою просьбу:
     - Нет, мне это не нужно. Я хотел бы просто поговорить с Вами.
     Улыбка исчезла с лица Николь. Оно застыло в непривлекательной гримасе, вызванной сильным недовольством, и только большие глаза блестели, подсознательно отсвечивая эротическим блеском.
     - Если у Вас есть какие-то проблемы, то Вы обратились не по адресу, - вежливо, но сухо отреагировала она. – Я не психолог. Непрофессиональная беседа может повредить Вам. Я всегда отказываю, когда ко мне обращаются с подобной просьбой. Простите. – Она направилась ко мне, чтобы возвратить деньги.
     - Подождите, пожалуйста. Мне не нужен психолог. И я не собирался говорить о своих проблемах, - испуганно зачастил я, опасаясь, что мне укажут на дверь.
     - Тогда о чем же? – нетерпеливо торопила она меня.
     - Николь, я собираю материал для рассказов. Вы, несомненно, интересный человек. Почему бы Вам не рассказать о себе именно потому, что мы незнакомы? В конце концов, мы поговорим и больше друг друга никогда не увидим.
     - Ну, я не знаю... Вы что писатель?
     - Нет, историк, но захотел написать книгу о любви.
     - Вы ищете рассказы о любви в массажных кабинетах? – устало и раздраженно отреагировала она.
     - Не только. Пожалуйста, расскажите мне о себе, о своей прошлой жизни. И об этой работе тоже... Если захотите.
     - Я абсолютно не нуждаюсь в психоанализе, - задумалась Николь. По-видимому, ей неловко было выставить меня за дверь. Но и что делать дальше она совершенно не представляла.
     - Давайте присядем, - воспользовался я ее нерешительностью, - поговорим, чтобы Вы не скучали до прихода следующего клиента.
     Николь нерешительно посмотрела в мою сторону. Ее взгляд отражал пробуждение интереса ко мне.
     - Да, женщины мне всегда доверяют, - все более смелел я, - но не более того.
     - Не более того? – иронично усмехнулась она и присела в кресло. – Вот и напарница моя тоже считает, что ей мужчины доверяют, но не более того. Может, по той же причине она пишет роман, и можно предположить, что общение с клиентами поставляет ей массу материала. - Ее добродушный тон поощрял меня к началу разговора. Я с облегчением прислонился к массажному столику.
    
     - Давайте начнем с трудного, а потом перейдем к Вашей прежней жизни. Как Вы сюда попали? – кивнул я головой в сторону массажного столика.
     - Оригинальный вопрос, - съязвила Николь. Я смущенно передернул плечами:
     - Без него все-равно не обойдешься.
     - Причина очень банальная: не рассчитала свои силы. Мы с мамой шесть лет назад приехали из Москвы. Через год купили квартиру. Надо, конечно, было покупать на периферии, там дешевле. Но периферия не для меня, я москвичка все же. Впоследствии я приобрела автомобиль, и расходы только возросли. Стоимость доллара вскоре резко поднялась, соответственно возросла выплата банковской ссуды до космических вершин. Я работала продавщицей с минимальной зарплатой, и нужно было срочно искать другую работу. Большинство объявлений в газетах не давали никакой надежды на приличный заработок, разве что примелькавшееся: "нужны молодые девушки по сопровождению за высокую оплату". Это было не для меня. Рядом с ним мне попалось другое объявление: "Клинике альтернативной медицины требуются массажистки. Подходящим высокий заработок! Бесплатный курс для неимеющих специальной подготовки". Владелец кабинета показался мне заслуживающим доверия. Я начала работу. Он не обманул: зарплата была хорошая. Хватало на выплату ссуд на квартиру и на машину, в первые два года удалось даже съездить в Италию и во Францию. Только позже, когда экономическая ситуация ухудшилась, она превратилась в более скромную.
     - Вам сразу же объяснили, что это боди-массаж, и Вам необходимо довести клиента до семяизвержения?
     - Да, конечно... Что же я никогда мужской член не видела? В конце-концов везде одна и та же кожа, - по-видимому не в первый раз Николь попыталась убедить в первую очередь себя. – Мне было важно, что обслуживание не было связано с сексом. Я не представляю себе, как бы я смогла согласиться на секс с незнакомым человеком, которого увидела впервые несколько минут назад.
     - Вы помните своего первого клиента?
     - Нет, совершенно не помню. Запомнилось только, что домой я вернулась совершенно опустошенная. Первый день оказался напряженным, - вслед за этими словами Николь встала, прислонилась к массажному столу и начала нервно жестикулировать руками. – Деньгами я пыталась заглушить усталость и опустошенность. В то время трудно даже было представить, что клиентов станет меньше и соответственно денег тоже. Мне нужно было тогда позаботиться о будущем и собрать деньги на профессиональные курсы. Я давно мечтаю стать визажистом. Но возможность уже упущена, и мне приходится ждать до лучших времен.
     - Кроме опустошенности Вы испытываете иногда и другие чувства?
     - Какие именно?
     - Ну, не знаю... будничность происходящего или, возможно, даже интерес. Вы все-таки молодая женщина.
     - Мне присуще серьезное отношение к своим обязанностям, в том числе и к этой работе. Здесь я стараюсь отрешится от домашних забот, чтобы они не сказались на обслуживании клиентов. Повседневность засасывает, и поэтому даже такая работа превращается в будничную. Но очень многое зависит от самого клиента. Если он энергичен и эротичен, то его сексуальная энергия подсознательно передается и мне как вызов к эротической игре, и я, принимая вызов, иногда увлекаюсь, подчиняясь правилам игры.
    
     Николь постепенно раскрывала передо мной свой внутренний мир, очень быстро определив преимущества интервью. Мне было ясно, что ей давно уже не представлялась возможность раскрыть и облегчить свою душу. Она довольно быстро определила у себя потребность в разговорной психотерапии, ее речь текла свободно и прерывалась только моими вопросами... Хотя нет, на самом деле это утверждение неверно, потому что именно на этом этапе нашей беседы неожиданно напомнил о себе дверной звонок. Мы оба вздрогнули. Николь засуетилась:
     - Как же я не обратила внимание на часы! Со мной же договорились на это время. Нужно было вовремя попросить Вас уйти.
     Но она быстро успокоилась и попросила меня тихо затаиться в смежной комнате. Оттуда я услышал мужской голос, затем звук воды в душевой комнате. Вскоре те звуки стихли, отдаленно зазвучала мелодия, и медленно потекли долгие минуты ожидания. В душной комнате с беспорядочно расставленной старой мебелью уютной казалась только светящаяся настольная лампа под абажуром. Она отбрасывала слабый свет на мягкого игрушечного пса. Я опасался пошевелиться, чтобы не выдать свое присутствие и, когда мое тело стало неметь, мне почудилось, что утрачиваю чувство времени и реальности. Игрушечные глаза-стекляшки пса уставились на меня, а пасть напоминала реальный собачий оскал. Я осмотрелся, чтобы освободиться от непривычного наваждения. Слева от меня вверху над столиком виднелась серая занавеска, очевидно скрывавшая окошко в рабочую комнату. Но вот уже снова зажурчала вода в душевой, а через несколько минут Алина освободила меня из иллюзорного заточения. Да, я так и назвал ее мысленно: «Алина». Но нужно было не ошибиться в разговоре и вытеснить на время из памяти ее имя другим – «Николь».
    
     У меня был жалкий вид. Николь, полная сочувствия, приветливо позвала меня на прежнее место. А мне подумалось, что посочувствовать надо было ей. Ее глаза и шея казались влажными не то от пота, не то от воды, а в голосе слышались хриплые нотки.
     Я стал лихорадочно подбирать слова и вопросы.
     - Мне интересны любые факты из Вашей жизни. Но особенно мне хочется послушать о Ваших взаимоотношениях с мальчиками в детстве, о первой любви, о более поздних романтических увлечениях.
     - О романтических увлечениях? – Алина улыбнулась своим мыслям, погружаясь в воспоминания. Через несколько мгновений она пристально посмотрела мне в глаза, и чтобы укрепить ее доверие к себе, я откликнулся взглядом, проникнутым интересом и сочувствием. Она заговорила, и ее речь, взвешенная и плавная сначала, постепенно стала более динамичной и взволнованной.
     - Я росла в атмосфере любви и семейного тепла. Мама с папой любили друг друга, поэтому с детства мне не было знакомо чувство недоверия к противоположному полу, так распространенное среди детей, выросших в неполных или же несчастливых семьях. С нами жила еврейская бабушка, мамина мама и моя лучшая подружка в раннем детстве, от которой я получила очень большой запас женственности. Она неустанно напоминала родителям, что они воспитывают девочку, и девочке не пристало бегать где попало, одевать все без разбора и есть все подряд. Еде и не в меньшей мере - церемониалу еды она придавала особое значение в воспитании девочки. Бабушка следила, чтобы на мне всегда были свежее белье и платьице. Перед едой она надевала на меня накрахмаленный фартук и повязывала салфетку на грудь. Бабушка ревностно следила за моей осанкой и приучала меня пользоваться столовыми приборами. Мне полагалось есть легкую еду без острых и других резких запахов. В ее сознании девочка не совмещалась с селедкой или же другой подобной ей пищей.
     На лице моей собеседницы соперничали друг с другом выражения иронии и грусти в то время как она с умилением рассказывала, одновременно копируя изысканно женственные движения бабушки.
     - Я была рослой и заводной хохотушкой. Очень рано, еще в садике, стала обращать внимание на мальчиков, очень любила флиртовать с ними, приближать их к себе, а затем неожиданно отдалять расчетливо холодным отношением. Я очень быстро постигала секреты манипулирования мальчиками, потому что мне нравилось господствовать над ними. Так мои взаимоотношения с противоположным полом превратились в нескончаемую игру. Еще в садике вокруг меня уже крутилось несколько мальчиков.
     - И никто из них не вызывал у Вас особую симпатию?
     - Даже в том возрасте все увлекаются, но по-детски; так увлекалась и я. Но у меня еще не было потребности дружить постоянно с кем-нибудь одним. Мне больше нравилось играть с мальчиками, флиртовать с ними, чувствовать легкое головокружение от сладкого ощущения чуть-ли не полной власти над ними. Что же касается особых симпатий... В том возрасте мальчики и девочки интересуются отличиями в строении тела у противоположных полов, особо обращая внимание на половые органы. Так вот, многие из них хотели поиграть со мной в доктора и больную где-нибудь в укромном уголке детского садика, и меня тоже разбирало любопытство. Но почти всех я отгоняла как назойливых мух. Меня же очень привлекал Сережа, светленький, круглолицый и забавный милашка. Однажды и он осмелился позвать меня в один из уголков садика, желая быть доктором. Когда же мы туда добрались, я заявила тоном, не допускавшим возражений, что сначала доктором буду я, а потом мы поменяемся ролями. Сережа очень упирался и настаивал на своем. Я была непреклонной, наслаждаясь своим, как мне тогда казалось, неограниченным влиянием. Он затих, стушевался от того, что ему первому предстояло раздеться, и опустил до сандалей шортики и трусики. Я бесстыдно присела и разглядывала вблизи его маленькие пенис и яички. Самое забавное заключалось в том, что все мы в нашей группе видели друг друга голенькими и в туалете, и под душем. Но в тех ситуациях, и тем более при взрослых, интерес к отличиям в строении тел почти не проявлялся. С Сережей я удовлетворила свое любопытство в полной мере и даже притронулась пальчиками к запретному месту. Моему пациенту, возможно впервые, пришлось узнать, что такое женское коварство, потому что я снимать трусики не собиралась. В ответ на его протесты и возмущение я только победно рассмеялась и убежала.
     В первые школьные годы заигрывание с мальчиками продолжалось, но это был самый наивный флирт во время детских игр. Мне запомнился один мальчик во дворе, с которым я разговаривала через окно своей комнаты. Неожиданно пошел дождь, и я отошла от окна, оставив своего собеседника. Через некоторое время солнышко засветило снова. Я выглянула во двор и увидела своего промокшего от дождя маленького кавалера. Оказывается, он все это время безропотно ждал моего появления в окне. Мне его поведение очень польстило, но вместо того, чтобы продолжить с ним разговор, я побежала во двор играть с другими.
     В шестом классе у меня появился первый мальчик, паренек из соседнего двора. Меня переполняло чувство гордости: никто из моих подружек не могла похвастать дружбой с мальчиком.
     Неожиданно снова зазвенел дверной звонок. Лицо Алины изменила легкая гримаса, и я снова увидел перед собой Николь. Вздохнув, она показала мне на дверь соседней комнаты.
    
     Там я уже чувствовал себя более свободно. Мне захотелось узнать, что происходит в соседней комнате. Искушение было сильным. Полусвет внушал чувство остроты опасности быть обнаруженным клиентом, нараставшим по мере ослабления борьбы между порядочностью и любопытством. Преодолевая головокружение и легкий страх, я взобрался на столик и, приблизив лицо к занавеске, отодвинул ее. Спиной ко мне в слабом электрическом освещении стояла Николь в одних узких черных трусиках, прикрывая собой лежавшего на массажном столе клиента. Я различил приглушенные звуки мелодии эротического греха «Миа кульпа» группы «Энигма» и мгновенно расстворился в ощущениях, подобных тем, которые возникают при долгом наблюдении за рыбками в аквариуме. Они почти застыли в углу комнаты на фоне выцветшей стены, подобно двум большим рыбам, и только ее руки как два плавника нарушали впечатление неподвижности. Когда она повернулась профилем в мою сторону, мне открылась ее грудь, белевшая в полумраке. Я почему-то вспомнил о Жене и с некоторым огорчением попытался представить, что бы он почувствовал, если бы увидел эту сцену. Но любопытство снова одолело меня, и я продолжал подсматривать. В скупых брызгах света мои уставшие глаза на несколько секунд заключили союз с уже готовым обмануться воображением; и я принял стену за масляный холст с контурами ее тела, перевязанного посредине тонкой черной полоской ткани, чтобы увидеть воочию то, что хотел внушить будущему живописцу Сальвадор Дали. Да, экстравагантный автор «50 секретов магии мастерства» оказался прав, убеждая нас в том, что только масляным краскам дано передать тайну плоти с ее фонтанирующей из-под кожи игрой красок, завораживающей зрителя всеми цветами радуги. Я снова различил звуки мелодии и тогда заметил, что одна рука Николь массировала гениталии мужчины, а вторая – его грудь. Вскоре его пенис напрягся как мачта на ветру. Клиент слегка изогнулся вверх от наслаждения и прилип руками к ее груди и почти неприкрытым ягодицам. Догадка о приближающемся финале мгновенно вывела меня из задумчивости, и любопытство отступило перед тошнотой. Через несколько секунд я снова сидел на диване, страдая от угрызений совести, покрывшего меня пота и легкой тошноты. За окном уже полностью стемнело. Прошло несколько минут, и снова зашумела вода в душевой, а когда ее шум прервался, послышались мужской и женский голоса. Хлопнула входная дверь, и вот уже на пороге моей комнаты снова возникла Николь. Мой странный взгляд и выражение лица, вероятно, отражали какое-то необычное переживание, овладевшее мной. Судя по ее настороженному взгляду, она понимала, что я чем-то взволнован, но не могла догадаться ни о чем. Николь взмахнула рукой, приглашая меня выйти. Ее халат распахнулся вверху, приоткрыв шею и верхние окружности груди. Они снова блестели от влаги, а голос по-прежнему отдавал хрипотой.
     - Моя смена закончилась. Мне пора домой.
     - Я хотел бы прийти снова, чтобы дослушать Ваш рассказ до конца.
     - Хорошо, - устало выдохнула она, - позвоните мне.
    
     Спускаясь по ступенькам, я отчетливо почувствовал отсутствие желания позвонить Жене в Москву в конце того слишком длинного дня. Во мне накопились самые разнообразные мысли и чувства. Усталость соседствовала с радостью от полученной информации, смятение от услышанного и увиденного вносило хаос в мышление. Свет фонарей и автомобильных фар ослеплял и усыплял, мешая сконцентрироваться. Одно мне было ясно: желательно накопить для начала тот минимум информации, которого будет достаточно, чтобы хоть немного поверить в реальность задуманного моим московским знакомым.
    
    
    
    
    
    
     Глава 3
     Познание Красоты
    
     В детстве я любил смотреть на красивых девочек, и решил, что все красивые девочки прекрасны. Но однажды я долго не смог взять в толк, отчего не все нравившиеся мне девочки привлекали внимание других мальчиков, пока не догадался, что у каждого из нас свои критерии Красоты. И тогда я сделал вывод, что девичья красота может быть одухотворенной или же просто привлекательной; все способны замечать привлекательную красоту, но не всем дано заметить Красоту Одухотворенную. Откровение о Прекрасном как об истинном внешнем проявлении Души, установленном Свыше, впервые посетило меня в одиннадцать лет, когда в класс вошла новая ученица – обаятельная и грациозная голубоглазая брюнетка, само воплощение детской женственности. У нее были тонкие черты лица, отмеченные одухотворенностью, казалось, ниспосланной самим Творцом, хрупкая ранимая душа и необычная деликатность, свидетельствовавшие об особой причастности к Прекрасному.
    
     Поздним вечером, после возвращения домой, меня ждала встреча со многими уже давно позабытыми мгновениями и эпизодами детства. В первые годы еще непривычная эмигрантская жизнь приближается по своему смыслу к борьбе за выживание. Спасительное желание выстоять в незнакомой среде инстинктивно отодвигает на дальний полюс памяти расслабляющие воспоминания, которым ностальгическая подсветка обычно придает приятную окраску. Изредка они все же посещали меня, умудрившись проникнуть в память вопреки стоявшему настраже внутреннему контролю, и тогда я позволял им побыть со мной несколько минут, чтобы затем решительно, но не без сожаления, распрощаться с ними. Лишь несколько лет назад, в одном из заграничных туров, когда прохладным августовским вечером я пил пиво с женой, уютно расположившись в кресле на одной из площадей Копенгагена, свежий ветер с канала напомнил о знакомой реке, на берегу которой я провел свое детство, и ко мне вдруг пришло снова забытое ощущение жизненной стабильности. Возвратившись к будням, я все еще продолжал по инерции сторониться воспоминаний до тех пор, пока не услышал их из уст Алины. В этот вечер психологическая плотина была прорвана, и я, по привычке наблюдая за сменой изображений на экране телевизора, вернулся к детским переживаниям.
    
     В раннем детстве я не был обижен вниманием женщин и девочек. "Кто красавец?" – любила обращаться ко мне моя тетя, приходя в гости. - "Я красавец!" – всегда картавил я в ответ. "Красавчик!" – обращались ко мне взрослые женщины, а девочки были готовы играть со мной в детском саду во врача и пациенток или же забавно целоваться под смех взрослых во дворе у моей бабушки. Я до сих пор помню выражение любопытства и недоумения на лице четырехлетней крошки, напряженно пыхтящей в попытке понять свою реакцию на мой поцелуй и разгадать причину смеха взрослых. Все подобные сладкие шалости, как и детские поцелуи и признания моих мимолетных подружек, холили во мне уверенность в мальчишеской неотразимости.
     Уже тогда меня привлекала Красота. Может ли кто-нибудь дать вразумительное объяснение тому, чем руководствовался детский рассудок, отмечая особым знаком понравившуюся девочку, какие признаки девичьего очарования привлекали его во время игр или же совместного купания голышом под импровизированным летним душем из бочки с нагретой солнцем водой посреди казавшегося большим двора детского сада? В том же саду мне приходилось постигать не самым приятным образом и то, что не относится к Красоте: например, искаженные болью и обидой открытые детские рты, с высунутыми языками, принудительно густо намазанными горчицей в наказание за шалости. Я сидел в кровати в спальне, заполненной другими отверженными, и никак не мог понять причины жестокого обращения с нами. Так мне приходилось постигать известную истину о несовместимости Красоты и жестокости.
    
     Моя первая подружка жила в одном из четырех домиков, которые полукружием обступали наклоненный в сторону реки дворик моей бабушки. С него просматривалась набережная улица и вершина спуска, сливавшаяся с широкой лентой реки. Ей было шесть лет, я же был почти на год старше и кичился перед ней тем, что по окончании лета пойду в первый класс. Она смотрела на меня с уважением, часто плавно переходившим в обожание, и иногда то по моей, то по собственной инициативе снимала одновременно со мной трусики в кустах за ее домом, чтобы удовлетворить наше детское любопытство. Девочка немного подросла и перестала меня привлекать. Сегодня я склонен думать, что мне стало с ней просто неинтересно, но тогда с немалой долей досады пришлось познать новую истину, относящуюся к миру Красоты: оказывается, она относительна, переменчива и капризна и нередко склонна исчезать.
    
     Летние каникулы я проводил в бабушкином дворе, и наши с девочкой приятельские отношения восстанавливались в начале каждого лета. Нет, я не был увлечен ею скорее всего потому, что не смог открыть в ней никакой тайны. Все было достаточно обыденно: мы всего лишь вместе проводили время в играх. Но через пять лет после первого знакомства с ней я смог приблизиться к новой истине. Когда я вернулся во двор в начале следующего лета, она вопреки обыкновению вышла играть не в трусиках, а в закрытом купальнике. Сначала мой детский рассудок не придал этому значения. Мы вышли из дворика в направлении, противоположном спуску к реке, перебежали через дорогу и впервые без взрослых приблизились к входу пока еще действовавшей деревянной церквушки, возведенной запорожскими казаками за три века до нас. Нам была известна легенда, которая утверждала, что ее возвели без единого гвоздя, и мы очень хотели убедиться в ее реальности. В тот день никто из посетителей церквушки не догадывался, что примерно через месяц ранним утром они обнаружат на ее месте развалины и нескольких мальчишек, которые будут упорно исследовать их, радостно извлекая очередную находку – бронзовый подсвечник или же старую монету. А в тот день мы покрутились снаружи и ничего не заметили такого, что могло подтвердить или опровергнуть легенду. Внутрь церквушки нас не пустил без верхней одежды неожиданно оказавшийся у входа, за которым в сумраке таинственно мерцали свечи и иконы, вечно угрюмый дед девочки, лицо которого напоминало дно глубокого темного колодца.
     Я развернулся, чтобы отойти, и тотчас зажмурился от ярких солнечных лучей. А потом, когда способность видеть восстановилась, сообразил, что недоуменно смотрю на впервые замеченные мною округлости девичьей груди под купальником. Вернее, это были не округлости, а только намеки на них, но для мальчишки в моем возрасте этого было достаточно, чтобы пробудить любопытство. Все, что в прошлом году оставалось плоским и доступным для глаз, скрыл от меня купальник. Ее тело вдруг приобрело необъяснимую привлекательность, и мне стало казаться, что девочка вся светится тайной.
     Мы неспеша возвращались в наш дворик, а я уже знал, что сегодня не смогу устоять перед тайной и осмелюсь притронуться к ней. Через несколько минут я воспользовался доверием своей подружки и вплотную подсел к ней на траву. Воздух, насыщенный запахом трав, сена, молока и коровьево помета, вскружил и без того захмелевшую от самого ожидания прикосновения голову, и я отправил ватную руку под купальник. В тот момент во мне заговорила совесть, а вместе с ней и ее спутник – стыд, а девочка вела себя как птичка, которая обычно, оказываясь в незнакомых человеческих руках, сначала бьется крылышками и дрожит, а затем покорно затихает. Она чуть отстранилась и густо покраснела, в ее глазах показались слезинки, и она, даже не пытаясь ускользнуть от моей руки, тихо попросила убрать ее. Мне было жаль девочку почти до слез, но подростковая наглость взяла верх, и моя рука все же поспешно завершила обследование, проскользя по гладкой теплой коже до крайней точки купальника, словно добралась сквозь приятное упругое сопротивление воды до дна прогретого солнцем ручья. Я не только не почувствовал никаких заслуживающих внимания холмиков, но и не смог различить явных признаков ее взросления. В тот день мне открылась очередная истина: всему, что скрывает от нас противоположный пол под покровами одежды, наше воображение стремится придать ореол Красоты и очарования. И сколько бы мы ни разочаровывались, проникая под эти покровы, в момент следующего проникновения мы снова надеемся встретиться с Прекрасным. Современная мода вносит поправки в правила игры. Она постоянно открывает мальчишескому или же мужскому взору новые участки женского тела, оставляя мало места для воображения, и нам остается только переносить его на последние прикрытые тайны.
    
     В первом классе мне пришлось привыкать к новой ситуации: оказывается, у красивых девочек много поклонников. Я оказался одним из нескольких первоклашек, не сводивших глаз с хорошенькой отличницы-одноклассницы, чьи большие серые глаза мило блестели между накрохмаленными белыми бантами, с которыми гармонировала повешенная через плечо белая сумочка санитарки с красным крестом. Мне кажется, что я был невероятным везунчиком в ранние школьные годы, поскольку девочки проявляли ко мне интерес, а понравившаяся мне отличница - любимица чуть ли не всего класса и первой учительницы, - была посажена со мной за одну парту. Разве это не подтверждает полностью мою особенную везучесть в ту пору? Она с интересом общалась со мной в классе и в группе продленного дня, а я в отношении к ней вел себя очень предупредительно, как истинный джентльмен.
     Через год настало время переживаний и обиды: ее интерес ко мне стал очень быстро ослабевать, и разгадка не заставила себя ждать. С ней подружился низенький крепыш из нашего класса, сосед по улице,проводивший с ней все свободное время днем и нередко даже ночью, потому что с благословения родителей они ночевали друг у друга. Я продолжал вздыхать по ней еще несколько лет, и только позже, когда мое внимание, да и внимание крепыша, привлекли другие, вдруг обнаружил, что она уже давно не отличница и даже не хорошистка. Не правда ли, многие круглые отличницы из начальных классов почему-то заканчивают школу с очень посредственными результатами?
    
     В лет восемь меня позвали игравшие в кустах во дворе две девочки-соседки одного со мной возраста и, признавшись мне в любви, попросили поклясться никому ни о чем не рассказывать. Это было первое в моей жизни признание мне в любви, и я, очень польщенный вниманием двух девочек сразу, поспешил ответить согласием, совершенно не вникая в природу своих чувств. Наш роман втроем длился около месяца в аромате трав, яблок и арбузов. Подружки срывали листочки и степные цветы и хранили их в картонной коробке в известном только нам месте. Дважды под влиянием подслушанных рассказов более взрослых девочек-подростков они манили меня пальчиками к тайному хранилищу, поднимали платьица, сбрасывали трусики будто срывали листочки с деревьев и, забавно подбоченившись, немного прогибались назад, чтобы от меня не скрылись подробности. А я прилипал взглядом к их лобкам и, как прошлым летом, в присутствии своей первой подружки, задавался вопросом, не является казавшаяся мне неестественной краснота в большом разрезе между ног проявлением какого-то распространенного у девочек воспаления? Девочки же быстро уставали от напряжения в изогнутом теле, выравнивались, направляли на меня свои указательные пальчики и тоном не терпящих прекословия родителей грозно требовали от меня повторить их поступок. Я упрямился, изображал непреклонность, после чего девочки, быстро раскусив мой характер, переходили к жалостливым просьбам, и мне ничего не оставалось, как сжалиться над ними и последовать их примеру. В начале учебного года наши отношения поостыли и возвратились снова к самой обычной детской дружбе.
    
     Осенью учительница продленного дня застала меня врасплох, неожиданно приблизившись ко мне в тот момент, когда я, стоя у подножия лестницы на первом этаже, увлеченно засмотрелся на стоявшую вверху, на лестничной площадке, десятиклассницу. Учительница наклонилась ко мне и, обняв меня за плечи, ласково сказала:
     - Красивая девочка. Правда? Просто невозможно отвести взгляд. А какая у нее чудная коса!
     Ее слова очень смутили меня. Мне показалось, что я был приобщен к какой-то тайне, о которой взрослые говорят только между собой, и такое необычное приобщение было для меня еще непривычным. Густо покраснев, я опустил голову и кивнул ею в знак согласия.
    
     Через два года я неожиданно получил более подробные представления о взаимоотношениях полов. Летом из Молдавии к своей бабушке приехала моя троюродная сестра с мамой. Я пришел к ней вместе со своим братом, который был старше меня на два с половиной года. Одиннадцатилетняя бойкая девочка, черноволосая и черноглазая, понравилась нам обоим, и каждый из нас пытался привлечь ее внимание. Мы бегали к речке, купались, играли в карты, а вечером стали упрашивать маму Инги, чтобы она отпустила ее к нам ночевать. Девочка умела требовать от мамы исполнения своих желаний, и после непродолжительных колебаний ее мама согласилась.
     В нашей небольшой квартире для нее не было свободного места, и ей постелили на полу. Мы с братом тоже попросились спать на полу, и мама с наивной непосредственностью жительницы провинциального городка приготовила постель для троих. Оказавшись вдали от своего естественного окружения, девочка вдруг осознала, что может вести себя раскованней, не опасаясь, что об этом узнают соседи или же знакомые. Пока наши родители проводили время во дворе в неторопливой беседе с соседями, Инга долго и ошалело целовалась со старшим братом на моих глазах, и на моем лице можно легко было прочесть отчаянную зависть. Перед сном мы с детской раскованностью договорились, что под одеялом опустим трусики, чтобы дать полную волю рукам. На полу маленькая соблазнительница легла в центре. Пальцы мои и брата встречались у нее на лобке, и попеременно торопливо тревожили сверху ее расщелину. В какой-то момент девочка стала дышать шумно и глубоко, что сначало встревожило меня, но я быстро успокоился, поскольку ее руки, у которых в отличие от наших рук не было соперников, вскоре продолжили беспрепятственно гладить и слегка мять наши гладкие отростки. Я быстро устал от еще мало знакомых мне, но сталь сладких ощущений и уснул первым. Через несколько дней Инга уехала в свой город, и мы, потужив, стали ждать следующего лета, но напрасно - девочка так и не приехала. Такой опыт не забывается, и позже я смог смело забраться рукой под купальник маленькой бабушкиной соседки.
     Инга появилась неожиданно в нашей квартире через четыре с половиной года, в один из зимних вечеров, в сопровождении своего дяди, решившего проведать родственников в те несколько часов, что остались при пересадке с одного поезда на другой. Старший брат к тому времени уже учился в художественном училище в Одессе, и я жил только с родителями. Инга предстала перед моими глазами повзрослевшей девушкой-брюнеткой, раскрасневшейся от мороза, что только прибавило ей привлекательности. Я был уже по уши влюблен в мою музу Клио, но когда девушка сняла пальто, мне трудно было заставить себя отвести глаза от ее привлекательного чувственного личика, стройной фигурки в короткой юбке и сапожках и высокой груди. Взрослые оживленно обменивались семейными новостями, а мы молчали и только переглядывались, изредка отворачивая головы от телевизора и вспоминая общую тайну давно растворившейся летней ночи.
     В общении с Ингой в те невозвратимые летние дни я впервые смог сделать очень важное для себя наблюдение: с самого раннего детства меня привлекали только красивые девочки. Причем я ненадолго увлекался обычной, расхожей красотой, повсюду проявляющейся в симметрии лица и тела; чтобы очаровать меня (а симптомами состояния очарованности для меня служил внутренний восторг, увлеченность, захватывающая дух), девочка должна была обладать какой-нибудь изюминкой - особым взглядом, магическим блеском в глазах, трогательной интимной заботливостью в отношении ко мне, придававшими ее лицу вдохновение и непередаваемое индивидуальное очарование. В то лето непосредственность в поведении и смущавшие меня озорные искры в глазах девочки-шалуньи, напоминавших мне плоды черной черешни с моего двора, оказались очень доступной иллюстрацией к еще непривычному для меня выводу. В зимнюю встречу меня привлекло только ее расцветшее тело, а в по-прежнему смазливом личике я не обнаружил былого внутреннего очарования.
    
     В шестом классе большинство моих одноклассников наигранно по-взрослому обменивались восторгами по поводу не по возрасту большой груди девочки-одноклассницы с бледным застывшим лицом, будто отлитым из воска. Я не мог понять их, и не раз спрашивал себя: как можно заинтересоваться девочкой с безжизненным лицом старушки и грудью чуть ли не взрослой женщины?
     Я же с трудом отводил взгляд от пришедшей к нам в прошлом году Ларисы, худенькой голубоглазой отличницы, гордой девочки-лани с изумительной фигуркой, лицом, над которым Творец с удовольствием потрудился сам, не привлекая помощников, и пышной короной вьющихся блестящих черных волос. Ее обаяние было соткано из нежности и грациозности, придававших ее облику хрупкие черты. Именно такими представлялись нам француженки в то время, когда почти никому не дано было их увидеть. В один из школьных перерывов развлекавшиеся борьбой мальчишки потеряли равновесие, и один из них упал на сидевшую за партой Ларису, опрокинув ее, как ветер тонкий стебелек, на свободное сиденье. Мальчишка придавил ее, всего лишь несколько мгновений распростершись на ней лицом к лицу, и тут же вскочил весь взлохмаченный и смущенный. Я сидел довольно близко к ней, нас разделял только проход между рядами, и с болью смотрел на нее, уронившую лицо на сложенные на парте руки с длинными тонкими пальчиками и безутешно плакавшую, и очень хотел ее успокоить, но не мог придумать как подступиться к ней и что сказать. Мне нетрудно было догадаться, что девочка плакала не от боли, это плакала ее девичья гордость. Я мечтал, чтобы меня посадили с Ларисой за одной партой, и даже несколько раз шопотом произнес эту просьбу в надежде, что меня услышит верховное божество, но ее никто не услышал. И все же божеству было угодно внять другой моей просьбе: мне хотелось получить от нее подарок в День советской армии и флота, и о чудо, по жребию ей выпало поздравлять меня. Я получил от нее небольшую книжку и открытку и поразился высокому уровеню их художественного оформления, который отражал хороший вкус девочки. У книги и открытки был приятный запах свежей типографской краски и тонких духов, запомнившийся мне на всю жизнь.
    
     Я взрослел вместе с одноклассниками, наблюдая за приметами взросления девочек. Большинство моих учителей давно расстались с молодостью, и потому вместе с друзьями я с нетерпением ожидал уроки двух молодых учительниц, чтобы наравне с другими с видом знатока оценивать детали их фигуры. Учительница биологии одевалась довольно консервативно, следовательно основной удар напряженно озабоченных мальчишеских взглядов приходилось принимать сексапильной учительнице русского языка и литературы, прозванной "Капитанской дочкой", которая приехала из Ленинграда вместе с мужем-офицером. Ее обтягивающие блузки и миниюбки и утонченные духи зажигали воображение мальчиков и привлекали восхищенные взгляды девочек. Все завидовали сидевшим на первых партах крайних рядов: учительский стол находился на одном с ними уровне, и я вместе со считанными счастливчиками с первых парт скользил взглядом по бюсту и бедрам "Капитанской дочки" и заглядывал к ней под юбку, когда она склонялась над журналом, опираясь согнутой ногой на стул. Подобные просмотры легко заставляли забыть домашние беды. Она скучала в провинциальной глуши и изредка напоминала нам косвенными замечаниями о нашей провинциальности; мы огорчались, но прощали ей незлобные колкости, в которых ленинградские школьники выигрышно сравнивались с нами в понимании важности охраны памятников истории, культуры и архитектуры. К огорчению мальчишек и девчонок учительская старая гвардия раздраженно реагировала на молодость, красоту и изящество в манерах и одежде "Капитанской дочки" и выжила ее со школы.
    
     Неожиданный отъезд Ларисы в другой город в конце учебного года причинил мне первую большую душевную рану. Окружавший меня мир оказался очень хрупким: вслед за грациозной девочкой-ангелом из класса в другую школу ушел мой друг, а затем пришла еще большая беда – у мамы обнаружились признаки серьезной болезни, и она надолго оказывалась в больнице. Исчезновение из моей жизни близких мне людей и тяжелая болезнь матери надолго растоптали мою былую уверенность в себе.
     Время наносило раны, и время лечило их. Семейные события отнимали детскую беззаботность и ускоряли мое взросление; они унижали жалостью и сочувствием одноклассников, возвращавшихся после уроков в уютные дома нормальных родителей, но и внушали мне простую истину о том, что уж если некому заботиться обо мне, я обязан удержаться на плаву сам.
    
    
    
    
    
    
     Глава 4
     Андрей
    
     По странному совпадению уже на следующее утро после посещения Алины я неожиданно для себя заметил, что вирус влюбленности свободно распространялся в ноосфере моего оффиса. Вопреки обычной напряженности между двумя несимпатизировавшими друг другу лагерями студенток, сосредоточенно корпевших над документами во имя скромного заработка, водворилась озадачившая меня умиротворенность. Лираз, вспыльчивая блондинка гренадерского роста, к чьему имени прочно приклеилась кличка-спутник "высокая", блаженно улыбалась мне и покорно соглашалась пораньше приступить к нетерпимой ею проверке дел. Другая обладательница того же имени, легко ранимая и неуверенная в себе брюнетка, которую все отличали от первой кличкой-приложением "маленькая", абсолютно не находила в услышанных ею фразах никаких деталей, задевающих ее чувство собственного достоинства. Разгадка пришла также неожиданно, когда перекрывшая мне выход из кухонного уголка Лираз-"высокая" объявила мне после разговора по мобильному телефону, что она влюблена. Я поздравил ее и сообщил, что по общепринятому мнению, это полезно для здоровья. Чуть позже Лираз-"маленькая", нарушив обычную замкнутость, улыбнулась и скромно сказала, что очень скоро она снимет со своим другом квартиру.
     Необычность поведения двух девушек спровоцировала мою память напомнить мне, что на днях скромница Адисе, вернувшись из поездки в родную Эфиопию, немедленно сообщила своему лагерю, что влюблена. Конечно, не было никакого новшества в обычной фразе Марианны "Мой Паша, Пашенька!", произнесенной мгновенно после звонка ее "мобильника", но нежный поцелуй Лики, на глазах у всех подаренный ее другу, ранее никогда не появлявшемуся у нее на работе, я воспринял как настоящее предзнаменование. Даже замкнутая упрямица маленькая Ямит, ранее никогда не заговаривавшая со мной о своей личной жизни, вдруг отозвала меня к выходу и смущенно сообщила, что ей необходимы два-три дня, чтобы выхлопотать комнату в студенческом общежитии, потому что ее друг, утратив работу, лишился возможности платить свою долю за снимаемую ими квартиру. В конечном счете мне ничего не оставалось как предположить, что сегодня я обязательно услышу историю любви.
    
     Вечером рассказ Алины лился свободно, без каких-либо затруднений. Было заметно, что моя собеседница готовилась к встрече и оживила в памяти давние события.
     - Итак, когда я училась в шестом классе, я выглядела физически более развитой в сравнении со многими моими сверстницами и привлекла внимание одного пятнадцатилетнего мальчика. Он учился в другой школе, но жил в соседнем доме. В отличие от меня Юра был плохим учеником, но очень самостоятельным, неисправимо задиристым и смелым подростком. Благодаря его характеру и дерзким поступкам он казался мне неотразимым. Я была просто в восторге от него. Когда он навещал меня в школе, я выходила к нему на виду у соучеников и учителей вся переполненная ощущениями взрослости, гордости и дерзости от того, что за мной ухаживает паренек старше меня.
     Мой папа умер рано, и мне постоянно не хватало общения с близким мне мужчиной. Вероятно, дружба с Юрой заполнило существовавшую в моем внутреннем мире пустоту. Меня переполняли ощущения и догадки в отношении взаимоотношений мужчины и женщины, к которым еще только приближались мои сверстницы. Я нуждалась в общении со взрослыми, и Юра воспринимался мной как нить, связывавшая меня со взрослым миром. Отношения с ним и с его друзьями оценивались мной как подтверждение внешним миром факта моего взросления. Я чувствовала себя девушкой, или же убеждала себя в том, и потому пыталась одеваться и вести себя в соответствии со своими ощущениями.
     Мы дружили почти до конца моей учебы в школе. Юра, конечно же, со временем перестал удовлетворяться поцелуями и объятиями. Он время от времени пытался склонить меня к сексу, но все его попытки я превращала в шутку, в нейтрализующую игру. Пуританское домашнее воспитание сидело во мне прочно, словно пояс верности на даме времен средневековья. В самой верхней части моих ног проходила граница, которую я не позволяла преодолеть его рукам. Юра в конечном итоге осознал, что он еще долго не сможет добраться к моим трусикам, и охладел ко мне. Весной, накануне выпускных экзаменов, мы расстались. В этой истории есть интересная деталь. Его старший брат сидел в тюрьме, и всем окружающим было ясно, что и младшему брату ее не избежать. Но через несколько лет оказалось, что известный всей округе забияка превратился в заботливого семьянина. С тех пор, когда я вспоминаю о нем сама или же вместе с мамой, иногда приходит сожаление о том, что наши пути с ним разошлись.
    
     Рассказ о Юре прерывался телефонными звонками интересовавшихся подробностями услуг. Вынужденные перерывы компенсировались нетерпеливым стремлением Алины оторваться от действительности и вернуться к подробностям и переживаниям безвозвратно ушедшего времени, в котором ее наполняли только радужные мечты и надежды.
    
     - Пришло время рассказать о моей первой любви, - почти торжественно сказала она, встала из кресла и стала рассказывать стоя. Очень часто Алина принималась пружинисто и грациозно ходить передо мной из стороны в сторону, изображая разные сценки. Благодаря ее артистическому дару, я начинал представлять их почти наяву.
     - До смерти папы в нашей семье царил культ любви. Когда же он умер, мама не захотела выходить снова замуж и посвятила свою жизнь мне. Обычно при таких обстоятельствах материнская любовь становится деспотичной, и мама тоже не избежала этой ошибки. Она полагала, что лучше меня знает, что мне нужно, чем я буду заниматься, когда мне предстоит выйти замуж. Я еще колебалась между иностранными языками и хореографией, но она уже все решила вместо меня. Мне предстояло подобно ей стать врачом. В выпускном классе мой распорядок дня стал очень насыщенным. После школы я ходила в бассейн на плавание, в хореографическую студию и ежедневно занималась с репетиторами. Физические и химические формулы знала на зубок. Однако оказалось, что существует серьезное препятствие на пути мамыной мечты: вид крови меня очень пугал. Маме пришлось внести изменение в мои жизненные планы, Вернее, мы это сделали вместе и остановились на биологическом факультете университета.
    
     Однажды в конце июня, через день-два после выпускного бала, мама попросила меня отнести что-то к тете, ее сестре. По пути дорогу мне преградил незнакомый юноша. Его улыбка могла сразить кого угодно. Андрей улыбался как киноактер, соблазнительно и вместе с тем по-детски искренне и беззащитно. Мне в глаза уверенно смотрел высокий, стройный и спортивный Ромео в обтягивающих кожаных брюках и куртке. Это был потрясающий красавец: брюнет с голубыми глазами – мечта любой девушки. Я, конечно же, не устояла, и вскоре мы стали встречаться.
     Мой Андрей был студентом медицинского института и одновременно всерьез занимался мотоспортом. Мы встречались редко из-за моих частых занятий у репетиторов и его тренировок и соревнований, но это лишь разжигало наши чувства. Природа наградила его качествами настоящего мужчины: уверенностью, гордостью и обостренным чувством независимости. Но несмотря на мое сильное увлечение им, во мне по-прежнему оставалось сильное желание флиртовать с парнями. Вот только при нем я не осмеливалась играть чувствами других. Весь его облик свидетельствовал о том, что подобное невозможно. Наши встречи обычно представляли собой провожания до бассейна и репетиторов и обратно домой. Очень редко, обычно перед отъездами на соревнования, Андрей утрачивал уверенность и невозмутимость, был очень нежен и мягок в обращении со мной, уверял меня в своей любви.
    
     В тот год я не поступила в университет. Лето закончилось, и мама, прибегнув к своим связям, устроила меня на работу на одну из кафедр биологического факультета. Вокруг меня кипели страсти: преподаватели охотились за женщинами – коллегами, секретаршами и студентками.
     - А что же Вы? – не удержался я. – По-прежнему не снимали "пояс верности"?
     - Я была травмирована провалом при поступлении в университет и стремилась изо всех сил взять реванш, снова обратившись к плаванию и репетиторам. Первые попытки мужчин испытать на мне свои чары встретили с моей стороны вежливый отпор, и в результате все "донжуаны" кафедры и факультета оставили меня в покое.
     - Николь, Вас совершенно не беспокоили девичьи мечты и гормоны?
     - Вам не терпится узнать, когда я утратила девственность, - сухо заключила Алина. - Через несколько месяцев Андрей стал убедительно уговаривать меня в том, что только в том случае, когда и мое тело будет принадлежать ему, наши отношения станут полноценными. Иногда он утрачивал самообладание. "Ты первая попалась такая, - говорил он, - что не спешит ко мне в постель. Интересно, сколько времени ты продержишься?" И мне приходилось "оборонять позиции" изо всех сил в течение многих месяцев, потому что я желала, чтобы игра в наших взаимоотношениях длилась бесконечно, мне хотелось, чтобы меня завоевывали долго. Я не могла согласиться с ролью легкой добычи.
    
     Через полгода после нашего знакомства, после двухнедельного перерыва в наших встречах, я осмелилась в отсутствие мамы привести Анлрея к себе домой. По пути мы говорили о разных пустяках, но я стремилась посылать ему однозначные сигналы, не оставляющие сомнений в том, что речь идет только о дружеском времяпровождении. К тому же подходу я прибегла в самой квартире. "Поболтаем здесь, в гостиной. Мне хочется знать, что у тебя нового произошло за эти две недели. Это моя келья, но только моя, мы сюда не войдем. А здесь, в кухне, когда-то будет твое рабочее место. Будешь здесь готовить для меня". Так я удовлетворяла проснувшееся во мне желание поиграть с ним. Андрей, снисходительно улыбаясь, подвел меня к кухонному столу. "Ну что ж, начнем сейчас репетировать", - промолвил он и резким неожиданным для меня движением водрузил меня на стол. Я вскрикнула с опозданием, а он уже страстно целовал меня, одновременно забираясь руками далеко под юбку. Меня охватил страх, заглушавший возбуждение. Виски больно застучали, когда его руки приблизились к черте, после преодоления которой, как мне казалось, уже не могло быть пути назад. "Осторожно!" – бешенно завизжала я, вложив в свой визг страх и возмущение. От неожиданности Андрей испугался и отпустил меня. Воспользовавшись его замешательством, я быстро спрыгнула на пол.
     Было заметно, что Алина переживала давнюю ситуацию заново. Когда напряжение на ее лице исчезло, я почувствовал облегчение и тогда вдруг вспомнил о клиентах. Вернее, об их долгом отсутствии.
     - Что-то сегодня никого нет.
     - Бывает такое, - ответила она. – Сегодня явно не мой день, но зато это Ваш день, никто не мешает моему рассказу... Итак, я освободилась, а Андрей замер, стоял, не двигаясь и не зная как поступить дальше. "Никогда, слышишь, никогда не делай этого без моего согласия!" – в гневе вскричала я и вышла в гостиную. После минутного замешательства в кухне он вышел ко мне. Я услышала его глубокий шумный вздох, после которого последовало очень трогательное извинение. Затем Андрей обнял меня и поцеловал очень бережно, как ребенка, в лоб и в щеку, и я расстаяла.
     - Вы же любили его, - отозвался я сухим голосом, исходившим из пересохших губ. – Разве не так? Вам уже было почти восемнадцать, и Вы по-прежнему "обороняли позиции"?
     - Я не сомневаюсь в том, что он любил меня больше, чем я его. Мне кажется, что все мои парни любили меня сильнее, чем я их. Только почти через год после нашего знакомства Андрей почти силой затащил меня в постель.
     Я с удивлением различил в ее голосе нотки возмущения.
     - Весь остаток встречи, - продолжала она, - мой пылкий Ромео был самым тихим и самым покладистым паинькой в мире. Нет, впрочем, он взял реванш очень нежными поцелуями, постепенно перераставшими в упоительное и страстное слияние губ и языков. Моя голова таяла в теплой и влажной оболочке чувств и прикосновений. Все опасения улетучились, и я наслаждалась полулежа на коленях Андрея. Будто случайно его руки прикасались к моему телу, они скользили почти повсюду, предусмотрительно избегая моих ног. Видимо, урок, преподанный ему, был достаточно поучительным. Мне же казалось, что еще немного и я утону в оргазме, даже не расставшись с одеждой. Слезы на моем лице появились неожиданно для меня самой. Я плакала, чувствуя свое бессилие, потому что во мне росло желание, горячее и необузданное желание. "Еще несколько мгновений, - мелькнуло у меня в голове, - и я буду сама умолять его, чтобы он проник в этот самый раскаленный на моем теле треугольник". Звук телефонного звонка прозвучал для меня как знак чудесного спасения. Звонила мама, которая хотела убедиться, что я дома. Мне пришлось соврать Андрею, что она уже выезжает домой. При расставании в передней он, осмелев, спросил: "Сколько же ты еще собираешься продержаться?" – "Осторожней, - почти прошипела я, смотря ему прямо в глаза, - не забывай моего предостережения!"
     Но разве можно было победить молодость и гормоны? Вскоре в квартире Андрея я уже наслаждалась от волнующих поглаживаний бедер и полузащищенных узким бюстгальтером грудей. Он то властно, то ласково заглядывал мне в глаза, пытаясь уговорить меня без слов. "Нет, еще не сегодня!", - мой голос прозвучал неожиданно твердо даже для меня самой. Тем не менее, я уже почти свыклась с мыслью о расставании с девственностью. Период психологической и эмоциональной подготовки закончился.
    
     - Сейчас, если я не ошибаюсь, будет рассказ о том, как крепость сдалась. Меня, как и всех мужчин интригуют подробности переживаний и ощущений девушки в те мгновения. Расскажи, пожалуйста, об этом.
     От волнения я обратился к Алине на "ты".
     - Мы уже с Вами на "ты"? – Она не упустила возможности съязвить, чтобы выиграть передышку.
     - Извините. Впрочем, мне уже кажется, что я Вас знаю много лет. Так что почему бы и нет?
     - Ладно, пусть будет так! В конце концов я рассказываю... тебе самое сокровенное. Теперь ты знаешь то, чего другие не знают.
     Поощренный ее согласием, я продолжил натиск.
     - Итак, как это произошло? Мне интересны подробности и твои ощущения.
     Алина вдруг смутилась, начала ходить и зачастила скороговоркой:
     - Я отличалась от сегодняшних девиц, слабых на передок. Но мои игры с Андреем не могли продолжаться бесконечно. Наши отношения развивались естественно и приближались к кульминации. Мы стали встречаться почти ежедневно, несмотря на учебу и работу. Он провожал меня домой из бассейна, от репетиторов, мы изредка развлекались на дискотеках и вечеринках. Я все чаще позволяла ему изучать мое тело наощупь под одеждой, но не забывала вовремя охладить его порывы.
     Кульминацию приблизило мое предположение о необходимости моего отъезда из Москвы. Была середина лета, приближались вступительные экзамены, и я, подавленная и ослабленная бесконечными занятиями у репетиторов и предэкзаменационными волнениями, однажды высказала вслух мысль, вот уже несколько недель занимавшую меня. А что если мне уехать поступать куда-нибудь на переферию, где шансы более высоки? Андрей всерьез забеспокоился. Он понимал, что с моим отъездом наши отношения могут прерваться. Связь с ним, длившаяся около года, требовала какой-то логической развязки. И нам обоим было ясно, что развязкой будет близость, со свадьбой или без нее. В то время брак меня не устраивал. Андрея я обожала, но о браке не думала. Замужество по моим планам должно было случиться только после окончания университета.
    
     Через несколько дней Андрей позвал меня к себе на дачу. Приглашение было произнесено магическим голосом, в котором, подобно льду и пламени, соседствовали отчаяние и уверенность. Я приняла вызов. На даче все произошло естественно, как продолжение уже привычных объятий, поцелуев и смелых ласк.
     Алина демонстративно замолчала, сложила руки на груди, всем своим видом показывая, что с рассказом о первом сексуальном опыте покончено, и она готова выслушать следующий вопрос. "Шах и мат", - подумалось мне. Не нудить же снова просьбой о подробностях! А с другой стороны, мой будущий читатель такого провала мне не простит.
     - Позвольте, позвольте, - съерничал я. – А кто недавно утверждал, что была насильно затянута в постель?
     - Я подразумевала непрекращавшееся психологическое давление, которое было направлено на меня с тем завидным упорством и энергией, которые были присущи Андрею. А его ласки вполне можно отнести к эмоционально-физиологическому давлению, - усмехнулась она, довольная удачным сравнением.
     - Ладно, читатели обойдутся без подробностей, а рейтинг моего творения немного пострадает.
     Вопреки моим ожиданиям, острота произвела противоположный эффект. Лицо моей собеседницы исказила портившая его гримаса раздражения.
     - Да пойми же, - заметалась она по комнате, взмахивая тонкими руками, - не было в том ничего необычного или развратного. Его глаза, губы и руки уже изучили многие уголки моего тела, а оно, в свою очередь, стремилось к привычным ласкам. Это все, что я могу сказать. А подробности, как и осколки других воспоминаний хранятся здесь, внутри. – Она приложила руку к сердцу. – Эти воспоминания святы для меня, потому что Андрея давно уже нет... Он погиб вскоре после нашей встречи на даче. Это случилось на соревнованиях мотоциклистов. И теперь многое воспринимается как сугубо личное, интимное, не подлежащее разглашению. Эти воспоминания уйдут вместе со мной.
    
     Меня поразила такая неожиданная и жестокая развязка их романа. Мы оба замолчали. Алина прислонилась спиной к шкафу, снова скрестив руки на груди, и с минуту смотрела поверх меня на настольную лампу под абажуром. Вспоминала ли она Андрея, или же попыталась успокоить расшалившиеся нервы, мне неизвестно. Я посмотрев на часы и, убедившись в том, что пришло время расставания, встал и под грузом грустных впечатлений медленно направился к выходу.
    
    
    
    
    
    
    
     Глава 5
     "Ибо крепка, как смерть, любовь"
     Книга Песни Песней Соломона
    
     Около полуночи мы с Илоной свернули с эйлатской набережной, над которой все еще нависал безграничный ком жары, неохотно поджидавший скорого наступления ночной прохлады с поверхности Красного моря, и сквозь ворота гостиницы «Шератон-Мория» проскользнули в ее обширный двор. Нам захотелось насладиться победным приближением прохлады, и мы поспешно заняли два шезлонга у неестественно пустого голубого бассейна, чья вода томно отдыхала после шумных дневных посетителей. В нескольких метрах от нас возникли две фигуры в белых махровых халатах. Первой сбросила халат на шезлонг худощавая женщина лет тридцати пяти, казавшаяся миниатюрной на фоне своего высокого и полного спутника, приблизилась к освещенному краю бассейна, неожиданно ошеломив меня скупой полоской черных плавок и бесстыдной белизной неприкрытых ягодиц и маленькой груди. Она насмешливо оглянулась на нас и исчезла в воде, оставив на поверхности голову, напоминавшую поплавок. За ней шумно погрузился в воду мужчина. Женщина норовила обниматься с ним в самых освещенных точках бассейна и даже немного поизвивалась, иммитируя половой акт при свидетелях. Первым вышел из воды он, приподнял у шезлонга ее халат, но почему-то не поднес его к ней, а только замер в ожидании. Она нерешительно взглянула в нашу сторону, повела плечами и через мгновение, разлучившись с водой, гордо пошла в сторону повисшего в воздухе белого халата, снова подарив мне свечение белизны ягодиц и груди.
     Я восстанавливал в памяти ее фигуру в автобусе, покидавшем окраины Эйлата, но когда исчезла полоска моря, вдруг задержал взгляд на двух непрерывных грядах пепельно-бурых гор, выроставших в пустыне по обе стороны автобуса. Где-то там за горами скрывались первые метры территории Иордании и Египта. Я вспомнил снова, что проезжаю по месту встречи трех государств и поразился подобию: точно также на территории моего родного городка более двухсот лет назад проходила граница России, Польши и Турции. А в том городке всего лишь каких-то лет пять жила Она, но я не могу представить Ее вне его. При раставании с Эйлатом впервые после преднамеренного длительного забвения, выстраданного напряженными усилиями воли, Она вернулась ко мне в воспоминаниях.
     Вне стен моего дома кипели страсти под впечатлением успехов американцев в Ираке, взрывались проклятиями люди, ошеломленные новым террористическим актом и неимоверно уставшие от бесконечных человеческих потерь, а затем спешили расстаться с погибшими, чтобы безоглядно предаться развлечениям на пиру во время чумы. Я же под впечатлением рассказа Алины о ее первом серьезном романе позволил ностальгии проникнуть в мою душу. Вторично, после поездки в Эйлат, ко мне снова вернулась Она. Я удалился от телевизора в салоне с окнами на улицу в спальню с видом на двор, отказался в честь моей первой любви от "Песни Песней" из Таннаха в пользу одноименного варианта в Библии и сквозь три десятка лет попытался оживить воспоминания о Ней словами писания: "Пленила ты сердце мое, сестра моя, невеста; пленила ты сердце мое одним взглядом очей твоих... Оглянись, оглянись, Суламита; оглянись, оглянись, - и мы посмотрим на тебя... Как ты прекрасна, как привлекательна, возлюбленная, твоей миловидностию!"
     Кончики пальцев, эти чуткие датчики воспоминаний, расшифровывали мой откровенный, но безмолвный монолог клавишам компьютера. Воспоминания просачивались ко мне сквозь фотографию, с которой чуть удивленно смотрела на меня девушка в школьной форме, и невидимые слезы печали и радости омывали мою душу подобно тому, как крупные капли дождя увлажняют своим живительным касанием истосковавшуюся по влаге потрескавшуюся почву.
    
     У моей музы Клио были русые волосы, классическое круглое русское лицо с симметричными, нежными, почти детскими чертами, завораживающие большие серо-голубые глаза, в которых отсвечивались теплота притягивающей как магнит умиротворенности и искринки сдержанного смеха, и чуть припухлые чувственные губы. Она казалась мне идеальным воплощением канонов Красоты, отмеченных мною в годы детства из того предложенного Свыше обилия, в котором каждый выбирает что любо его сердцу. Однажды, когда нам обоим уже исполнилось четырнадцать лет, ее случайный взгляд зажег во мне искру любви. Я вдруг почувствовал неведомое ранее ощущение особой тайны, вверенной мне с небес наряду с особой миссией быть ее пожизненным ангелом-хранителем. С тех пор ее лицо непрерывно сопровождало меня повсюду. Подростковый максимализм безграничен, а в мире мыслей и грез – глобален, и накал моих чувств к ней укреплял надежду об исполнении всех желаний, среди которых главным было стремление соединить свою судьбу с археологией.
     Я родился и рос в небольшом городе, в котором в восемнадцатом веке в месте слияния двух рек встречались границы трех государств – России, Польши и Турции. На фоне провинциальной будничности историческая изюминка рассматривалась жителями как вносящая разнообразие экзотика. В таком городе археология относилась к приметам далеких больших городов наряду с профессиями писателей, артистов, космонавтов.
     Будущее обещало счастье и профессиональный успех. Я еще не успел даже открыться Юле, но уже был уверен, что встретил свою музу, от которой зависит вдохновение и успех историка. Ей предстоит стать моей женой, очаровательной супругой археолога, профессора Киевского университета. Представляя будущее, я любил мысленно отдаляться от реальности, усилием воли приближать к своему лицу ее глаза и чувственно припухлые губы и целовать ее осторожно и нежно. В том удаленном в будущее мире мы никогда не расставались, будто мужское и женское начало одного существа, и наш вымышленный мной союз служил мне психологической защитой от жестокостей реальной жизни, самой ощутимой из которых были непрерывные болезни родителей.
    
     Юля появилась в моем 7-А в первый день нового учебного года. Ее классическая красота сразу же привлекла мое внимание, но тогда я еще недостаточно сформировался, не дорос до юношеской любви. Через несколько месяцев после того огорчительного для меня события, когда ее неожиданно перевели из его переполненного класса в параллельный 7-В, и мы стали встречаться только на уроках английского языка, я увидел ее в одно из зимних воскресений на автобусной остановке в центре города. Юля сама подошла ко мне и обратила внимание на купленную мной книгу о приключениях бравого солдата Швейка.
     - Тебе нравится юмор? – улыбнулась она, посмотрев мне в глаза.
     Я впервые для себя обнаружил в ее девичьем взгляде едва осознанный им чувственный блеск. Пытаясь разобраться в совершенно новых для себя ощущениях, я смутился, почувствовал себя очень неуверенно, слегка покраснел и, чтобы скрыть смущение, ответил с вызовом:
     - Разве юмор может не нравится?
     Девочки опережают мальчиков не только в физическом и эмоциональном развитии, но и более проницательны. Юля легко почувствовала мою крайнюю смущенность, а вслед за тем – приятное ощущение, появляющееся у женщин любого возраста от обычного осознания того, что она кому-то нравится.
     - Ты прав, - ответила она, - юмор любят все.
     Я услышал ее голос и в морозный день неожиданно для себя вспомнил ручеек, к которому раньше приходил со мной летом мой дедушка, чтобы набрать домой вкусную питьевую воду. Освещенный до дна солнечными лучами, ручеек чуть слышно журчал в зеленой траве по пути в речку, и в том журчании преобладали светлые, теплые звуки. Я молчал, так и не оправившись от смущения, судорожно и безуспешно подыскивал тему для разговора и краснел еще больше. Мне захотелось поскорее исчезнуть. Неловкое молчание затянулось, пробуждая в Юле разочарование. Я проиграл первый и во многом определяющий психологический поединок: чрезмерно смущающиеся мальчики разочаровывают девочек. Мы все же обменялись несколькими фразами до появления автобуса, но в итоге ее интерес ко мне ослаб.
     Досадный эпизод изредка приходил мне на память в оставшиеся школьные годы и в самые разные моменты взрослой жизни, заставляя меня съеживаться от заново пережитого провала. Я пытался придумывать другой вариант встречи, но безо всякого успеха. Все обычно заканчивалось вновь возвращавшимся переживанием тех позорных ощущений, грозивших подорвать чувство собственного достоинства, укрепленное мной в кропотливых психологических самовнушениях.
    
     Я по-прежнему видел Юлю чаще всего на уроках английского, и для меня она все еще оставалась просто красивой девочкой. Учебный год закончился, и поскольку ее семья перебралась в удаленный от школы новый микрорайон, летом мы не встретились ни разу.
     В то лето я очень подрос и окреп, и когда нас свели вместе первые школьные уроки в восьмом классе, она ощутила на себе смутивший ее мой повзрослевший, почти совсем юношеский взгляд. В один из тех дней ранней осени нас вплотную сблизили два противоположных потока школьников, перемещавшихся в перерыве из кабинета в кабинет. Наши лица неожиданно оказались в считанных сантиметрах друг от друга, и я впился горячим взглядом в ее лицо, светившееся бликами солнечных зайчиков, и обжег им ее глаза, щеки и губы. Мы оба обомлели, на мгновение заглянув в глаза друг другу, и мне почудилось сияние солнечных нимбов вокруг наших голов. Время застыло вопреки всем законам, и казалось, что объединявшее нас пространство мгновенно облачилось в прозрачную оболочку, внутрь которой никому из окружавших нас не дано было проникнуть. Внешние звуки исчезли, и мы общались молча в пронзительной тишине. "Какие у тебя красивые глаза!" – донесся до меня ее измененный голос в сопровождении странных перезвонов, как будто она мелодично напела эту фразу. "Нет, это ты вся чудо: и глаза твои, и волосы, и губы! Позволь мне их поцеловать", - донесся до моего сознания мой охрипший голос, и в тот момент меня охладило прозрение – мои губы были плотно сомкнуты. "Не торопи меня, все это так неожиданно...", - едва различил я затухающий девичий голос, доносившийся сверху, в то время как ее губы ни разу не разомкнулись. Время снова вступило в свои права, внешние звуки пронзили оболочку, разрушив таинство слияния душ, и до сего дня мне не дано узнать, свершилось ли оно по обоюдному желанию, или же было навязано ей ничем не ограниченной силой моего чувства. Мир вокруг нас снова пришел в движение, потоки одноклассников уже понесли нас в разных направлениях.
     Я вошел в класс, облегченно сел на свое место и погрузился в необычные и сладкие переживания и мысли. Подробности этой встречи я с легкостью восстанавливал даже через десятки лет, потому что сразу же после нее меня осенило: в этой красивой девочке есть бездна теплоты и умиротворенности, которых мне так часто не хватает в полупустой квартире без болеющей мамы, в ней есть особое светлое достоинство, обладающее магнетическим притяжением, и неуловимая доля беззащитности, вызывающая умиление; она мне бесконечно дорога, я не смогу прожить спокойно дня, не видя ее, без нее жизнь будет будничной и серой, она – мое счастье, моя любовь.
    
     Как сладостно и бескорыстно любят в четырнадцать лет! Без никаких условий, ничего не требуя взамен и лишь желая видеть беспрерывно предмет своей любви. Как хочется поведать об этом девочке, веря то с надеждой, то с охлаждающим душу сомнением, что и она ответит на твое чувство.
     - Юля, ты мне нравишься, - с трудом проговорил я со страхом ей эти слова, когда случайно мы первыми зашли на перемене в кабинет английского языка.
     Произнеся эту фразу, я затаил дыхание и, ожидая ответа, отчетливо почувствовал как какая-то струна из неведомой материи задрожала под диафрагмой в немыслимой амплитуде и пробудила опасения, которые я до этого старательно гнал прочь. Юля молча смотрела мне в глаза и смущенно улыбалась, словно пыталась осознать мои слова и разобраться в своем отношении к ним. В ту минуту не было никого на белом свете, кто мог бы мне объяснить, что женщина в любом возрасте любит ушами, и мне следовало продолжать объяснение, чтобы вызвать в ней потребность откликнуться на мои чувства. Я же думал только о том, привлекателен ли я сейчас в ее глазах или нет.
     - Спасибо, - наконец-то ответила она с тем же смущением и, улыбнувшись, сказала уже на ходу, - Извини, но мне нужно выйти.
     В ту нелегкую для меня минуту облако закрыло солнце, и в класс с трудом пробились остатки его свечения. Сегодня я уже не уверен, случилась ли именно тогда эта метаморфоза с солнцем, или намного раньше, когда в мягких объятиях счастливого неведения я еще не заметил исчезновения яркого солнечного света.
    
     Почти ежедневные школьные встречи я воспринимал как особое событие, будто между ними это был не я, а кто-то совершенно другой, живущий в ожидании чуда. В каждое случайное свидание происходило мое возрождение, перевоплощение в другого, ликующего и празднующего встречу юного короля, влюбленного в красавицу фрейлину. Кто же не воображал себя королем или хотя бы принцем, начитавшись сказок, легенд и романов и насмотревшись их экранизации? В те годы до города уже добрались "Три мушкетера", "Ажелика и король", "Анжелика – маркиза ангелов". Итак, я наблюдал за нею и мечтал. О чем мечтал? Вспомните, я уже об этом рассказал раньше.
    
     Меня одновременно утешала и угнетала мысль, что обстоятельства были не в мою пользу. Юля оставила мое признание без ответа. У меня даже не было шансов встречаться с ней после школы: она жила далеко от нее, на окраине города, в новом многоэтажном заводском поселке, а в школе, как мне казалось, не было необходимых условий для откровенного разговора. Прошло несколько месяцев, и весной, когда к солнечным лучам возвращается теплота, разогревающая людские чувства и души после зимней спячки, я возликовал от найденного мной решения: в начале каникул я отправлюсь к ней в поселок и объяснюсь в любви.
    
     В начале лета уличное пространство всегда бороздят легкие ласковые потоки, сдувающие зависимость от учителей, уроков и домашних заданий. С ними появляется ощущение свободы от всяких школьных обязанностей. Тем летом мой организм стал различать в воздухе ранее незаметные пьянящие запахи, будто специально созданные природой, чтобы подсказать подростку о его взрослении. Они порождают непривычные мимолетные видения, в которых нежное девичье лицо и знакомая фигурка проплывают перед закрытыми глазами то завершенными образами, то отдельными фрагментами. В тех видениях витали только лицо Юли или его детали.
     Новый англо-итальянский фильм, добравшийся до провинции после демонстрации в крупных городах, был послан провидением в качестве продолжения зрительного ряда к ослабляющим чувственным запахам лета. Верона, ее горожане, накал шекспировских страстей, предельно драмматичный в средствах выражения, как это и было принято в средневековье, пыл всепоглощающей любви Ромео и Джульеты – девочки с телом, в котором проснулась женщина. В какой пронзительной тишине зала отражались их обнаженные тела! Передо мной отсвечивало теплыми цветами соблазнительное тело молоденькой актрисы, и вынуждало представлять на ее месте Юлю.
     Мне захотелось увидеть ее в тот же день, и я заторопил своего друга из параллельного класса, предложившего мне уйти в летний кинотеатр сразу же после официальной части традиционного выпускного вечера восьмиклассников, чтобы побыстрее вернуться в школу. Два моста через две реки промелькнули незаметно, и через несколько минут мы подошли к скверу возле школы. Летний вечер, свежий прохладный ветер с реки и воспоминания о восторженной Джульете, танцующей и декламирующей как девочка и сгорающей от страсти как женщина, вызвали откровенный разговор о девочках. Я спешил увидеть Юлю, а Юра, словно проверял мои чувства, передавая слова зеленоглазой чернушки Иры, которая призналась ему, что ей очень нравятся мои глаза, от которых ей нелегко оторваться. Но слова Юры произвели совершенно иной эффект: они только укрепили во мне слабую уверенность в способности привлекать к себе внимание девочек и подстегнули меня навстречу Юле. Я ворвался в столовую школы быстрыми шагами, увлекая оторопевшего Юру, но там нас ожидали только столы с остатками пирожных и напитков. Из зала выходили последние участники торжества, но Юли среди них уже не было.
    
     В ближайшие дни мне удалось раздобыть журнал с фотоиллюстрациями из фильма "Ромео и Джульета", и прикрепив их к стенке над кроватью, я дал волю фантазии, представляя себя то влюбленным Ромео, то паясничающим насмешником Меркуцио, то великодушным и справедливым герцогом – властителем Вероны. Мне и сегодня хочется обманываться и верить, что в ту пору во мне смешались их черты.
     В один из тех размеренных летних дней я не находил покоя в автобусе, приходя в отчаяние от большого числа остановок, отдалявших мой приезд в новый поселок на окраине города, в котором жила Юля. Мне неизвестно было, в какой из многоэтажек на фоне пшеничного поля я мог ее найти, и потому еще дома решил обратиться к недавно переехавшему в поселок однокласснику. Мы столкнулись случайно у его подъезда, с которого начинался дом, и не дав ему опомниться, я огорошил его скороговоркой, вызванной нетерпением, в которой были намешаны признание в увлечении Юлей и просьба о ее адресе. Все было так неожиданно просто: она жила в последнем подъезде того же дома. Но через мгновение мне стало так неожиданно больно: с недавней весны она стала встречаться с Димой из нашей школы, который был старше нас на год.
     Что подстегивает одних бороться за свое счастье вопреки всем обстоятельствам, и почему другие так безропотно принимают невзгоды, навязанные судьбой? Как же я совершил роковой шаг, оказавшись в стане последних? Внешне довольно буднично: остался с одноклассником, а потом, чтобы отвлечься, пошел с ним вдоль пшеничного поля в поселковый кинозал смотреть кинокомедию. Внутри же я убеждал себя, что со временем сумею привлечь Юлю к себе. Лишь со временем я приблизился к такой простой истине – никогда ничего не стоит откладывать на потом. Тем более, когда сама судьба нередко дает шанс, который мы умудряемся не заметить: она пришла на тот же сеанс с подругами и немного удивилась, увидев меня. В тот день Димы рядом с ней не было, и что еще более поразительно – мне никогда не довелось их увидеть вместе.
    
     Все лето я простоял у подъезда одноклассника только ради того, чтобы изредка увидеть ее проходящей мимо к своему подъезду. И каждый раз, заметив меня, она удивлялась и, кивнув мне в ответ, молча проходила мимо. Постоянные ожидания у первого подъезда вызывали недоуменные взгляды его обитателей, но я их переносил мужественно. Одной из них была девушка лет девятнадцати-двадцати с миловидным лицом, совсем юная мама, которая часто вывозила на воздух грудного ребенка в коляске, а я обычно помагал ей на лестнице.
     - Кого же ты все время подкарауливаешь? – спросила она меня уже во вторую встречу.
     - Так, жду друга.
     - Кого же?
     - Вадима... Галкина.
     - Странно, - задумалась она, - но, наверное, в квартире кто-то есть. Зачем же здесь мучиться?
     - Ничего, мне и здесь нормально.
     По странному совпадению в тот же день она стала свидетельницей моей немой встречи с Юлей. Когда Юля уже проследовала мимо меня к своему подъезду, я почувствовал на себе взгляд моей недавней собеседницы и оглянулся в ее сторону. Она смотрела на меня с проницательной улыбкой.
     - Это ради нее ты здесь стоишь! Бедненький. Не трусь, догони и признайся ей во всем.
     - Поздно, У нее есть парень.
     - Бедненький, - снова повторила она. – Ну, ничего, не теряй надежду.
     Так у меня появилась постоянная собеседница, с которой я часто коротал время. Галя делилась со мной новостями и жаловалась на мужа после очередного конфликта.
     В конце лета Вадим сообщил мне, что Юлю положили в больницу. Впервые в жизни я ощутил тревогу такой силы, с которой не могло сравниться даже беспокойство по поводу болезни моей мамы. Добравшись побыстрее до нужного больничного корпуса, я сел на скамейку и мысленно обратил свои просьбы о выздоровлении моей музы к проходившим мимо юным медсестрам, олицетворявшим в моем воображении ангелов. Юля появилась очень скоро после моей своеобразной молитвы в стайке девочек-подростков в вылинявших цветных больничных халатиках. Проходя мимо она улыбнулась мне светлой улыбкой, а в ее глазах я успел различить застывший вопрос. В тот день я даже не сомневался: со мной произошло чудо, по-другому трудно объяснить скорую встречу с ней в больнице, казавшейся мне большой.
    
     С возвращением в школу все повторилось снова – будни школьных занятий, праздники уроков английского языка, суливших почти часовую встречу с любимой, редкие мгновенные встречи с ней на перерывах во время перемещений между кабинетами. Любое ее движение, случайный или преднамеренный поворот головы в мою сторону проникали в мои сердце и душу, перенося туда навсегда частички ее образа.
     Мне отчаянно захотелось чем-то выделиться, чтобы несмотря ни на что привлечь ее внимание. Так я стал лучшим учеником в своей группе на уроках английского, где часто возникала иллюзия подсмотра в тот запретный зарубежный мир, который у меня, как представлялось в то время, нет никаких шансов увидеть. Там, на уроках, Англия возникала как несбыточная мечта, пробуждая зависть к незнакомым мне малочисленным счастливцам, у которым иногда появлялась возможность побывать в других странах.
     Учительница английского языка в провинциальном городке, сама не зная о том, казалась мне условным воплощением далекого и заманчивого мира с названием "Англия". Читая для нас отрывки текстов, эта женщина лет пятидесяти на глазах преображалась в приятную, слегка чопорную англичанку с едва различимыми чертами европейского снобизма. Спустя много лет я вспомнил ее, когда оказался в Кембридже рядом с милым и интеллигентным экскурсоводом, обладателем мягкого английского юмора, прекрасно ориентировавшимся в потребностях туристов. Он обращался к нам с улыбкой, моментально привлекавшей к нему наше расположение, и приглашал нас во время экскурсии к общению, чтобы проверить на нем свой английский. Он так выгодно отличался от встретившегося мне в Петропавловской крепости его питерского коллеги, отстраненно бросавшего поверх голов столпившихся у могилы Петра заготовленные холодные взвешенные фразы с подробностями его захоронения.
     В ответ на наши жалобы на учителей англичанка смотрела на нас поверх очков мудрым взглядом и давала нам уроки жизни, напоминая, что за порогом школы мы не встретим и малой доли той справедливости, с которой настолько свыклись в ней, что перестали ее замечать. На городской олимпиаде мне пришлось с горечью убедиться в том, что более молодые учительницы других школ преуспевали лучше ее в преподавании языка, но постигшее меня разочарование перевесили проявленные ею доброта и сочувствие к моим домашним бедам.
     Мы доверяли учительнице и часто откровенно делились с ней нашими заботами и новостями. На одном из перерывов кто-то иронично поведал ей о моем увлечении, но она тут же намекнула, что сама уже обо всем догадалась по моим неперерывным взглядам в сторону Юли. Их нельзя было не заметить. Я сидел на одном уровне с Юлей, но на крайних рядах, она – у входной двери, я – у стенки. Дождавшись редких уроков английского, я с торопливостью испытывающего жажду путника пил ее голодным взглядом. Пил жадно и ненасытно и исходивший от нее свет, и отраженные в ее серо-голубых глазах покой и безмятежность, смешанные с легкой иронией и трогательной смешливостью. До чего же я любил ее естественность в манере держаться, в общении, в поступках! Ей было абсолютно чуждо искусственное кокетство и ужимки. Англичанка неожиданно похвалила при мне юлиного друга, у которого она была классной руководительницей:
     - Он посредственный ученик, троечник, но очень симпатичный и надежный мальчик.
     Ей явно хотелось верить, что от такой похвалы мне станет спокойнее за Юлю. Меня же терзали противоречивые чувства. Я, конечно, понимал, что Дима может стать преданным спутником моей любимой, и за его надежной спиной ей будет лучше, но безжалостная ревность испепеляла мою душу. Впоследствии, лет через двадцать, увлеченно проглатывая роман Владимира Жаботинского «Пятеро», я стал мысленно представлять на месте замкнутого и немногословного Самойло, за которого вышла замуж Маруся в надежде успокоиться в семейной жизни за его широкой спиной, избранника Юли.
    
     Моя любовь долго оставалась платонической: я внимательно рассматривал только ее лицо, и по обыкновению даже не опускал глаза ниже шеи. Для ощущения полного счастья мне было достаточно только одного ее присутствия, возможности наблюдать за ее лицом, глазами, волосами, губами, фигурой в привычной голубой кофте, коричневом форменном платье и темно-синих зимних колготах, чтобы потом остаток дня с наслаждением вспоминать увиденное. На шестнадцатом году все чаще стали напоминать о себе физиологические перемены, и тогда я вдруг заметил ее бедра или же едва выступавшую под школьным передником грудь. Бесплотные подростковые мечты потеснил мир сексуальных фантазий, наполненный воображаемой ночью любви. Обычно это происходило в пустынном переулке или же на пустынной улице ранним утром по дороге в школу, когда расстревоженный пока еще малознакомыми ночными ощущениями я вдруг представлял наши сплетенные тела в разнообразных ракурсах страстной неги и мои руки, передававшие в мозг обжигающие чувственные сигналы от их мифического соприкосновения с ее телом.
     "Нет, не может быть, - упорно твердил я, когда фантазии исчезали, - чтобы когда-нибудь это не произошло. Мои сегодняшние страдания – обязательная в нашей жизни компенсация за завтрашнее счастье. Может, я некрасив, уродлив? Но даже рожденная из пены красавица Афродита отказала олимпийским богам и выбрала в супруги уродливого и хромого Гефеста, рассмотрев в нем внутреннюю красоту, ум и творческий талант". Но Юля сама не раз рассеивала мои сомнения частыми дружескими улыбками, а я с некоторым сожалением расшифровывал в ее улыбках покровительственные симптомы.
    
     Что способствует превращению одноклассников в самых близких друзей? Несомненно какая-то важная внутренняя потребность. Мне неизвестно, чем привлек я Олега, но могу предположить, что во мне существовала огромная внутренняя потребность в близком друге. Ее наверняка вызвала гнетущая обстановка в доме, возникшая из-за болезни мамы. Мне требовалось психологическое убежище, и я нашел его у него в доме. Того же требовала горечь моей безответной любви. Так в девятом классе у меня появился друг, самый близкий друг, с которым мы ежедневно проводили вместе время после школы, где нас уже называли братьями. В его доме, где меня стали принимать в качестве нового члена семьи, я жадно впитывал атмосферу душевного покоя. Меня тянуло к его добрым и заботливым родителям. У них ко мне вернулась внутренняя эмоциональная устойчивость.
     Накануне окончания девятого класса я метался между желанием снова обосноваться в знакомом входе в первый подъезд юлиного дома, чтоб хотя бы иногда видеть ее, и уже ставшими неотделимыми от меня Олегом и его домом. Приближалось последнее школьное лето, и на грани взрослой жизни во мне крепло решение посвятить его себе и другу. Я хорошо осознавал, что ежедневные ожидания случайной встречи с Юлей могли принести мне не только массу волнующих эмоций, но и ускорить душевное саморазрушение. Летом мы не расставались с Олегом с утра до вечера, но решившись на двухмесячную разлуку с девушкой, я впервые страстно желал, чтобы каникулы пролетели мгновенно.
    
     Последний десятый класс начался с первого звонка, исходившего из всем знакомого колокольчика в руках первоклассницы. Ею была младшая сестренка моего друга, восседавшая на его плечах. Мы с Олегом уже точно знали, что будем поступать на исторический факультет в Киеве. Ежедневно мои мечты были заполнены только Юлей и Историей. Нам с Олегом стало известно о существовании богатой библиотеки на окраине города, и мы пешком с удовольствием добирались до нее, чтобы найти исторические книги и дефицитные в других библиотеках романы.
    
     Ранней весной на общешкольном совещании ударников и отличников Юля села передо мной, и пока оно не началось, я демонстративно приступил к зарисовке ее прически.
     - Правда, похоже? – обратил я свой вопрос к моей соседке, Самой Красивой Девочке Моего Класса, в надежде привлечь внимание Юли. Моя попытка оказалась успешной: она обратила ко мне всегда желанное для меня лицо, милостиво подарила слегка ироничный взгляд и вдруг, изобразив изумление, без всякого смущения спокойно сказала при свидетелях:
     - У тебя красивые глаза! Повезло же тебе.
     - Мне повезло? – опешил я, с болью вспоминая о муках безответной любви и о той, происшедшей за пределами времени нашей встрече, в которой мне показались только что произнесенные ею слова. – Шутишь?
     Ее сердце почувствовало мою боль и прониклось состраданием.
     - Нет, не шучу, - ответила она серьезным тоном и, немного помолчав, мягко произнесла:
     - Ты хороший парень. Правда, девочки? – и кокетливо взъерошила пальчиками мои волосы.
     "Может, я ей хоть капельку нравлюсь?" – уже было поспешил я с выводом, но тут же прервал зазвучавшие внутри меня оптимистические нотки, угадав в ее поведении напускной покровительственный тон взрослеющей девушки, самолюбию которой льстило внимание еще одного поклонника. Догадалась ли она когда-нибудь, почувствовала ли глубину моей любви? Как знать? Я был молчалив, переняв это качество от своих родителей, и не предоставлял ей никаких словесных доказательств своей любви. Помимо моего желания она предстала перед ней почти совершенно немой. Мне казалось, что мой взгляд и выражение лица источали такую мощную магию чувств, что мои слова только ослабят впечатление. Я еще слабо осознавал значение магии слова, без которой трудно прорваться к девичьему сердцу. Постепенно жизнь приучила меня быть намного более общительным. Сегодня мне иногда даже кажется, что я стал чрезмерно болтлив, но это качество часто нравится женщинам.
     Итак, я молча сидел возле моей любимой, дышал атмосферой ее присутствия и, млея от счастья, утрачивал внутреннюю защиту от неприглядной реальности, которая немедленно воспользовалась моей слабостью и поразила меня такой простой и прогнозируемой мыслью: конец школы близок, и совсем недалек тот день, когда я увижу ее в последний раз. Пустая жизнь без Юли так ощутимо представилась мне, что боль утраты исказила мое лицо. Мои глаза смотрели вовнутрь и ничего перед собой не замечали. Лишь только тогда, когда кто-то настойчиво повторил мое имя, я очнулся и увидел наклоненное ко мне лицо Самой Красивой Девочки Моего Класса.
     - Что с тобой, - услышал я ее голос, и вместе со мной его услышала Юля и повернулась к нам.
     - Че случилось? – спросила она, произнося первое слово так, как это было принято в тех краях, где она родилась (вот только где она родилась, я так никогда и не решился спросить). Догадавшись, что со мной что-то неладное, Юля заботливо поинтересовалась:
     - Тебе плохо?
     - Нет, - сладко улыбнулся я, тронутый ее заботой, - вот сейчас, когда ты смотришь на меня, мне очень хорошо.
     Все замолчали, будто притихли от неожиданности, и, улыбаясь, безотрывно смотрели на меня. Юля смутилась вместе со мной, и обрадовавшись первым словам пожилого учителя, обратила свой взгляд на него. Я же, превозмогая душевную боль, стал бодрячески шутить с сидящими рядом одноклассницами и, подтрунивая над собой, вслух самокритично анализировал рисунок ее прически, и всем вокруг стало понятно мое очередное иносказательно-сдержанное признание в любви, хотя ни одного слова о ней я не произнес. В который раз ничего нового не происходило, просто я снова играл роль куртуазного поклонника моей дамы сердца, роль, для которой не были предназначены истинные слова и страсти. Я играл ее покорно и не открывал свое сердце только оттого, что не чувствовал в себе достаточно мужества, чтобы услышать от моей дамы привселюдно или без свидетелей неотвратимое слово "нет".
    
     Спустя годы я продолжал порицать себя за нерешительность, но одновременно подсознательно искал себе оправдание: невозможно же постоянно распинать себя, если не хочешь разрушить свою душу полностью. При таком внутреннем противоборстве обнаруженные мной факты из жизни Данте, Петрарки и других великих, вслух смиренно мечтавших лишь о благосклонной улыбке избранницы и ни о чем более, смиряли душевную бурю до штиля.
     Когда Данте встретил маленькую Биче в доме ее отца в девятилетнем возрасте, она была моложе его почти на год, и явилась ему словно ангел в одежде пурпурного цвета. Вторая встреча случилась на улице через девять лет, и приветливый поклон одетой в белое платье Беатриче Портинари привел его в сладостный восторг, породивший поэтическое вдохновение. Так появился первый сонет Данте. Внешняя канва любви, прославленной на века, была очень типичной для той эпохи: девушка была выдана замуж за мессера Симоне ди Джери деи Барди, в течение восьми лет поэт демонстрировал свои чувства к ней по правилам изначально безответной куртуазной любви до тех пор, пока она не умерла совершенно молодой. Ее смерть причинила ему сильные душевные страдания, и если при ее жизни он скорее всего скрывал чувственное влечение к ней и воспевал целомудренную, почти платоническую любовь, то по истечении определенного времени посмертное поэтическое отражение образа Беатриче приобрело индивидуальные черты. Еще при ее жизни у поэта было два земных увлечения, которых он выбрал будто бы для исполнения роли "ширмы", прикрывавшей истинные мотивы его нахождения в ее окружении. Возможно, это все же были чувственные увлечения, а может даже обычная любовь. Хотя разве любовь бывает обычной? У него были женщины и женитьба после ее смерти. Некоторые знатоки полагают, что он по-прежнему пользовался ими, чтобы скрыть чувство к умершей Беатриче.
     Франческо Петрарка полюбил Лауру, будучи уже известным поэтом. Юная замужняя блондинка прибегала к кокетничанью, чтобы ради обыкновенного тщеславия удержать его в своем окружении. Страстно влюбленный Петрарка страдал и, желая привлечь ее внимание, появлялся повсюду модным завитым щеголем. Она же играла его чувствами до тех пор пока ее не сгубила чума. Его сонеты и канцоны, посвященные ей, в соответствии с общепринятой традицией опустошали его реальные чувства до упрощенного ожидания теплого приветствия и ласкового взгляда. Правда же заключалась в том, что он, обладатель духовного сана, который обязывал его соблюдать целомудрие, пылал к ней чувственной земной страстью в течение двадцати лет, и, не имея возможности ее удовлетворить, находил утешение в связях с другими женщинами и стал отцом двоих детей.
    
     Весна плавно преобразилась в раннее июньское лето, принесшее выпускные экзамены, а вслед за ними – выпускной бал. Взволнованная Юля в белом платье благодарила учителей от имени выпускников, и в те мгновения она показалась мне чрезмерно официальной и чужой. Сегодня я знаю, что так сработала моя психологическая защита, облегчая мне расставание. Мне захотелось ускорить его, и я поспешно принял предложение Олега об уходе. Все выпускники остались танцевать, а мы в темноте побрели к берегу речки. Вид прошедших мимо нас влюбленных, державших друг друга за руку и целовавшихся через каждые несколько шагов, чуть было не расстревожил меня заново, но я сумел устоять перед наваждением и отогнал прочь мысль о возвращении. Мне до сих пор неизвестно, что же подтолкнуло моего друга к решению об уходе со школьного бала? Только в последние годы я начинаю понимать, что мы знали друг о друге не все, и даже у самых близких друзей есть друг от друга тайны. Поздней ночью мы пришли к Олегу домой и уснули вопреки доносившимся до нас ослабленным звукам со школьного двора. Ранним утром мы решительно отказались вставать и спокойно пропустили традиционную для выпускников встречу рассвета на берегу реки. Со временем ностальгирующее воображение не раз провоцировало сожаление о пропущенном рассвете в кругу выпускников. Мне кажется, о том же сожалел Олег.
     Вечером выпускники всего города собрались на городской площади. После торжественных речей вручали грамоты лучшим выпускникам. Желая поддержать меня, Олег подошел со мной к Юле. Я почувствовал его невидимую энергетическую поддержку и впервые ощутил рядом с ней уверенность в себе, подкрепляющую внутреннее эго. Она же казалась слегка растерянной от моего словесного напора. Впервые я безотрывно смотрел ей в глаза и говорил с ней не останавливаясь, но это была обыкновенная беседа о планах на будущее. Ее мысли уже витали на химическом факультете Днепропетровского университета, от нас она узнала о планах учебы на киевском истфаке. Мы смотрели друг другу в глаза, и мне снова почудилось, что мы очутились в пространстве с другим измерением, и вновь невидимая пленка оградила нас от всех, и иллюзия сбывшегося желания будет продолжаться бесконечно. Когда прозвучало ее имя среди награждаемых, Юля неожиданно растерянно взглянула на нас и отдала мне свою сумочку на хранение. Я держал сумочку и мне казалось, что ощущаю тепло ее рук, приятным эфиром растекавшееся по моему телу. Затем настал мой черед, я растерянно посмотрел на нее и пошел к трибуне за грамотой. В тот день меня не оставляла уверенность в том, что это еще не последняя наша встреча.
    
     Июльское солнце и камерная архитектура в центре Киева, отражавшая мозаику знакомых исторических эпизодов, внушали комфортное ощущение уюта в большом городе. Но в нескончаемо длинной очереди в приемную комиссию История казалась совершенно недосягаемой. Мы с Олегом выстояли в ней почти целый день, так и не успев приблизиться к двери. Очередь потребовала принести ей трехчасовую жертву и на следующий день и только затем впустила нас в ставшую вожделенной комнату.
     Август в Киеве прижимисто дарил нам с Олегом очень мало теплых дней и часто хмурился прохладой и дождями. В один из первых редких солнечных дней мы поспешили в Софиевский собор и застыли перед фресками, скупо омытыми светлыми теплыми лучами. "Вот оно, - неожиданно возликовал я, - вот то пространство, в которое я перенесся с моей любимой из школьного коридора, когда два противоположных потока школьников сблизили нас почти до физического соприкосновения! Вот это пространство, оно реально, оно существует одновременно и в этом храме, и в другом измерении." Вокруг были только Бог в окружении необычного мягкого света, я и Юля, а также мой друг - ничего не подозревавший свидетель всего происшедшего со мной. Очнувшись, я с сожалением вернулся в реальный мир, в котором рядом не было Ее. Мне захотелось отторгнуть от себя тот немедленно ставший холодным мир, но, вероятно, это было грешное желание, поскольку в тот день мне не дано было понять, что во власти Собора даровать чудо исполнения желаний. Может, оттого мы с Олегом не набрали нужную сумму баллов для поступления на исторический факультет университета и вернулись ни с чем домой. И только через несколько лет, в один из последующих приездов, зайдя в Собор, я погрузился в ранее неизвестное мне ощущение полного покоя и веры в исполнение всего, что задумаешь. Впоследствии в каждый мой редкий приезд в Киев я отправлялся притронуться к чуду Софиевского собора и принять от него в дар залог моих успехов. Почти через три десятка лет я добрался до него из другой страны после редких молитв в реформистской синагоге и без колебаний впитывал в святыне другой веры блаженное ощущение покоя и уверенности в исполнении желаний. "Слушай, Израиль: Господь – Бог наш, Господь один!" – мысленно проносилась в сознании молитва, объединявшая в моих ощущениях храмы всех религий.
    
     Мы вернулись в наш более теплый город поздней ночью, вышли из автовокзала и вскоре оказались на речном мосту в месте слияния Синюхи и Буга. Широкая река чернела под ним и отождествлялась в моих представлениях с жизнью, такой же широкой, длинной и неизвестной как речная глубина. Мы молча шли по ночным улицам домой, лишь изредка обмениваясь редкими фразами, и мне вдруг подумалось, что в случае провала при поступлении в университет следующим летом нам остается быть рядом примерно год, после чего нас разлучит армия и, возможно, вся последующая жизнь. Мой вывод оказался чрезвычайно грустным, и я поделился им с Олегом.
    
     В тот еще более грустный день в самом конце августа, запомнившийся бледно-серой пеленой облаков, едва пропускавших слабые солнечные лучи, мы вместе вошли в городской автобус и увидели сидевшую одиноко у окна Юлю. Я уверенно решил, что она на днях уедет учиться в Днепропетровский университет, и потому через несколько минут мы расстанемся навсегда. Ко мне мгновенно пришло довольно жестокое по отношению к себе решение: я обязан не подходить и не говорить с ней, обрубив таким странным образом все нити, связывающие нас, в противном случае мысль о вечной разлуке сломает меня на ее глазах. Я сухо сообщил Олегу без каких-либо объяснений о том, что решил не приближаться к Юле, и попросил его распросить ее обо всех новостях.
     Они говорили, а я наблюдал со стороны и отчаянно подавлял зависть к другу, получившему возможность видеть и слышать ее вблизи, и загонял глубоко в потаенные закоулки души обжигавшее внутренности желание присоединиться к ним. "Подлинная любовь приходит раз в жизни, и далеко не к каждому, - думал я в те минуты, прислушиваясь к сладостно горьким мыслям. – Мне повезло, хотя и ненадолго: вот она сидит впереди меня такая прекрасная и родная, а всего лишь через несколько минут исчезнет навсегда, и вместе с ней растворятся последние самые счастливые мгновения. А вместе с ними прекратится и сама жизнь. Ибо разве есть жизнь там, за тем поворотом, после которого отворятся двери автобуса, чтобы выдворить меня в небытие? Как болит все внутри! Это умирает моя особая и неповторимая душа, чтобы затем возродиться снова в совершенно обычной ипостаси. Впереди меня ждут серые будни без настоящей любви, и мне предстоит учиться жить с ними." Я наблюдал за Юлей и Олегом и в который раз словно молитву шептал написанные Андреем Вознесенским слова: "Я тебя никогда не увижу, Я тебя никогда не забуду".
     Мне трудно понять сегодня, откуда взялись у меня силы, позволившие мне так и не подойти к ней. Правильно ли я поступил? Всю жизнь мои мысли возвращают меня к тому поступку, и я не нахожу ответа. Случайная встреча длилась примерно около четверти часа. Когда автобус подъехал к нашей остановке, Олег уже успел вернуться ко мне, а она все же оглянулась и мы прощально улыбнулись друг другу.
     Олег сообщил мне все, что рассказала Юля. В своих догадках я ошибся лишь в одном – она не поступила в университет, но в ближайшие дни собиралась уехать в Днепропетровск на работу с тем, чтобы через год поступать снова. Я сумел предугадать и самое главное: это была моя последняя встреча с моей первой любовью.
    
    
    
    
    
    
    
     Глава 6
     Страсти по Андрею
    
     По дороге домой меня охватило неожиданное беспокойство и даже неуверенность в том, смогу ли я достоверно передать рассказ Алины об Андрее, очарование ее воспоминаний и почти непередаваемую грусть о безвозвратном счастье. Чтобы не упустить еще свежие подробности, я решил в тот же вечер письменно изложить историю их романа, но вместо этого предался воспоминаниям о Юле. Назавтра на работе мне пришлось снова и снова прокручивать в памяти рассказ Алины, чтобы не забыть подробности. Вечером рассказ был передан на хранение бумаге, а глубокой ночью я перечитал написанное и расстроился: образ моего героя получился поверхностным, потому что мне несомненно не хватало характерных деталей. Наутро я отправил рассказ Алине на ее рабочую квартиру по почте. Рассчет был прост: перечитав его, она не могла не пожелать помочь мне воссоздать образ ее первой любви более подробно и достоверно. И я не ошибся. Через два дня она успела получить главу и вечером прочитать ее. Мой звонок Алина ждала с понятным нетерпением и, услышав мой голос, тут же сообщила, что она готова поделиться подробностями в допустимых для нее пределах.
     Рассказ Алины превзошел все мои ожидания. Я слушал ее, почти не перебивая, и мысленно пытался представить Андрея и его совсем еще юную возлюбленную в самый счастливый период их жизни.
    
     - В конце июня, вскоре после школьного выпускного бала, я шла по улице по направлению к дому моей тети, чтобы передать ей какой-то сверток от мамы. Меня сопровождал один из мальчиков-подростков из нашего двора. Я не любила ходить одна, страдая от скуки, и потому на улице появлялась в окружении подружек или соседских мальчишек. Там, во дворе, у меня была целая свита из мальчиков, готовых выполнить любую мою просьбу. Подставив свое лицо под теплые солнечные лучи, я наслаждалась под их прикосновениями. Они ласково пробегали по коже, внушая безмятежное настроение. Неожиданно... Да, это должно было случиться неожиданно. Меня оглушил звук завизжавших тормозов. Тут же в опасной близости от меня возникли контуры будто свалившейся в мою безмятежность "Волги", которая резко остановилась на тротуаре и преградила мне дорогу. Послышался странный треск, и тогда я заметила, что нарушившая мой покой "Волга" зацепила фару другого автомобиля, расположенного справа от меня. Владелец пострадавшей машины, а им оказался пожилой мужчина, немедленно выбрался из нее и срешительным видом двинулся в сторону нарушителя. И в этот момент появился он, его молодой обидчик, а из "Волги" выглядывало две головы его спутников. Он вальяжно отделился от руля и встал передо мной и мужчиной во всем блеске своей спортивной фигуры, направив на мужчину угрожающий взгляд. Тот немедленно оценил опасную для него ситуацию, поспешно ретировался в кабину своей машины и уехал. И только тогда дерзкий юноша обратил свою голову в мою сторону и, заметив мой испуг, снисходительно пошутил: "Дедуля, видимо, растерялся, увидев тебя, и поэтому скрылся".
     Передо мной стоял в меру мускулистый высокий голубоглазый брюнет в обтягивающих кожаных брюках и куртке, уверенно и обольстительно направляя мне в лицо обаятельный взгляд. Его лицо с четкими симметричными чертами отличалось трогательной, почти мальчишеской эмоциональностью. Я неожиданно для себя мысленно сравнила его с юным королем или принцем в окружении свиты. Такое ощущение возникло даже несмотря на то, что сама свита, а вернее его друзья, остались в машине. Мне было неполных семнадцать лет, в сущности еще девчонка, хотя и спесивая девчонка. Но вся моя спесь испарилась под его уверенным взглядом. Тогда я наяву ощутила, что означает выражение "сердце ушло в пятки", почувствовав заново когда-то пережитые мной головокружение и бешенное сердцебиение. Он подошел ко мне вплотную, вторгаясь в зону моего обоняния запахом молодого дразнящего тела, приглушенным дезодорантом или туалетной водой. Его сильная воля расплавляла мою оборону. Было что-то завораживающее в демонстрируемом им смелом обольщении, в ничем не прикрытом стремлении заполучить меня со всеми потрохами. Я дышала с трудом. Наслаждаясь моей растерянностью, новоявленный король предложил подвезти меня. Тут же один из его попутчиков мгновенно переместился с переднего сиденья на заднее. Глаза моего обольстителя безмятежно светились от солнечных лучей, как безоблачное небо после дождя. Он мне уже очень нравился. Но мне хотелось, чтобы этот парень пожелал меня еще более сильно, ежедневно искал и завоевывал, совершая сумасшедшие поступки. Я не привыкла легко сдаваться. Усилием воли мне удалось сосредоточиться и, гордо отказавшись от его предложения, всем обликом показать свою невозмутимость.
     Я не оглядываясь пошла к тете и на повороте получила возможность снова увидеть юношу, который уже разговаривал с еще недавно сопровождавшим меня мальчиком. Нетрудно было догадаться, что он расспрашивал его обо мне. Так начался наш психологический поединок. Он поджидал меня, а я отказывалась садиться в его машину, и ему приходилось медленно ехать рядом со мной. Сначала я ссылалась на занятость, но затем после нескольких телефонных звонков и двух неожиданных для меня встреч вблизи моего дома я согласилась с ним встретиться.
    
     В соответствии с продуманными мной действиями поединок с Андреем должен был продолжаться. В первую встречу я кокетничала и шутливо посмеивалась над ним, сознательно поощряя растущее в нем желание. В ответ он тоже шутливо задевал меня легкими насмешками, но одновременно расставлял сеть из нежных взглядов и ласковых слов. Мне было важно подчеркнуть свою непредсказуемость, поэтому в следующий раз я неожиданно для Андрея отказалась встретиться, сославшись на занятость Впоследствии я сознательно опоздала на встречу, появившись перед ним в момент, когда он явно уже не ожидал меня увидеть. Нужно было видеть ничего не понимавшего двадцатилетнего эфектного красавца в светлых джинсах и белой рубашке с распахнутым воротником, удачно подчеркивающей его черные волосы и голубые глаза, прямо у меня на глазах утрачивавшего свою самоуверенность и вальяжность.
     - Кайф ловишь, когда людей мучаешь? – спросил Андрей, пытливо посмотрев мне в глаза. Мне, конечно, пришлось ласково извиниться, чтобы не довести занимавшую меня игру до ссоры. Ободренная результатом психологического поединка, я рещилась вовсе не прийти на следующее свидание. Это был очень самонадеянный поступок! Когда мы все же встретились в другой раз, Андрей, сидя в машине, вдруг опустил голову на руки, лежавшие на руле, согнувшись безвольно, как сломанная ветка, а потом, устремив на меня уже сосредоточенный строгий взгляд, четко произнес:
     - Я готов любить, но – не быть в рабстве. Не поступай так больше!
     Такие слова не допускали разных толкований, и мне пришлось значительно обуздать свою непредсказуемость.
    
     Все же мы продолжали по-прежнему шутливо дерзить друг другу, и подобный стиль общения удовлетворял мою потребность во флирте и игре. После школы я решила продолжать посещения бассейна. Плавание отчасти заменило мне удовольствие от танцев, после того как я прекратила занятия хореографией. Туда я приходила, конечно же, не одна, а с подругой. Однажды там неожиданно появился Андрей с другом. Он плавал так, будто с вызовом демонстрировал себя окружающим. Его взгляд часто задерживался на моем теле, но в перерывах оценивал и других девушек. Мне захотелось отплатить ему за это дерзкой выходкой. Я легко уговорила пришедшего с ним дружка незаметно передать мне одежду Андрея. Одевшись, мы с подругой вышли из бассейна и вынесли ее с собой. Там мы остановились у его машины и принялись хохотать, представляя, как этот самовлюбленный красавчик будет долго метаться, разыскивая свои вещи. Но пришлось очень быстро прервать свой смех: рядом с нами появился Андрей в одних плавках и, важно садясь в машину, будто павлин с распущенным хвостом, сказал, подыгрывая нам:
     - В чем проблема? Голого мужчину не видели?
    
     Вскоре Андрея увидела моя мама. Она просто обомлела.
     - Это же неземная красота! А какое величие в осанке! – повторяла она снова и снова, передавая свои впечатления. Ее задумчивый взгляд задерживался на мне все больше и больше, выражая охватившие ее чувства и сомнения.
     Моя авантюрная тетя, повидавшая на своем веку немало мужчин, повторяла вслед за моими подругами:
     - Да этот парень совсем не для жизни! Его же уведут от тебя девицы если не сегодня, то завтра. На него будут бесстыдно лезть самые отборные красавицы. Я уже не говорю об обычных или же дурнушках, те штабелями полезут! Я бы сама, если бы мне встретился такой в молодости на улице, сняла перед ним трусы при всех! Нет, этот парень не для жизни.
    
     Мы встречались не часто: нашим желаниям препятствовали мои занятия с репетиторами, плавание в бассейне, а также его учеба в институте, сборы и соревнования. Обычно мы просто гуляли по улицам, реже беседовали в кафе. Беседы были обо всем и ни о чем. Мне нравится говорить, и я увлеченно рассказывала о своих проблемах и тревогах перед поступлением в университет. Он умел внимательно слушать и поощрять взглядами. Андрей рассказывал мне о своих друзьях, о тренере, хвалился своими поездками по стране и зарубеж.
     Первое время он любил намекать, что по нему сохнут девушки, но я снисходительно не реагировала на подобное хвастовство. Со временем Андрей все настойчивей пытался уточнить характер наших взаимоотношений, признавался в любви и ждал от меня того же. Вот только я увиливала и не спешила с признаниями, наслаждаясь своей победой. Мое молчание стало причиной его обеспокоенности и даже ревности. Он ревниво оценивал мой внешний вид, если ему приходилось провожать меня куда-либо. И однажды он резко вспылил, решив, что декольте блузки, в которой я собиралась идти к молодому физику-репетитору, более чем откровенно. Чтобы смягчить неприятное впечатление от своего гнева, ему пришлось сказать что-то примирительное типа: "Не расстраивай человека с больным сердцем!"
     Иногда мы проводили время в компании, и Андрей оказывался в центре ее внимания. На нем скрещивались взгляды всех присутствовавших девушек, а ребята, оказываясь в сфере притяжения его обояния, уступали ему лидерство. Каждый раз мне приходилось спрашивать себя: это пугает меня или наоборот – нравится? И все же, находясь с ним, я чувствовала свою исключительность, сияла и отсвечивала внутренний свет на окружающих.
    
     Однажды осенью Андрей привез меня к себе домой и познакомил с родителями. Его папа был очень спокойным интеллигентным человеком и имел влиятельную должность в текстильной промышленности, а мама была художницей. В ее поведении угадывался тип изысканной светской львицы. Ее сильный характер постоянно прорывался наружу. Она царствовала в этой квартире: в оформлении комнат повсюду проявлялся ее тонкий художественный вкус. Комнатный интерьер удивительно сочетался с заоконным желто-оранжевым фоном, который создавали деревья и опавшие листья. Я смотрела на Андрея и уже не сомневалась по поводу происхождения его красоты, уверенности, обаятельности и вальяжных манер.
     В конце декабря, накануне Нового Года, произошел тот памятный эпизод у меня на кухне, который в моем сознании символизирует рождение во мне женщины еще до первой в моей жизни близости. В течение зимы и весны Андрей несколько раз привозил меня к себе домой. В его комнате под песни о благородной мужской любви в исполнении Александра Серова или под зарубежную эстраду он шептал нежные слова, вызывая к жизни дремавшую во мне чувственную истому, расползавшуюся по всему телу, и ласкал руками эротичного мага, освобождая мою женственность от угловатости девичества. Мне приходилось чуть ли не на грани возможного приводить в сознание мою отключавшуюся волю и вовремя останавливать его страстное колдовство. Тогда он ставил кассету с блатными песнями в стиле городского романса, с помощью которых охлаждал свой пыл. Как-то под акомпанимент этих песен я слушала с неприкрытой иронией его рассказ о прекрасной девушке друга, такой нежной, доверчивой и покладистой, готовой отозваться на любую его просьбу.
    
     И снова наступило лето. Прошло чуть больше года со времени начала нашего романа. Андрей все настойчивей говорил о своей любви, и у меня не было оснований сомневаться в его искренности. Я, конечно, и в том юном возрасте осознавала, что помимо романтического чувства движения его души и тела зависели от натиска гормонов, искавших для себя выхода. Во мне уже нет девичьей наивности тех дней, и я прекрасно понимаю насколько мужчина зависим от женского тела, насколько оно занимает его и насколько оно руководит его подсознанием на свойственном ему языке. Слова Андрея были очень красноречивы, но не менее красноречивыми были его взгляды. Мое тело все больше занимало его. Было бы неискренно с моей стороны скрывать, что его тело интересовало меня тоже. Но меня завораживала общая пластика, он же помимо своей воли обнаруживал заинтересованность в познании деталей и интенсивную настойчивость в овладении моим телом. Его отчаянная попытка на кухне более чем красноречива.
     Нетерпение Андрея, намеки, а иногда и откровенные вопрсы, смущавшие нас обоих, часто заканчивались словесной перепалкой и реже – кратковременными ссорами, о которых он сожалел не меньше меня. Несколько раз он предлагал под разными благовидными предлогами съездить на дачу его родителей, и каждый раз я отклоняла его предложения, после чего случались размолвки.
    
     Мое сообщение о возможном поступлении в провинциальный университет огорошило Андрея. Он очень загрустил и безуспешно пытался скрыть свою грусть за привычными шутками. Все чаще от него стали поступать предложения об уединенных встречах. Однажды Андрей очень увлеченно сообщил, что он приобрел для дачи новую "обалденную" музыкальную аппаратуру и пригласил меня туда послушать музыку, не позабыв напомнить мне, что я еще не видела его дачу. Я очень сомневалась и склонялась к отказу, несмотря на то, что в увлеченном стиле его предложения не уловила неискренности. Но теплый взгляд Андрея внушал доверие. Все же мне и сегодня трудно объяснить, почему я согласилась, в конце концов я понимала, чем такая поездка может закончиться. Вероятнее всего, мне захотелось избежать ссоры, потому что буквально накануне я ответила на подобное предложение отказом. В итоге мой авнтюризм взял верх, и я согласилась со сложными чувствами.
    
     Дача была неплохо устроена. Подбор мебели и вещей был исполнен в стиле, очень подобном стилю их квартиры. И здесь все было устроено по вкусу мамы-художницы. Гостиная плеснула мне в глаза мягкий бледно-кофейный цвет паркета, уютного дивана, кресел и стульев, приятные светло-зеленые тона ковра на полу и поманила прибалтийским архитектурным стилем на двух настенных гравюрах.
     Андрей с повышенной заботливостью пытался успокоить меня, а скоре – усыпить мою бдительность. Он указал мне на кресло, прихвастнув по ходу тем, что оно откидное. Его откидное свойство я восприняла как красный предупредительный цвет светофора и скромно присела на стул.
     - Сядь нормально, - сказал Андрей, будто не понимая моего беспокойства. Я пересела на другое кресло, обойдя откидное. Он предложил чего-то выпить с ним, но я отказалась как можно мягче.
     - Так где же эта твоя необыкновенная аппаратура?
     - Хорошо, - снова пытался успокоить он меня, и тут же присел рядом с моими ногами и устремил на меня долгий горячий влюбленный взгляд, посылавший мне, словно в эфире, безмолвные, но выразительные сигналы чувственности и ласки.
     Когда молчание показалось ему неудобным, Андрей заговорил.
     - Скажи мне, сколько еще я должен доказывать тебе как я люблю тебя? Разве тебе еще не достаточно всего прошедшего срока? Да ты знаешь сколько знакомых мне девушек хотело бы сейчас оказаться на твоем месте? Я же все это время терпеливо жду только твоего согласия.
     Он не просто просил меня, в его голосе слышалась отчаянная мольба. Ведь он в сущности был еще двадцатилетним молоденьким мальчиком. В ответ я ссылалась на предэкзаменационные озабоченность и волнение. Андрей улыбался и, лукаво выстраивая словесные параллели, обещал в качестве опытного студента медицинского института подготовить к экзаменам обеспокоенную абитуриентку и на примере моего тела облегчить изучение физиологии человека.
     С высоты сегодняшнего опыта мне понятно, что он еще не успел стать опытным соблазнителем, но природой в нем были заложены качества успешного Дон Жуана, которыми он еще не научился владеть в совершенстве. Я его желала давно, а после таких слов вожделение уже бурлило во мне, сковывая конечности. Но мне все еще хотелось продлевать почти до бесконечности пролог и жить со счастливым ощущением предстоящего первого сексуального опыта. В любом случае, в тот день я полагала, что время еще не пришло, и когда Андрей снова трогательно напомнил о своей любви, я ответила, что не люблю его и напомнила ему, что никогда не говорила, что люблю его.
     - Это неважно, - мгновенно отреагировал он. – Я люблю тебя так, что моей любви хватит на нас двоих... Ответь мне искренно, если бы ты была парнем, разве ты не думала бы, что после года терпения и преданности тебе полагается заслуженная награда?
     - Ты его действительно не любила? – прервал я свое продолжительное молчание, озадаченный ее странным признанием.
     - Не знаю. Он мне безумно нравился.
     - Разве это не то же самое, что и любовь?
     Мой вопрос прозвучал наивно и совершенно некстати, но как хотелось послушать сказку о безмятежной идилии!
     - Мне трудно ответить. Так уж случилось, что меня обычно любили сильней, поэтому я никогда не была уверена в своей любви... И что такое любовь? Многие верят в таинство любви, в ее возвышенность и необъяснимость. А ученые сегодня все сводят к биологическим, химическим и физическим процессам. Все, оказывается, происходит потому, что наш мозг под влиянием поведения другой личности и ее запахов-аттрактантов выделяет природные амфетомины, способствуя зарождению у нас и поддержанию на каком-то отрезке времени влюбленности. Ее индикатором является особый запах любви. Другие же химические компоненты – эндофины – придают нашей влюбленности умиротворенность и спокойствие. Еще одно выделяемое мозгом вещество – окситоцин, преврашая нервные окончания в более чувствительные, обостряет нашу удовлетворенность от интима. Можно назвать еще немало химических веществ, относящихся к любви.
     - Как ты их всех запоминаешь?
     - Я же биолог. Вернемся лучше к дачной ситуации. Вопрос Андрея заставил меня почувствовать себя припертой к стенке. Мне нечем было крыть. Стремясь разрушить сковавшее нас напряжение, я снова настойчиво напомнила о его "обалденной" аппаратуре. Она, конечно же, оказалась в спальне. Мы зашли туда, и приблизившись к предмету его гордости, я продемонстрировала преувеличенный интерес. В этот момент послышался характерный щелчок, и мне оставалось только обернуться, чтобы убедиться в правильности своей догадки: Андрей закрыл дверь изнутри на ключ.
     - Открой немедленно, - четко и холодно сказала я, пытаясь произнести свою просьбу как можно спокойнее и убедительнее.
     Андрей отрицательно помотал головой, и я увидела его глаза с расширенными зрачками. Он посмотрел на меня размытым несфокусированным взглядом человека, испытывающего головокружение, и сказал, вертя ключом на уровне своего носа:
     - Возьми, если сможешь!
     - Отдай ключ! – кричала я снова и снова. Мое сердце забилось учащенно, по телу побежали мурашки, а в животе почувствовалось непонятное подрагивание. Он же вдруг снова стал доброжелательным и спокойным.
     - У тебя такой красивый сарафанчик. Я не хочу его рвать. Сними его лучше сама, потому что сегодня тебе не помогут никакие отговорки. Пожалуйста, не вынуждай меня применять силу. Это не по мне. Не хочу оскорблять тебя.
     - Ключ! – исступленно повторяла я, переходя на верхние нотки.
     Возможно, мой крик вызвал в нем раздражение, и тогда он бросил ключ внутрь плавок и с вызовом заявил:
     - Достань его, если хочешь!
     И тут я на пределе гнева и отчаяния, еще не совсем осознавая смысл своего поступка, мгновенно запустила руку вслед за ключом. Впрочем, не знаю, было ли это движение неосознанным, или снова проявил себя мой авантюризм, только я надеялась, что ключ не опустился низко. Когда моя ватная рука оказалась в его плавках, Андрей прижал ее и с преувеличенным удивлением вскричал:
     - А это как называется? Я к тебе пальцем не притронулся, чтобы не обидеть тебя, а ты уже протягиваешь руки, да еще куда!
     В тот момент я сама испугалась и устыдилась своего поступка. Мое тело и сознание застыли, онемели. Андрей тут же осознал психологические преимущества необычной ситуации и осмелел. Он догадался, что у меня уже не осталось сил обороняться, и, хмелея от неотвратимости своей победы, ласково прижал меня к себе. Так это случилось. Мне не хочется рассказывать, что произошло дальше. Это моя тайна, которую я не буду раскрывать.
     Когда я смогла снова воспринимать внешний мир, то увидела, что солнца уже не было, а тишину разрушили грозовые раскаты. Вслед за ними пошел крупный дождь. Он смывал пыль с оконных стекол и очищал заоконный пейзаж, готовя его для совсем уже близкого перезрелого лета, подобно тому как мой Андрей бережно возводил меня в сан женщины. Мне запомнилось, как он почти двое суток кормил меня бутербродами из своих рук и, насытившись вместе со мной, снова увлекал меня в спальню.
     - Ты говоришь в таком необычном стиле, как-будто рассказываешь поэму. Может быть, ты все же любила его? Так может рассказывать только женщина, которая встретила свою любовь.
     - Я уже пыталась ответить на твой вопрос. У меня нет определенного ответа... На второй день деятельный характер Андрея стал увлекать его за пределы нашего одиночества в замкнутом пространстве. Ему трудно было оставаться долгое время в бездействии, он захотел общения с внешним миром, со своими друзьями. Он звал меня к ним, обещая затем завезти ко мне домой, чтобы дать возможность заменить сарафан одеждой, подходящей для дождливой погоды. Я предпочла подождать его на даче.
     Андрей стал собираться к друзьям. Он чувствовал себя немного виноватым, оставляя меня одну, и обхаживал меня объятиями и долгими нежными поцелуями. На выходе он на мгновение задержался у двери и взглянул на меня. Впрочем, я не совсем уверена в этом. Возможно, это моя память возвращает мне снова и снова то мгновение.
    
     Андрей ушел. Я почувствовала необъяснимое тревожное состояние. Мне подумалось: а вдруг он расскажет своим друзьям о том, что произошло между нами? Им всем хорошо было известно, что более года ему не удавалось соблазнить меня. В такой ситуации парню должно было быть нелегко сохранить молчание. Нет, я не сердилась на Андрея. Он был мне как никогда дорог. Вот только роль покоренной паиньки была мне не по сердцу и очень раздражала меня. Мне хотелось, чтобы прелюдия моего завоевания длилась как можно дольше, если не бесконечно, чтобы он снова и снова открывал во мне тайну для себя и каждый раз доказывал себе и мне, что я принадлежу ему. Я совершенно не была заинтересована в том, чтобы мое соблазнение укрепило еще больше его самомнение. Внезапно пришедшая ко мне мысль о внезапном исчезновении без предупреждения мне очень понравилась: мое неожиданное бегство могло очень поколебать его самоуверенность. Игра продолжается! Я почувствовала необычный душевный подъем и быстро собралась в дорогу.
    
     Вскоре такси везло меня в Москву прочь от всех сомнений и опасений. Мама еще проводила время в атмосфере научных диспутов своих коллег на симпозиуме, и я могла без всяких опасений вернуться домой, но там меня легко было найти. Не оставалось ничего другого, как затаиться у одной из подруг, о которой Андрей мог иметь лишь самое смутное представление из моих рассказов. Поразив Таню своей просьбой о временном укрытии, я наплела что-то о нашей ссоре и с неожиданной для нее жесткостью потребовала обещание никому не раскрывать тайну моего местонахождения. Потрясенная подруга промолвила слова обещания таким тоном, будто она дала мне обет молчания.
     Многие подробности тех нескольких напряженных дней я никогда не смогу забыть. Вечером Таня принялась уговаривать меня вернуться к Андрею и ссылалась на охватившее ее тягостное предчувствие о моей возможной серьезной ссоре с ним, которая могла привести к концу нашего романа. От нее исходили огромные волны тревоги с размером с девятый вал и обливали меня с головы до ног. Я мысленно осушала их, представляя Андрея в облике победителя в окружении его друзей. Мне абсолютно не хотелось выглядеть побежденной. Пусть уж лучше поволнуется, поищет! Пусть почувствует, как ореол неотразимого Ромео блекнет над его головой. Он должен осознать раз и навсегда, что у него никогда не будет возможности почувствовать себя уверенным в том, что я у него раз и навсегда за пазухой.
     Но тревога снова и снова возвращалась ко мне. Вскоре я уже представляла как Андрей входит в квартиру-убежище, обжигая меня взглядом, в котором должны были противоборствовать гнев и растерянность. Мой мозг беспрестанно работал, а виски отчаянно пульсировали под напором осаждавших его мыслей. Мне не удавалось придумать какой-либо приемлемый план действий. Приступы усталости накатывали на меня, ослабляя мою уверенность, и тогда я застывала в кресле под впечатлением расслабляющих воспоминаний. Постепенно до моего сознания добрался освежающий шум дождя. Мысль о душе показалась мне временным спасением. Сильная струя горячей воды сначала подействовала успокаивающе, но вслед за тем она же принесла ощущения чувственной неги, подобные тем, которые вызвали нежные слова и ласки Андрея, и вместе с ними – воспоминания о наших переплетенных телах.
     Я вернулась в комнату, снова ставшую моей оболочкой, внутри которой развивалась внутренняя душевная борьба. Неуемное стремление к игре и бесконечному флирту начало вытеснять слабость, распространившуюся по телу под влиянием воспоминаний. Был уже поздний вечер. Я сидела в кресле в девичьей комнате чужой квартиры, пытаясь выглядеть внимательной слушательницей свежих сплетен моей подруги и аккумулировала энергию окружающих меня вещей, укрепляя желание продолжать психологическое сражение. Завораживающий бег стрелки настенных часов и блики мягкого электрического освещения на паркете успокаивали, а тонизирующий чай из травяного сбора внушал уверенность в своих силах и возбуждал тлеющий авантюризм. Я поставила пустую чашку на столик и с азартом игрока попросила Таню позвонить одной из общих наших подруг, проживавшей в моем доме, и затеять обычную беседу, не упоминая обо мне. Новости, сообщенные ею, снова вызвали противоречивые чувства. Андрей искал меня долго и настойчиво, обволакивая собеседников пульсирующей энергией отчаяния и надежды. Было лестно осознавать, что я ему нужна и что он очень обеспокоен моим исчезновением. Я пыталась угадать его мысли, представить его тревогу, и тогда сочувствие и жалость покрывали глаза легкой слезной пеленой. Но гордость и упрямство диктовали мне решение продержаться в этой квартире еще пару дней, после чего можно было убедиться в том, как победная эйфория Андрея заметно поубавилась. Вскоре Таня уже спала, а я крутилась на диване почти всю ночь, заснув под утро.
    
     Проснувшись на следующий день, я увидела перед собой мою обеспокоенную сообщницу.
     - Посмотри на себя, - пыталась убедить она меня. – На кого ты стала похожа! Тебе пора сливать воду, выпускать пар и идти сдаваться. Ты не считаешь, что переборщила?
     Я ответила, что решила подождать еще день, а назавтра позвонить Андрею. Тане захотелось приободрить меня, и она со смехом сорвала с меня одеяло:
     - Вставай же, соня!
     Мои непокрытые голые ноги взывали к отмщению. Я резко потянулась и неожиданно для себя с наслаждением дернула за подол ее юбки. Резинка, на которой она держалась, не могла противостоять такому рывку, и юбка оказалась на уровне ее колен. Таня завизжала и, опасаясь ответных санкций, ринулась прочь от дивана, но спущенная юбка предательски стреножила ее ноги, и она неуклюже свалилась на пол. Наступила тишина, мгновенно разрушенная нашим визгливым смехом.
     Утренняя разрядка пошла мне на пользу. Я с легкостью успокоила себя и подругу обещанием позвонить Андрею на следующее утро. Мне даже удалось представить как гнев и тревога сползают с его лица, сменяясь маской недовольства, а затем и выражением снисходительного смеха. Но вечер принес неожиданный сюрприз: Андрей больше не появлялся в моем дворе. Сплав обпекающей обиды и беспокойства зародился во мне в районе желудка и, постепенно прожигая легкие, сковал горло. Спазмы мешали дышать. Что с ним случилось? Или же он всерьез обиделся и решил наказать меня, демонстративно прекратив поиски? А, может, он мстит мне, легко уложив в постель другую? Меня бросили как использованную вещь? И все же, неужели с ним что-то случилось? И обида мгновенно сменилась тревогой. Только поздним вечером я смогла сосредоточиться и вспомнить, что у Андрея начались спортивные соревнования, и он уехал на неделю в Польшу. Мне ничего не оставалось, как только ждать его приезда.
     Наутро я ушла домой: в тот день должна была вернуться мама. Время текло очень медленно, в такт секундной стрелке, дни казались бесконечными. Но когда-нибудь даже очень долгому ожиданию приходит конец. Настал день его возвращения...
     Алина замолчала и сжала губы, пытаясь унять волнение. Ее руки заметались, выдавая сильное внутреннее переживание. Наконец, она обратила на них внимание и сложила их на груди.
     - В тот день я звонила Андрею снова и снова, сначала – с радостной надеждой, затем – в тревожной неуверенности, а затем – в нервном исступлении. На том конце никто не отзывался. Вечером мне пришла в голову мысль позвонить одному из его друзей, относившемуся ко мне с большой симпатией. Разговор не складывался. Пытаясь скрыть волнение, я с притворным задором спрашивала:"Как дела? Что нового?", и почему-то увиливала от прямого вопроса о местонахождении Андрея. В трубке слышались непривычно сухие, краткие и ничего не значащие ответы: "Да, ничего", "Ничего нового". Его сдержанный и вялый тон, в котором я угадывала непонятное для меня удивление и даже раздражение, ошеломил меня окончательно. Я положила трубку и тут же пожалела о том, что не спросила прямо, где находится мой Андрей.
     Ночью мне не удалось уснуть. Это была одна из самых длинных ночей в моей жизни. Мысль о том, что Андрей избегает меня, занимала мое воображение недолго. Непонятное, но осязаемое трагическое предчувствие окончательно пришло ей на смену, и охватило меня полностью, время от времени парализуя мое тело. К рассвету слабость проникла во все мои клетки. Под влиянием сильного головокружения перед глазами плыли мебель и люстра под потолком. Ранним утром, пренебрегая приличиями, я несколько раз исступленно набирала телефонный номер Андрея. Никто не отзывался. В сомнамбулическом состоянии я позвонила другому его товарищу.
     - Да ты что, на самом деле ничего не знаешь!? Где ты была!? Он так тебя искал! - Я услышала глубокий вздох в трубке, после чего он сказал достаточно сдержанно, - Андрей разбился на соревнованиях... Вчера его похоронили в Тарту... Его родители решили вернуться туда насовсем.
     Движения мышц на лице Алины выдавали ее упорное стремление сдержать слезы. Когда же она попыталась руками пригладить пряди волос, они полились двумя еле заметными при плохом освещении ручейками. Смущенно вытирая глаза, Алина с мучительным усилием произнесла:
     - Я даже не знаю, о чем он думал, разыскивая меня, и как страдал. Меня часто мучает мысль, что этого я уже никогда не узнаю.
     Немного помолчав, она продолжила:
     - К родителям Андрея я так и не пошла, потому что опасалась криков и обвинений в смерти их сына. Может, я ошибалась, и этого не произошло бы. Кстати, Таня однажды не удержалась и спросила меня, не думаю ли я, что сильное волнение Андрея, его переживания по поводу моего исчезновения могли стать причиной трагической аварии? Я не согласилась с ней, и вообще стараюсь об этом не думать. В конце концов все могло случиться совершенно по другой, может быть, даже случайной причине... Мне очень трудно свыкнуться с мыслью, что я уже старше его на десять лет.
     Алина, конечно же, заметила как явно выраженное сочувствие сковало мое лицо и руки. Совместное сопереживание ее трагедии как-будто сроднило нас. Впервые она вышла провожать меня на лестничную площадку и там попросила меня прийти еще.
    
    
    
    
    
     Глава 7
     Страсти по Юле
    
     С тех пор как я увидел мою любовь в последний раз, в моем сознании поселились две Юли. Этого следовало ожидать. Нет, я не сразу заметил перемену, и первоначально воспринимал их как одну. И лишь только тогда, когда сознание примирилось с неопровержимостью происшедших событий и окончательно признало шансы на случайную встречу с ней равными нулю, понадобилось еще несколько лет, чтобы та реальная Юля была вытеснена на задворки подсознания. С тех пор я все реже и реже общался с другой Юлей - ее образом, сотканным во мне из воспоминаний, и все мое обожание досталось отрывкам воспоминаний, склеенным воображением. Да, тут уж никуда не деться – вспышкам памяти не дано удержать чувственность в самом трепетном чувстве. Платоническое и естественное влечения расстались, чтобы пойти своей дорогой. Я превратился в рыцаря, влюбленного в идеализируемую им прекрасную даму, с которой у него изначально нет и не может быть естественных взаимоотношений. А свои реальные чувства, рожденные от плоти и крови, рыцари дарят женщине, посланной им судьбой. Юле и ее образу досталась куртуазная любовь рыцаря, не покидавшего мою душу, а я стал замечать красивых земных девушек, которых щедро дарила природа моему городу. Со временем юлин образ становился все более абстрактным и искусственным, поскольку отдалился на расстояние, равное чуть ли не бесконечности, от той, которая жила где-то далеко в параллельном пространстве, не пересекавшимся с моим, жила, взрослела и неумолимо изменялась внешне и внутренне. Лишь недавно я всерьез задумался над этим и однажды ужаснулся от собственного умозаключения: а ведь та далекая реальная Юля уже не существует, вернее (какая жестокая оговорка!), она не существует для меня, иначе, если мы и не встречались, то хотя бы изредка должны были получать от кого-нибудь весточки друг о друге. Она превратилась в неведомую мне женщину. Реальной же мне уже давно кажется юная девушка, которую сохранили мне воспоминания.
    
     Еще в раннем детстве я заключил, что осень тождественна грусти и печали, и хотя мне часто приходилось оказываться в меньшинстве, подобное заключение мне этим не грозило. Позже ко мне пришло знание о Судных днях, обычно сваливающихся на мои светские голову и душу в осенние дни между еврейским Новым Годом и Днем Искупления, как печальное предупреждение о Небесном Суде.
     В те осенние дни, вошедшие в мое существование вместе с горечью утраты любви и неудачной попытки превратить в реальность мечту о студенческой жизни, я приучал себя быть таким как все. И быть таким как все для меня означало обыденную жизнь с большей независимостью от Олега, общение с которым приносило мне воспоминания о Юле, причинявшие мне эмоциональную боль, и расставание с нереальными надеждами на новую любовь. "Совсем недавно в моем внутреннем мире царила Юля и занимала в нем почти все пространство, - убеждал я себя, - а я превратился в ничтожную точку, почти самоуничтожился, перестал быть самим собой. Эта зависимость губительна, тем более она опасна без како-либо надежды когда-нибудь с ней встретиться. Пора начать жить настоящей жизнью". Лишь иногда у меня перехватывало дыхание от слабой обнадеживающей мысли: "Когда-то Юля все же приезжает к родителям, а это значит, что я, не ведая о том, нахожусь очень близко от нее. Может, мы случайно встретимся?" Это была очень мучительная мысль. И все же жизнь, казалось, охотно помагала мне в задуманном. Олега родители устроили на одну из фабрик, а меня позвал к себе Юра на работу на крупнейшем в городе заводе в качестве художника-оформителя.
    
     Мы находились с ним вдвоем в большой вентиляционной комнате в здании заводского управления. Здесь ему принадлежало авторство необычного сочетания нескольких полок с книгами из богатой заводской библиотеки, кистями, перьями и красками, журнальных иллюстраций, пустых рамок разных размеров и штор, прикрывавших трубы. Его беспрерывный мягкий юмор ("Утеньки-патеньки, кто к нам пришел!") и китчевая обстановка комнаты настраивали нас и входивших на дружескую сатиру и привлекали немало посетителей, в большинстве своем молодежь из отделов заводоуправления.
     Юра был отмечен божественным перстом – он обладал яркой творческой фантазией, и мечтал стать художником. Если мольберт на ремне занимал свое почетное место на его боку почти каждую субботу, то с фотоаппаратом он никогда не разлучался. Сделанные им снимки я обнаруживаю во множестве во всех моих семейных альбомах. В них легко угадываются его артистическая душа и художественный вкус. Он фотографировал людей будто писал им немного льстящие характеристики. Он фотографировал природу, в основном деревья и деревянные мостики через ручьи на берегу реки, в парках или в лесу, словно создавал натуральные рисунки-эллегии с легким вмешательством воображения. Изредка Юра отправлял фотографии в редакции газет, и их всех публиковали.
     Самое большое количество моих фотографий относится именно к той поре нашей совместной работы. Рядом с ними у меня хранятся и его фотографии, заснятые мной, и общие снимки, на которых нас запечатлели наши приятели. Сегодня они легко объясняют мне, почему Юра успешнее привлекал внимание девушек. Я беру наугад любую из них и всматриваюсь. У меня - худое, длинноносое, хотя и вполне симпатичное, лицо почти подростка со смеющимися глазами (он успел рассказать мне и фотографирующему анекдот перед щелчком фотоаппарата) под раз в день причесанной хипповской шевелюрой, чуб - набок и свитер - под шею. Рядом - Юра с обнимающей меня рукой, круглым, более взрослым улыбающимся лицом в очках, придающих ему облик интеллектуального юноши, и прической средневекового ремесленника с пробором посредине, по которой перед самым взводом фотоаппарата предусмотрительно прошлась расческа; он выше меня и шире в плечах, в расстегнутой кофте на змейке под стиль свободного художника.
     Для меня он безоговорочно выделил в вентиляционной комнате пол-стены, укрытой шторой. В центре скрытого от посторонних глаз фрагмента стены я прикрепил увеличенную фотографию Юли. В моменты душевной неразберихи меня тянуло в мою "тайную молельню", и ее глаза на застывшем в вечности юном лице, словно на лике Мадонны, посылали мне энергию покоя с сильной горчинкой ностальгии. Некоторые особо приближенные посетители позволяли себе заглядывать за ширму, и часто пытались угадать в одном из нас поклонника девушки.
     - Ну-ка, ну-ка, кто это не разлучается с ней даже на работе? Вы оба способны на такое... – Обычно, после более внимательного взгляда на фотографию, они задумчиво замолкали, обращали голову в мою сторону и с уважением заключали:
     - Нет, это скорее всего твоя девушка!
     К нам зачастила наша ровесница и коллега, художница-оформительница одного из цехов. Ее привлекла вольная артистическая атмосфера, царившая в комнате, и она вскоре стала ежедневно посещать нас в статусе "своего парня". Иногда она останавливалась возле фотографии и, посмотрев в мою сторону, отмечала:
     - В ней действительно есть еще что-то особенное помимо классической русской красоты.
     Девушка стремилась взрослеть быстрее, и однажды она пришла накрашенной ярче обычного. Густые ярко зеленые тени на веках раздражали мои глаза и вкус, и я решился на правах друга раскрыть ей глаза на преувеличение в раскраске. Юра мягко поддержал меня. Девушка обиделась, но неудачно пыталась скрыть раздражение. Через несколько минут она смягчилась и безаппеляционно заявила мне:
     - У тебя будет красивая жена!
     - С чего ты взяла?
     - Я так думаю и даже уверенна в этом.
     Необычность комнате придавал и замкнутый двумя внутренними маленькими стенками угол – маленькая комнатушка в комнате, ее функция в вентиляционной системе была нам совершенно непонятна. Вход в нее прикрывался небольшой дверью высотой не более метра. Интерес к комнатке возрастал благодаря необходимости низко пригинаться, почти проползать в нее через низкий вход, яркой освещенности через окно на всю ее длину и нише в стенке, в которой можно было удобно расположиться. За ней закрепилось название "особой комнаты". Там наши посетители устраивали перекуры с задушевными беседами и анекдотами.
    
     В романтической сфере Юре тоже не повезло – понравившаяся ему девушка выбрала его друга, бывшего одноклассника. Он почти не говорил о ней и пытался скрыть переживания. О том, что она значила для него, я узнал случайно, когда парень и девушка пришли к нам в вентиляционную, пробравшись на завод через вход в столовую. Мы вчетвером пили вино и заедали тортом, принесенным Юрой из буфета. Юра шутил как никогда прежде, разливал вино всем с едва заметным напряжением лица, но подавал стакан только девушке, и в тот момент его лицо смягчалось до умиления. Вскоре его друг уехал учиться в медицинский институт, и его отношения с девушкой прервались. Через несколько лет она приехала по своим делам в Киев и гостила несколько дней в комнате Юры в общежитии. Судя по выражению его лица в те минуты, когда он упомянул об этом в нашей беседе, происшедшей после моего возвращения из армии, Юра получил компенсацию за былую боль.
     В пору вентиляционной комнаты Юра, как мне казалось, подобно мне пытался задушить в себе веру в любовь: он совершенно не говорил о ней и общался с девушками без проявления к ним особых чувств. Его настроение постепенно передавалось мне. Так получилось, что если занавешенному фрагменту стенки была уготована роль фрагментарной связи с грезами прошлого, то "особой комнате" по инициативе Юры, вызванной его личными мотивами, предстояло облегчить мне прощание с ними.
    
     Все началось с визитов эффектной секретарши начальника одного из цехов, принесшей нам очередной заказ. Юра, оценив ее в считанные мгновения, приступил к атаке. В ход пошла похвала ее прическе и брючкам, которые он преднамеренно назвал "штанишками", придав беседе фривольный подтекст. Девушка с удовольствием приняла правила игры и зачастила к нам. Через несколько дней она уже не только целовалась с ним за шторами, но и охотно приняла предложение посетить "особую комнату" и с негой предоставила возможность его рукам посетить все укромные уголки своего тела. Не подозревая об этом, я открыл дверцу и увидел ее стоящей спиной ко мне в свитере и трусиках. Я с завистью тихо прикрыл дверцу и мгновенно подумал, что достаточно проявить чуть больше смелости и не расставаться с юмором, и в той комнатке мне охотно будут демонстрировать свое белье многие заводские девушки. Через несколько месяцев она вышла замуж, и мне не раз вспоминалась эта сцена в моменты встречи с ней и ее мужем-инженером на заводской автобусной остановке. Вскоре я обратил внимание, что инженер стал приходить на остановку сам. Мой заводской знакомый, посвященный во все сплетни, объяснил, что девушка оставила мужа из-за последствий травмы его спины. Он негодовал:
     - Почему его спина должна мешать ей в сексе? Неужели она не могла забраться на него сверху, и все дела? Скорее всего, им некому было все объяснить!
     Наряду с ней к нам стали наведываться по очереди из цехов две девчонки в спецовках. Ниша в "особой комнате" стала молчаливой свидетельницей их визитов к Юре.
    
     Обстоятельства будто преднамеренно складывались так, чтобы представить мне доказательства господства всепобеждающей чувственности. Голос любви во мне звучал все тише. Однажды мы навестили в субботу знакомого нам художника-оформителя хлебного завода. В его рабочей комнате мое внимание привлекла выцветшая дверь с дырой размером с донышек стакана, плотно заткнутой бумагой. За ней послышался звук льющейся в ведро воды и быстро прекратился. Так я узнал, что за дверью существовала женская душевая. Ночная смена должна была закончиться через час. Соблазн был велик, и тогда я, вооружившись большим гвоздем, начал извлекать бумагу. Ее запресовали очень усердно, и она долго не поддавалась. Через полчаса мои два свидетеля утратили терпение и решили, что я выбрал очень сложную задачу. Но моя настойчивость принесла нам вознаграждение – за четверть часа до прихода женщин бумага поддалась, и в освободившемся отверстии показались несколько пустых душей, не разделенных кабинками. Я перевел дыхание и временно прикрыл дыру.
     Вскоре послышались приглушенные женские голоса и шум воды, и я дрожащей от страха и любопытства рукой вынул бумагу. В душевой уже купались несколько женщин. На переднем плане в метрах трех от двери предстали два обнаженных тела, пробудившие во мне очень странные чувства, далекие от возбуждения. Одно из них с совершенно дряблыми мышцами и отвисшими грудями напомнило мне глыбу орангутанга. Оно оказалось телом пожилой женщины, у которого растянутая кожа живота полностью скрывала от моих глаз нижние половые признаки. Рядом только начинала намыливаться молодая женщина, которая буднично поставила одну ногу на скамейку и открыла моему взору свои тайны. Она была подобна молодой мускулистой собаке, не заботящейся о своем виде во время расставания с мочевой струей. Волосяной покров на лобке молодой женщины в тот момент раздражал мой эстетический вкус – на мой взгляд он портил привлекательную белизну ее кожи. Тут мои мысли приняли совсем философский характер: «Вот две вехи в жизни женского тела, его расцвет и увядание, и этот процесс неотвратим. Какая простая истина! И это значит, что когда-нибудь и юное тело моей Юли, переживающее свой расцвет, превратится в смесь обвисших мышц.» В душу мою проникла печаль. Все зрелище вызвало во мне противоречивые чувства, и я уступил отверстие для двух нетерпеливых моих сообщников. Только к вечеру, когда все увиденное в душевой освободилось от философских наслоений, меня охватили эротические переживания.
    
     Случай снова и снова предоставлял мне возможности открытия обнаженного женского тела. Кто-то из молодых сотрудников, лишенный каких-либо комплексов, принес фотографии кормящей жены. И в те же дни Юра положил передо мной на стол несколько фотографий, запечатлевших его со спутницей рубенсовского типа на пикнике. На одной из них он сфотографировал ссутулившуюся от смущения девушку стоящей нагой в реке, и вода рябила, словно волновалась, соприкасаясь с ее волосяным холмиком.
     Через неделю я ожидал на автовокзале рейс на Одессу. Напротив села молодая пара с грудным ребенком, и я залюбовался милой сценкой. Когда же малютка была уложена на колени, мне пришлось застыть от вида плотно обтянутых одной лишь блузкой налитых от молока грудей и выпиравших сквозь ткань напрягшихся сосков. Я вдруг легко представил их – два зрелых и плотных плода с матовым цветом кожи и крупными коричневыми сосками. Мое место в автобусе оказалось в предпоследнем ряду, и именно напротив меня села молодая пара с ребенком. По непонятной для меня причине у прохода села молодая мама, а не ее муж, способный прикрыть сцену кормления. Мне бы проявить скромность, но я бесстыдно пялил глаза на ее твердую на вид белую грудь и восхищался красотой ее взволнованного прикосновениями детского рта темно-розового, почти коричневого соска, когда она вытирала на нем платочком следы молока. Заметив мой взгляд, молодая женщина улыбнулась мне открытой улыбкой, в которой отражалась уверенность женщины, гордящейся своим телом.
     Один из решающих этапов моего полового воспитания завершился в городской бане. Я ждал в одиночестве своей очереди в душевые комнаты. К одной из них подошла пожилая женщина, приоткрыла дверь и что-то сказала вглубь душевой. Мне оставалось только догадаться, что воспользовавшись отсутствием мужчин, банщица впустила в мужскую кабину женщину. Через минуту освободилась соседняя кабина, и я направился к ней. Вдруг дверь, только что прикрытая уже ушедшей женщиной, приоткрылась сама. Мое тело напряглось от мгновенной фантазии, которая тут же превратилась в реальность: в глубине кабины спиной ко мне стояла обнаженная фигура с гладкой кожей и непропорционально широкими по отношению к узким плечам бедрами и расчесывала длинные волосы. Молодость женщины не вызывала никаких сомнений. Почуяв неладное, она оглянулась и на мгновение предстала передо мной во всей своей наготе. Она тут же подняла руки и прикрыла грудь. Ее поза показалась мне нелепой, и недоумение застыло в моих глазах: «Разве женщина не должна прикрывать и лобок, потому что его вид не менее откровенен, чем вид груди?» Я застыл на месте, бессознательно глядя на попавшуюся в случайную ловушку жертву, а она медленно двинулась в мою сторону, не снимая рук с груди, и приблизясь к двери, неожиданно ловко захлопнула ее. Я стоял под душем и во мне нарастало возбуждение вместе с лавиной рассуждений. Что случится, если мы встретимся с ней на общей территории бани? Отчитает ли она меня за наглость? И мы действительно встретились с ней там через полчаса, и абсолютно ничего не случилось. Откровенно нарываясь на скандал, я вышел вслед за ней во двор, а она спокойно шла с той же пожилой женщиной, разговаривала с ней с приятной улыбкой и послала в мою сторону несколько совершенно спокойных взглядов.
    
     Именно в те летние дни я, спустившись из заводоуправления в производственный корпус, неожиданно услышал откуда-то сверху свое имя. Повертев головой, я никого не увидел. Кто-то позвал меня снова, и тогда я заметил вверху на цеховом кране женскую голову, а вслед за ней показался и женский корпус. Это была Галя, моя давняя собеседница и свидетельница моих нетерпеливых ожиданий у первого подъезда юлиного дома. Она споро спустилась по лестнице и с милой смущенной улыбкой направилась ко мне.
     - Повзрослел! – отметила она. Сколько времени прошло?
     - Три года... Чуть больше трех лет, - исправился я.
     - Ты уже закончил школу и работаешь?
     - Да, художником-оформителем.
     - Повзрослел, - снова повторила она, улыбаясь. – Ну, а где Юля?
     - Уехала в Днепропетровск работать, в следующем году снова будет поступать в университет.
     - Она по-прежнему с Димой?
     - Насколько мне известно, да.
     Галя ласково взглянула на меня и повторила давнее:
     - Бедненький, ты все еще ее любишь... А ты не собираешься учиться?
     - Не поступил на исторический, через месяц буду пробовать снова... А как твой сынок?
     - Хороший мальчик, - улыбнулась она, но тут же ее лицо стало серьезным. - А вот папа его негодяй!
     - Что случилось?
     - Сначала загулял, а потом уехал на Север на заработки и вот уже более полугода ничего не пишет. Но с ним все впорядке - его друг пишет изредка своей жене, и я об этом узнала от нее.
     - Какой бессердечный.
     - Ладно, мне пора подниматься на кран. Приходи к нам в гости, ладно? Послезавтра суббота, мы дома.
    
     Я пришел к Гале после почти двух дней сладких эмоциональных грез о ней, все еще юной маме и живом напоминании о Юле. В те дни, забывшись, я думал о них как об одном существе. В субботу мы проболтали с ней полтора часа, после чего она уложила милого мальчишку спать. Я принял это как сигнал к уходу и стал прощаться. В передней, с большим усилием преодолев мучительную робость, вдруг обнял ее, произнес ее имя и сухо поцеловал в губы. Она застыла на мгновение, отстранилась от меня и вопросительно посмотрела в мои глаза. Обнаружив в них что-то лишь ведомое ей, Галя сама прильнула ко мне, вся дрожа, долгим влажным поцелуем. Отстранившись снова, Галя взяла меня за руку и повела в спальню. Яркий дневной свет щедро заливал комнату, лаская повисшие в ее пространстве пылинки. Я поверил в реальность происходящего только тогда, когда наши обнаженные тела уже отсвечивали солнечными бликами, а мое сердце гулко стучало от волнения.
     - Боже, как гулко стучит твое сердечко, - подтвердила она шепотом мои ощущения. – Первый раз?
     Я молча кивнул. Истосковавшееся по мужской ласке ее худенькое тело девушки-подростка мгновенно откликалось на любое прикосновение. Впервые после подглядываний за другими женскими телами ее маленький волосяной кустик не мешал моему эстетическому вкусу. Едва успев отметить мысленно умилившее меня наблюдение, я тут же неожиданно для себя оказался на вершине блаженства. Я откинулся на спину и виновато взглянул на Галю.
     - Ничего, еще научишься не спешить. - Ее большие светло-карие глаза отсвечивали состраданием и любовью. – Какой ты худой! Почти мальчик.
     - А кто говорил, что я повзрослел?
     - И это тоже правда.
    
     В конце июля мы с Олегом добрались на двух поездах в Симферополь. Первый вступительный экзамен на исторический факультет университета оказался сочинением. В тот год никто из поступавших не получил по нему пятерку. Я оказался среди нескольких десятков счастливчиков, обнаруживших рядом со своей фамилией четверку, но мой друг к нашему обоюдному изумлению сошел с дистанции, получив двойку вместе с массой других неудачников. Казалось, деканат истфака задумал резко сократить конкурс уже на первом экзамене. В то время я не представлял учебу в университете без Олега, и тем более не желал ездить сам в отдаленный Симферополь и потому решил вернуться с ним домой, хорошо представляя, что тем самым подписал себе приказ о мобилизации в армию.
    
     По возвращении судьба приготовила мне несколько испытаний.
     Ранней осенью мои руки покрылись красными аллергическими пятнами, и я попал на лечение в кожно-венерический диспансер. Там ко мне, оказавшемуся не у дел после напряженного периода, заполненного работой, учебой и редкими встречами с Галей, тихо проскользнула депрессия. Я мучительно тосковал по Юле, скучал за Галей и переживал оттого, что студенческая жизнь снова отдалилась от меня, уступив место приближавшейся армейской службе. Там же, в диспансере, со мной сблизился по своей инициативе мой одногодок Виктор. Сначала он еще пытался скрыть от меня всю правду о своих переживаниях, и только жаловался на судьбу, покаравшую его сифилисом. Но однажды он не смог сдержать слез и горько разрыдался. Мне пришлось долго его успокаивать, и только когда Витя с трудом пришел в себя, поведал о своем безграничном горе. Он впервые страстно влюбился в девушку, повстречавшуюся ему в диспансере, и она ответила ему любовью, но жестокая судьба препятствовала их счастью: они оба были больны сифилисом, который требовал длительного лечения, и опасаясь кары от болезни, боялись даже прикоснуться друг к другу.
     «Боже Всевышний! - Меня обожгло не то прозрение, не то наваждение. - Они в немыслимой ситуации плакали и сгорали от любви, а я так легко от нее отказался. - Острое чувство запоздалого сожаления придало воспоминаниям о встречах с Галей окраску постыдного греха. - С ней я предал Юлю и свою любовь к ней. А вдруг она приезжала к родителям и была рядом в последнем подъезде, когда мы с Галей ласкали друг друга?» Юля, реальная или выдуманная, по-прежнему не отпускала меня. Противоречивые размышления, чередуясь, тревожили мой покой. Вспыльчивые оправдания моей связи с другой женщиной ("я простил ей безответную мою любовь, пусть же и она меня простит!") сменялись болезненным покаянием ("прости меня, Юля, я без тебя становлюсь другим, но тебе не дано меня спасти").
    
     Память безотказно возвращает мне события последних недель перед армией.
     - Олежек! - непривычно мягко восклицает сварливый дед совсем недавно выкрикивавший смачные маты в сторону внука, неохотно помогавшего ему чинить мотоцикл. - Как ты себя чувствуешь сынок?
     А сбежавший на несколько часов из больницы в моем сопровождении друг всего лишь необдуманно выпил пива перед медицинской проверкой и расплатился неделей больничной тоски.
     А это уже я через неделю сменяю Олега в больнице и надеваю больничный халат – подвели плохие анализы. Стою у больничных ворот, грустя смотрю на улицу и вдруг замечаю Самую Красивую Девочку Моего Класса, живущую неподалеку.
     - Хочешь, я принесу тебе бульйончик? - Я тронут, молчаливо сожалею, что она не моя сестра, но отказываюсь.
     Вот он, тот холодный и серый осенний день прощания с Олегом! Толпа родственников и друзей терпеливо мерзнет в сыром тумане, а он ошалело целует свою высокую эффектную девочку, привлекая завистливые взгляды парней. Через несколько месяцев двоим из них пришлось советоваться с его мамой о том, как сообщить ему об увиденном ими свидании девушки с высоким парнем в офицерской дубленке в зимний заснеженный день. Олег стойко перенес в армии печальную весть, а по возвращении домой с той же выдержкой устоял перед просьбами девушки о прощении и ушел от нее, не оглядываясь.
     И, наконец, осенний солнечный день моего призыва в армию. Меня провожают два друга, мой отец и привыкшая ко мне бабушка Олега. Накануне я подошел к подъезду Юли, прочитал на почтовом ящике ее фамилию, чтобы получить зрительное подтверждение ее существования, попытался представить ее в Днепропетровске, отнявшем ее у меня, и, превозмогая боль, подошел к подъезду Гали. Она, чуть ли не единственная на свете, связывала меня с Юлей с помощью общих для нас воспоминаний.
     - Мы только что пришли, - сообщила она, подразумевая и своего сынишку. – Видела тебя там, у подъезда. Зачем же так надрывать себе сердце? Может, это к лучшему, что ты идешь в армию – там у тебя будет меньше времени на воспоминания. Так нельзя жить дальше! Слышишь?! – вдруг вскрикивает она. – Если ты ее так любишь, почему же не поехал к ней и не заставил поверить в свою любовь?
     - Перестань, Галя, не надо. Она любит его.
     - Любит – перелюбит, достаточно только было доказать девушке глубину своих чувств. Ну что за мужики пошли!
     Галя замолчала, ушла в комнату мальчика, трогательно уложила его спать и, присев рядом со мной, заботливо обняла меня. Близость переживаний и тел соединяет наши губы в поцелуе, соединяет наши горячие руки и словно сливает в одну наши кровеносные системы. Я расстворяюсь под магией ее обнаженного тела. Потом мы лежим, глядя вверх, и я легонько сжимаю в своей руке ее теплую руку.
     - Я, наверное, люблю тебя, Галя, - вдруг слышу я свой немного хриплый голос. - Но Юлю я люблю еще больше. Может ли быть такое? Оказывается, любовь не бывает единственной?
     - Дурачок. Мне иногда кажется, что я тебя тоже люблю, Но шесть лет разницы для женщины очень много. И самое главное – у тебя другой путь в жизни. Впереди у тебя прекрасная судьба, далекая от этой монотонной заводской жизни.
    
     Основанный в средневековье городок в бывшей Восточной Пруссии скрашивал армейские трудности и тоску массой исторических сведений. На Новый Год я сидел в казарме, на наружных стенах которой сохранились кольца, в первую мировую войну служившие немецким солдатам-кавалеристам для привязывания лошадей, смотрел телевизионный фильм "Ирония судьбы, или С легким паром!" и впервые завороженно слушал прозвучавшую в нем "Балладу о прокуренном вагоне" Александра Кочеткова:
    
     - Как больно, милая, как странно,
     Сроднясь в земле, сплетясь ветвями, -
     Как больно, милая, как странно
     Раздваиваться под пилой.
     Не зарастет на сердце рана -
     Прольемся чистыми слезами,
     Не зарастет на сердце рана -
     Прольемся пламенной смолой...
    
     "Что же ты там делаешь в далеком Днепропетровске? Смогу ли я увидеть тебя когда-нибудь", - думал я, холодея лишь от одной мысли о том, что никогда не встречу Юлю.
    
     Почти через год, в начале ноября, мне был объявлен выстраданный долгим ожиданием отпуск. В то время я уже несколько месяцев служил недалеко от Выборга в гарнизоне, окруженном лесами. В городе, кроме Юры, почти никто из друзей не остался – одни служили, другие учились в больших городах. Олег, как выяснилось впоследствии, прибыл в отпуск через неделю после моего отъезда. Юра изо всех сил старался скрасить мои дни в городе поездками на природу и уютными вечеринками, приглашая на них свою девушку и ее милую подружку. Мои отношения с ней не складывались, и мне приходилось отбиваться от ее недоумевающих взглядов веселыми историями из армейской службы. Всему виной было мое настроение, испорченное невозможностью встретиться с Галей, к которой именно на эти дни вторично приехал муж, и терзавшая мою душу тоска, поскольку я не застал дома одноклассницу – школьную подругу Юли и потому мне не удалось выведать о ней ничего.
    
     Спустя месяц я дежурил в деревянном здании штаба эскадрильи и, отложив книгу, задумчиво смотрел в окно на отяжелевшие от снега ветки лесных деревьев. Отворилась дверь, и вместе с морозным воздухом и ветром бодро вошел приятель-солдат и передал мне письмо от одноклассницы. Накануне, вернувшись из отпуска в полк, я сразу же написал ей и попросил сообщить хоть что-нибудь о Юле. Нетерпеливые пальцы судорожно вскрывали конверт, а глаза уже бежали по освобождавшимся строчкам: "Юля недавно вышла замуж за Диму..." Мутная пелена покрыла глаза, уставившиеся в одну точку.
     - Товарищ сержант, - вдруг донеслись до моего сознания чьи-то слова, и я увидел перед собой знакомого летчика, – почему Вы не встаете, когда входит офицер?
     - Извините, товарищ капитан.
     Летчик посмотрел мне в глаза и на руку с письмом и молча прошел в штаб.
     Вечером я безразлично наблюдал за праздничным концертом в гарнизонном клубе, когда на сцену вышла стройная девушка с красивым круглым классическим русским лицом и заплетенной косой, в белом свитерке под шею и обтягивающей юбке, подчеркивающей ее сексапильность, и с очаровательной непосредственностью стала декламировать стихи. Задремавшая часть зала проснулась немедленно. Опомнившись, я застыл от восторга и изумления и завороженно вслушивался в знакомые обжигающие слова, доносившиеся в зал.
    
     - Как больно, милая, как странно,
     Сроднясь в земле, сплетясь ветвями, -
     Как больно, милая, как странно
     Раздваиваться под пилой...
    
     - Пока жива, с тобой я буду -
     Душа и кровь нераздвоимы -
     Пока жива, с тобой я буду -
     Любовь и смерть всегда вдвоем...
    
     - Но если мне укрыться нечем
     От жалости неисцелимой,
     Но если мне укрыться нечем
     От холода и темноты?
     - За расставаньем будет встреча,
     Не забывай меня, любимый,
     За расставаньем будет встреча,
     Вернемся оба - я и ты...
    
     С любимыми не расставайтесь!
     С любимыми не расставайтесь!
     С любимыми не расставайтесь!
     Всей кровью прорастайте в них -
     И каждый раз навек прощайтесь!
     И каждый раз навек прощайтесь!
     И каждый раз навек прощайтесь!
     Когда уходите на миг!
    
     После нее пел солдат-писарь из моей эскадрильи, и мне захотелось расспросить его о девушке. Я назначил его вместе с собой на дежурство по казарме, и в одну из ближайших ночей он рассказывал мне историю девушки, а я переписывал из ее блокнота, взятого им у нее по моей просьбе, глубоко проникнувшие в мою душу стихи. История девушки была прекрасной в своей простоте: она была студенткой Днепропетровского университета (какое удивительное совпадение!), но встретив свою любовь в образе выпускника военного училища, оставила учебу и уехала с ним далеко на север к его месту службы. Дома офицеров и прапорщиков находились в пределах гарнизона, окруженного со всех сторон лесами, и я впоследствии, встречая ее, не мог отделаться от странного ощущения будто повстречался с Юлей. На закате лета прохладными августовскими вечерами, наступавшими вместе с первыми аккордами шлягера "Соловьиная роща" Давида Тухманова и неизменно вселявшим надежду голосом Льва Лещенко, я видел ее ежедневно. Она эффектно танцевала на импровизированной гарнизонной танцплощадке с юным мужем-офицером в окружении переминавшихся в монотонном ритмичном движении солдат и местных девушек, и они вдохновенно вносили в рисунок танца отточенные бальные элементы.
     Прошло более полумесяца, и с трудом уговорив прапорщика отпустить меня с просмотра в клубе обязательного субботнего кинофильма, я сидел в завьюженной казарме и выхаживал больную душу, глядя на телевизионный экран, на котором шел повторный показ "Иронии судьбы". Вслед за звучавшим с экрана голосами в который раз губы повторяли: "С любимыми не расставайтесь! С любимыми не расставайтесь!" Душа интуитивно искала облегчения страданий. Принятое решение показалось неожиданным и мне самому – я написал Самой Красивой Девочке Моего Класса, попросив стать моей сестренкой хотя бы на период службы. Она откликнулась и присылала мне задушевные письма.
    
     Мое лицо приятно нежили волны разогретого воздуха, а сквозь закрытые веки к глазам пробивались странные сполохи света. Где-то рядом были слышны негромкие шаги, но ко мне они не приближались. Обычно я просыпался легко, но тогда я не мог разомкнуть веки - легкая слабость и головная боль сковывали волю. Я вспомнил недавние события дня, приятно потянулся и вдруг вспохватился, что ушел из гарнизона уже давно, и мое исчезновение могли обнаружить. Освободив руки из-под одеяла, я напряг с их помощью туловище и резко встал на ноги. Рядом споро потрескивали горящие дрова в печке, и приятное тепло вернуло ощущение покоя. "Обойдется, - решил я, - только нужно уже выходить".
     - Я только подумала, что тебя пора разбудить, а ты уже встал. Умница! Скоро должны вернуться родители. – Красный цвет ее свитера возвращал мне энергию, и я с сожалением вздохнул оттого, что не мог остаться еще.
     - Когда это скоро?
     - Через минут сорок, максимум через час. Потарапливайся!
     - Жаль. А как же я снова смогу с тобой встретиться?
     - Потарапливайся, - мягко повторила она.
     Я уже почти оделся, когда она вошла с чашкой чая, и придерживая ее двумя руками, поднесла к моему рту.
     - Пей осторожно: чай горячий. Еще немного. Еще. Ну все, пора выходить. Не забудь посылку.
     Набросив пальто с меховым воротником, она вышла со мной во двор, а точнее - на лесную опушку, и успокоила зарычавшую собаку.
     - Не заблудишься снова? Нет? Ну, иди.
     - А как же мы снова встретимся? – повторил я снова свой вопрос.
     - Не знаю. Скорее не встретимся.
     - Почему?
     - Какие у тебя жалостливые глаза стали, - умилилась она, но тут же вернула своему лицу суровое выражение. – Я приехала всего на пару дней и мне пора возвращаться в Питер на работу. Будет возможность – найду, а ты и не вздумай искать! И самое главное – не болтай там в казарме у себя, не хвастай!.. Узнаю – прокляну! Прокляну!
     Я наклонился, чтобы поцеловать ее, но она отстранилась.
     - Ты все понял?
     - Понял. Не переживай, я буду молчать.
     - Твоим глазам хочется верить. Ну ладно, иди.
     Она сухо поцеловала меня в губы и пошла в дом.
     И я ушел, но через несколько шагов снова оглянулся на лесную поляну и залюбовался алмазными брызгами, светившимися под лучами морозного февральского солнца повсюду на ровном пространстве изумительно белого снега. Ноги сами несли меня по тропинке в направлении казармы, и вскоре я поймал себя на том, что вспоминаю все происшедшее в последние часы.
     Субботним утром я, отпросившись у старшины эскадрильи, направился в лес по тропинке, начинавшейся у соседней казармы, чтобы добраться до почты, расположенной на окраине соседнего поселка. Там я должен был получить посланные мамой книги, необходимые мне для подготовки к поступлению в университет. Вокруг гарнизона дремала лесная глушь и скучно текла монотонная жизнь поселка. По этой причине командование решило не давать солдатам никаких увольнительных. Лишь однажды в качестве эксперимента в увольнение отправили нескольких ребят. Одуревшие от краткосрочной воли парни напились всерьез, после чего эксперимент был прекращен. Так случилось, что прогулки на почту стали восприниматься как увольнение. Я уже был сержантом и мог отлучиться на почту без сопровождения.
     В лесу мое внимание всегда привлекал аккуратно сбитый из ровных и чистых, словно вчера оструженных бревен дом лесника на большой поляне; но мне никогда не удавалось увидеть ни одного из обитателей дома, занимавших мое воображение своей готовностью жить в лесу на расстоянии почти получаса ходьбы от ближайшего жилья. На глаза всегда попадался лишь один из обитателей этого места – огромный пес. На обратном пути мои мысли унеслись далеко на юг, я вспоминал Юлю, Олега, Юру, Галю, одноклассников, мечтал об учебе в университете. Не сразу я обратил внимание на то, что долго не выхожу на поляну, а когда спохватился, то почувствовал холод в груди оттого, что потерялся в зимнем лесу. Я блуждал по лесу примерно полчаса, не находя знакомой тропинки. Паника уже вступала в свои права, приводя в дрожь тело. И вдруг я заметил тропинку, а на ней – девушку в зимнем пальто горожанки. Она шла быстро, не оглядываясь, будто пыталась сбежать от меня. Только на опушке, приблизившись к двери дома, девушка оглянулась и, заметив в моей руке посылку, спросила:
     - На почту ходил?
     - Да.
     - А чего же блуждал там? – показала она взглядом в таинственную глубину леса.
     - Заблудился, - услышал я свой изменившийся голос, доносившийся из едва шевелившихся замерзших губ, и смутился. – Извините, замерз.
     - А я уже было испугалась, заметив, как ты последовал за мной.
     - Извините, что так получилось.
     Скорее всего принятое в городе обращение на "Вы" вызвало в девушке симпатию ко мне.
     - Замерз? – переспросила она и на мгновение задумалась. - Ты откуда? – почему-то поинтересовалась она, пристально всматриваясь в меня. Мне мгновенно вспомнились неоднократные теплые обращения солдат-армян и азербайджанцев, пытавшихся проверить свои предположения о моем происхождении. Я наивно полагал, что это связано только с черным цветом моих волос. Лишь через полтора десятка лет в Израиле мне открылась истина: у меня средиземноморский тип лица с нехарактерной для него белой кожей. Мой ответ задержался на считанные секунды:
     - Из Украины.
     - Да-а? А говоришь на чистом русском языке.
     - Там им тоже владеют.
     - Ладно, что это я? Какая разница? Заходи в дом, отогреешься, попьешь чаю. Только, чур, вести себя прилично!
     - Обещаю, - улыбнулся я. По-видимому, моя почти детская улыбка была заразительной, поскольку девушка улыбнулась мне в ответ.
     В подсветке холодных солнечных лучей дом лесника показался мне просторным и светлым. Она сняла темное пальто и осталась в облегающем голубом свитере и светло-серой юбке, прекрасно гармонировавшими с ее крашеными белыми волосами и серыми глазами. Девушка была старше меня лет на пять.
     - Сейчас пообедаем.
     - Нет, спасибо. Мне нужно вернуться вовремя. Я только попью чай.
     Освободившись от шинели, я подсел к столу со стороны печи. На столе в мгновение ока появились чашки, блюдца, чайник, варенье и печенье. Наши руки случайно прикоснулись, и я обжег ее холодными пальцами.
     - Ужас, до чего холодные! Подожди, тебе нужно что-то погорячее.
     Из настенного шкафчика на стол переместились графин, две стопки и хлеб с маслом. На ее правой руке, которая удерживала графин, словно послание из другого мира, блеснуло обручальное кольцо. Мы одновременно опорожнили маленькие стопки. Тут же у моего рта оказалась маленькая горбушка, густо покрытая маслом.
     - Закусывай скорей, после этого уже не опьянеешь.
     Но она ошиблась: я пьянел от почти физического ощущения ее тела, которое трудно было скрыть обтягивающими шерстью и тканью.
     - Ты чего? – Она бросила в мою сторону сердитый взгляд. – А обещал вести себя прилично.
     - Так я же стараюсь! – вырвалась у меня совсем детская оговорка, рассмешившая ее.
     - Плохо стараешься! – С трудом сдерживая смех, девушка встала, наклонилась ко мне и поцеловала меня в лоб.
     - Пей чай, согреешься до конца.
     Мы оба не догадались, что горячий чай нежелателен после водки.
     - У меня закружилась голова. Нельзя было сразу пить чай.
     - Этого еще только не хватало! Ну, прямо ребенок. Ложись на диван, но не засыпай! Схлопочешь наряд.
     Я лег, и желая оставаться с ней рядом, интуитивно продолжил роль взрослого ребенка.
     - Посиди со мной рядом, не то засну.
     Она бросила в мою сторону молниеносный взгляд, присела на диван и, глубоко вздохнув, впилась влажными губами в мой рот.
     - Раздевайся, - неожиданно сказала девушка. – И поскорее – через часа два мои родители вернутся из Питера. – Ну, чего смотришь? Скажи еще, что ты об этом не думал!
     В подсветке, порожденной холодным солнцем и сполохами печного огня, ее кожа казалась розовой, словно кожа ребенка. Под влиянием водки, усиленным горячим чаем и почти полуторагодичным перерывом в созерцании обнаженного женского тела, она казалась мне прекрасной. Впрочем, она действительно была красивой: я не мог отвести взгляда от пропорциональной наготы зрелой молодой женщины, от казавшейся мне идеальной приподнятой аккуратной груди, от негустой растительности ниже живота, сквозь которую светилась ее кожа. Красивой и предусмотрительной. Она успела накрыть диван простыней и одеялом, а в нужный момент презерватив возник в ее руках будто из воздуха. Я поспешил как когда-то в первый раз.
     - Этого следовало ожидать, - мудро заключила она. – Не расстраивайся - ты очень ласковый и нежный. Только приходи в себя скорее. Неужели мне придется побеспокоиться о себе самой? В присутствии мужика? А?
     Девушка поощрительно улыбалась, а я вдруг вспомнил, что даже не знаю, как ее зовут.
     - Как тебя зовут?
     Она помолчала, а затем ответила:
     - Зачем тебе это сейчас? Спроси попозже.
     Ее тело и руки знали, как помочь мне; и вскоре она уже плавно изгибалась надо мной, опираясь рукой на диван, прижимала другой рукой мои руки на своей груди, и неполными кругами приподнималась и опускалась как по резьбе, вжимаясь в меня влажным холмиком. Под конец мои руки были отпущены на свободу, а ее движения приобрели сумасшедший, совершенно непривычный для меня ритм, будто она хотела причинить мне (а может быть и себе?) боль. Как только мои руки коснулись ее ягодиц, от моей груди устремились горячие волны чувственного эфира к напряженной и увлажненной плоти и вскоре истекли наружу вязким соком. А она, закрыв глаза, слегка прогнулась назад, исступленно продолжая резкие движения лишь одними бедрами, затем заметалась в конвульсиях, после чего безвольно приникла к моей груди и еще долго вздрагивала с придыханием, пока не освободила из себя заключительные стоны. У меня возникло впечатление, что меня вовлекли в самый откровенный, почти животный секс, предварительно обменявшись со мной полами и ролями. Я испытал чувственное наслаждение, смешанное с острой досадой, оттого что был лишен эмоционального очарования сексуальной игры так, как случается грубо лишают девушку невинности. Моя отяжелевшая ноша перекатилась на спину и затихла, я же и не заметил, как задремал...
     Я шел и неторопливо размышлял о моих неустанных поисках человеческой теплоты, ласки и заботы, которых во многом был лишен с детства из-за болезни моих родных. Мне всегда казалось, что во мне было больше потребности, чем у моих друзей, дарить тепло и получать его взамен. Довольно долго, почти до конца школы, меня не оставляло ощущение, что получаю от них самую малость. Лишь намного позже ко мне пришло прозрение: «Так думает большинство. Я ошибался, требуя большего - правда заключается в том, что ко мне относились довольно тепло. В школе же разочарование усиливалось пустотой, которую не суждено было заполнить взаимоотношениями с Юлей. Вот почему любую, даже самую ничтожную словесную ласку своих одноклассниц я принимал как нежданный подарок. С такой же преувеличенной отзывчивостью я относился после школы к женщинам, отмечавшим меня своим вниманием. И точно также огорчался, полагая, что получаю от них ничтожно мало. А может, это они были обделены мною?» По этой причине я рассердился на лесную колдунью. «Почему она удовлетворяла себя, словно я к этому совершенно не был причастен?", - распалял я себя, ускоряя шаг. Вслед за этим вспомнил, что так и забыл еще раз спросить ее имя. Вполне вероятно, что именно на это она надеялась. Но накануне расставания она вся была само олицетворение нежности и ласки, бескорыстной заботы и почти материнского беспокойства. "А вот и нет, она далеко не так ласкова и нежна", -заключил я, восстановив в памяти ее сухой поцелуй и лишенное каких-либо сожалений нежелание обмениваться сведениями, без которых трудно будет найти друг друга. Меня огорчали воспоминания об ее откровенно холодных и резких сексуальных движениях, казалось, преднамеренно отстраненных от моих ощущений. "У нее и в мыслях не было никакого желания дарить мне нежность и тепло, - окончательно решил я. – Она просто удовлетворила свой пыл и свое желание представить себя сладострастной самкой, насилующей мужика". Какова же была истина во всем, что произошло со мной, мне не дано узнать никогда.
    
     Старшине я сказал правду, вернее, почти правду о своем опоздании – заблудился в лесу, отогревался и пил чай в доме лесника. Только вечером мне удалось успокоить себя воспоминанием об откровенном плотском наслаждении, испытанном мной. Тело требовало удовлетворения своих потребностей, совершенно не желая считаться с запросами души. В тот день мне оставалось служить около восьми месяцев, или же последнюю треть срока службы.
     Примерно через полгода мы сидели с ребятами-сослуживцами и, не сговариваясь, молча слушали песни из альбома Давида Тухманова "По волне моей памяти". Альбом уже существовал года два, но никто из нас о нем не знал. Впервые мы внимали словам и мелодиям с непривычной затаенностью и сосредоточенностью в обстановке, которую можно было принять за подпольную, словно слушали запрещенную музыку. Иногда кто-то из нас, почуяв необходимость в восстановлении эмоций, быстро расстрачиваемых во время прослушивания, останавливал кассету на минуту, и тогда звучали восторженные оценки: какие необычные слова, а мелодии Тухманова - свежий ветер в потоке уже привычной музыки. Один из солдат, накануне службы уже попробовавший свои силы в одной из многочисленных групп из предместьев Ленинграда, пытался втолковать нам ньюансы новизны. Первые строки стихов вольнодумствующих странствующих школяров, зазвучавших словно из глубины веков в переводе Л. Гинзбурга (профессиональный перевод) и ворвавшихся в зону популярности на волне мелодии "Из Вагантов" с элементами подражания средневековой музыке, заставили мечтавших о скорой учебе оцепенеть.
    
     Во французской стороне, на чужой планете, Предстоит учиться мне в университете. До чего тоскую я, не сказать словами, Плачьте ж, милые друзья, горькими слезами! На прощание пожмём мы друг другу руки И покинет отчий дом мученик науки! Вот стою, держу весло, через миг отчалю! Сердце бедное свело скорбью и печалью. Тихо плещется вода – голубая лента. Вспоминайте иногда вашего студента!..
    
     И дальше звучали очередные строки, и мне казалось, что они добрались из далекой эпохи в первую очередь ко мне – именно мне предстояло изучать те предметы, от упоминания которых стонал их герой.
    
     Всех вас вместе соберу, если на чужбине Я случайно не помру от своей латыни! Если не сведут с ума римляне и греки, Сочинившие тома для библиотеки, Если те профессора, что студентов учат, Горемыку школяра насмерть не замучат, Если насмерть не упьюсь на хмельной пирушке, Обязательно вернусь к вам, друзья, подружки!..
    
     В те минуты я мгновенно вспомнил о своих школьных пристрастиях к западной средневековой истории и к истории Киевской Руси и уже знал, что моей специализацией станет средневековье.
    
     Олег неожиданно пристрастился в армии писать заметки в газеты дивизии и округа. Проверив свои способности, он принял решение сменить поприще историка, в котором никто не мог обещать ему заранее работу исследователя и преподавателя в университете, на поприще журналиста. Олег демобилизовался на две недели раньше меня и вопреки нашим прежним планам срочно уехал в Киев поступать на подготовительное отделение факультета журналистики. Намного раньше его в Киев переехал избежавший армии из-за проблем со зрением Юра. Я возвращался домой в поезде в стороне от шумной кампании бравых "дембелей" в парадной форме с неуставными излишествами и размышлял над тем, как плохо мы знаем даже самых близких своих друзей. Теперь История стала только моей целью, и я клялся себе, что не отступлюсь от нее. Я соскучился по Олегу и Юре за два года и решил, что все же мы сможем быть рядом, если поступлю на истфак в Киеве.
     Мой родной город встречал меня солнечным осенним днем привычной провинциальной атмосферой южноукраинского городка, меня же манили возможности большого города. Стремясь побыстрее освободиться от военной формы, я прямо с вокзала с чемоданом зашел в военкомат и стал на учет. Дома меня ждали больные родители, а тяжело больной брат находился в одесской клинике. На следующий день мама Олега рассказывала мне о последней его встрече с девушкой, не выдержавшей испытаний разлукой и затем безуспешно пытавшейся его вернуть, и я снова подумал о том, как плохо мы знаем своих самых лучших друзей, а значит и они знают нас намного хуже, чем думают.
    
     - Как ты возмужал! – Галя, следуя своему обыкновению, радостно отметила перемену во мне после долгой разлуки. Армейские испытания и каши не прошли даром: из кухонного зеркала на меня смотрело повзрослевшее округленное лицо, которое не портила короткая стрижка.
     Мы были с ней одни. Мальчика она оставила у родителей. Галя вдохновленно колдовала у плиты и стремилась положить мне в тарелку все, что лежало на столе.
     - Все, что ни происходит, - к лучшему, - ворковала она. Ее радовала восстановившаяся определенность во взаимоотношениях с мужем: через месяц он должен был появиться снова, чтобы увезти ее с подросшим сынишкой к себе. Она не скрывала и своей радости по поводу замужества Юли:
     - Наконец-то тебе уже никто и ничто не мешает искать свое счастье заново, не оглядываясь на Юлю. Ты мне очень дорог, и мне будет очень больно, если всю жизнь будешь безответно сохнуть по ней! Ты достоин лучшей судьбы. Наелся? Больше пить не будем. Все!
     Наклонившись ко мне, Галя шутливо прошептала:
     - Ох уж эти волшебные твои глаза – погибель для девушек, - и тут же привлекла меня к себе за воображаемый галстук и обожгла горячим дыханием и поцелуем. - Ну-ка, признавайся, с кем ты мне там изменял в своей авиации?
     Она увела меня в гостиную на диван, включила магнитофон и попросила закрыть глаза. "Напрасно, - подумал я, повинуясь. – Сейчас будет раздеваться под музыку. Зачем же лишать меня удовольствия раздеть ее?"
     Когда послышалось "Можешь открыть", я поспешно направил взгляд на нее, уже возбужденный от одной возможности увидеть ее обнаженной. Она же, закрыв глаза, ритмично танцевала с двумя красными лоскутиками на теле, оказавшимися узким бюстгальтером и трусиками.
     - Закрой глаза снова и отверни, пожалуйста, голову, чтобы не подглядывал.
     - Обижаешь, я не подглядывал.
     - Молодец!
     Когда снова прозвучало "Можешь открыть", Галя уже танцевала передо мной в тонком голубом белье, создававшем иллюзию просвечивания. Через несколько секунд снова прозвучал ее властный голос:
     - Закрой глаза, пожалуйста, и отверни голову!
     - Еще немного и я ни на что уже не буду способен. Так шутить нельзя.
     Она звонко рассмеялась, довольная мной и собой.
     - Закрой глаза, а если не удержишься, я смогу восстановить твои силы. Не переживай.
     Послышалась другая мелодия, а вслед за ней и разрешение открыть глаза. Я увидел ее уже почти забытые мной груди с бледноголубыми прожилками. На этот раз Галя призывно танцевала в повязанном на бедрах темносинем шелковом платке. Я встал, теряя терпение, и двинулся к ней.
     - Сядь! – вскрикнула она срывающимся от негодования голосом и отпрянула назад. Ее грудная клетка вздымалась в учащенном ритме, ускоренном танцами и возмущением. – Еще не пришло время!
     - Еще немного и будет поздно! – взмолился я.
     - Успокойся, мой хороший, и закрой глаза.
     И снова зазвучала другая мелодия. "Добры вечар, дзяўчыначка, куды йдзеш? Скажаш ты мне праўдачку, дзе жывеш?", - пели "Песняры".
     - Да, "дзе жывеш"? – озабоченно повторил я, подразумевая «Где же ты?».
     - Открой глаза, - послышался игривый голос Гали.
     От увиденного мое лицо, наверняка, приобрело дурацкий вид. Рядом с Галей в образе восточной феи танцевала обнаженная девушка с голубым шелковым платком на бедрах и шелковым шарфиком, прикрывавшим лицо ниже глаз. Мой взгляд мгновенно прилип к ее стройной божественной фигуре и высокой груди, еще не испорченным родами и кормлением. Возбуждение достигало предела, а наряду с ним уже мерещились мохнатые лапы страха.
     - Вы что, очумели?! После всего этого я и с одной не справлюсь!
     - Еще чего захотел? – с обидой в голосе отозвалась Галя. – Я тебя сегодня не собираюсь ни с кем делить, даже с Аней. – Я тут же вспомнил о ее юной двоюродной сестре, а они зашлись в истеричном смехе, попятились к двери и синхронно сбросили платки. Мгновенно полоснув мои глаза нежным плоским животом и миниатюрным холмиком со слабой растительностью, Аня повернулась и, довершив удар видом почти детских круглых ягодиц с красными пятнами от долгого сидения, скрылась в прихожей. Галя подошла и села у меня между ног, продолжая двигать обнаженными бедрами в такт музыке. Долго и мучительно сдерживаемая мной разрядка наступила мгновенно.
     - Подожди, сейчас Анечка уйдет, - многообещающе проговорила она, не догаываясь о том, что со мной произошло.
     - Анечка! – скопировал я ее с раздражением, вызванным собственным фиаско. – И тебе не стыдно вовлекать девочку в такой разврат? – Я тут же почувствовал фальшь в своем вопросе, потому что совершенно не обижался на нее.
     - Этой девочке, между прочим, девятнадцать лет, - произнесла она тихо, будто мне в укор, - и через месяц она выходит замуж. Анечка сама предложила весь этот карнавал, потому что сохла по тебе накануне твоего ухода в армию и потом расспрашивала иногда о тебе. Правда, Анька?
     - Правда, - отозвалась та, показавшись на входе в гостиную уже в платье. Щеки у нее горели, а смущенная улыбка придавала еще большее очарование ее юному лицу. – Ну, не сохла, но ты мне нравился. Это мой подарок в честь твоего возвращения и вашей встречи. Не проболтайся моему Сережке, хорошо? На тебя можно положиться?
     - Можно.
     - Иди спокойно, - поддержала меня Галя и еще плотнее сомкнула руки на моей шее.
     - Между прочим, - произнесла Аня и замолчала, а затем выпалила, - я еще девушка и ни с кем не спала. Вот так! – Она послала мне воздушный поцелуй и исчезла.
     Когда за ней захлопнулась входная дверь, я освободился от галиных объятий и стыдливо поспешил в ванную. Сзади послышался ее добродушный смех, а затем и успокаивающие слова:
     - Успокойся, родной! Ничего страшного не произошло. Это представление для зрелого мужчины, а ты еще молоденький. – Пока я снимал остатки одежды и еще не открыл кран, до меня продолжали доноситься ее слова. - У нас еще много времени сегодня. Если хочешь, отдохни, а потом ты от меня не отвертишься.
    
     Мне повезло с работой. По чистой случайности место одного из двух художников-оформителей в том же заводоуправлении было свободно. В вентиляционной комнате внешне почти ничего не изменилось, сохранились даже журнальные иллюстрации, отражавшие наши с Юрой ведущие интересы – искусство и историю. Но атмосфера в ней могла привести в отчаяние: мой напарник Николай - сорокалетний угрюмый крепыш с грубым лицом, которого редко касалась бритва, и крупными руками мастерового мог не проронить ни слова в течение целого дня и откликался на мои вопросы односложными "да", "нет" или междометиями. К нам заходили неулыбчивые люди только для того, чтобы передать нам заказ и забрать готовую работу. Среди них не было никого из прежних посетителей. Я незаметно для самого себя почувствовал ответственность за восстановление, и конечно же, частичное, прежней раскованной обстановки, частично напоминавшей атмосферу студии свободных художников. Мне, в меру разговорчивому человеку, ранее не способному запомнить ни одного анекдота, приходилось подтягиваться к эталонам общения, которые установил Юра тремя годами раньше. Шутки, анекдоты и интересные исторические факты, прежде всего из жизни великих мира сего, припасенные мной с помощью распросов моих веселых приятелей или же обнаруженные в любимых исторических монографиях, выкладывались первоначально только Николаю, сначала только поводившему плечами и оборачивавшему голову в мою сторону. Вскоре я почувствовал вкус успеха: мой напарник стал издавать междометия, а со временем – задавать краткие вопросы из одного-двух, а затем и двух-трех слов. Настало время опробовать свои способности на публике. После того, как анекдоты и шутки были благосклонно приняты входившими, я смог перейти к историческим фактам. В итоге прежняя атмосфера подверглась частичной реставрации. В вентиляционной снова задерживались интересные личности и некоторые вполне милые особы.
    
     Ко мне зачастили две девушки, обе недавние школьницы. Очень скоро они заинтересовались назначением "особой комнаты" и проникли в нее. Одна из них пристрастилась заходить в нее для перекуров и просила меня продолжать беседу в нише. Ее реакции на мои шутки и рассказы показались мне довольно односложными и даже грубоватыми, и ей очень скоро пришлось обнаружить, что я утратил к ней интерес.
     Другая девушка заглядывала в "особую комнату" лишь на несколько минут, любовалась видом полей и лесопосадок, открывавшимся за контурами завода, построенного на самой окраине города, и с милой детской непосредственностью эмоционально передавала свои впечатления.
     - Какой чудесный вид! – мягко и восторженно произносила Ира. - У вас такая прекрасная возможность наблюдать эту красоту! А с моего этажа видны только заводские корпуса.
     В эти мгновения ее припухлые губки становились очень привлекательными, и мне хотелось их поцеловать. Ее смех отдаленно напоминал мне звучание колокольчика, и однажды, не удержавшись, я именно так ее вслух и назвал: "колокольчик". Ира, конечно же, смутилась, сверкнула на меня своими большими карими глазами и отвернулась, чтобы скрыть волнение. Меня охватило пьянящая эйфория, и я отчетливо почувствовал, что способен волновать эту девушку и могу расшифровать любое ее состояние. Естественность наших отношений я непродуманно нарушал демонстрацией возрастного превосходства, связанного с определенным жизненным опытом – все же у меня за плечами армия! Нет, это ни в коей мере не мешало мне очаровывать ее – напротив, она стала приходить чаще и задерживаться чуть дольше, постоянно опасаясь получить нагоняй от своего начальства. Мне же открылось внутреннее наблюдение, которое подсказывало, что бравирование разницей в возрасте исходит только из желания очаровать ее, но скорее всего не связано с любовью.
     Наконец настал день, когда Ира в качестве совершенно естественного продолжения рассказа о недавней поездке с родителями по городам "золотого кольца" сама впервые присела в низкой нише, не заметив, что полностью открыла моему взгляду свои соблазнительно белые ножки. В то мгновение мне показалось, что мне не нужно никого, кроме нее, и тогда я сел возле Иры, мягко приложил свою ладонь к ее щеке и, осторожно повернув к себе полудетское личико, прикоснулся губами к ее приоткрытым губам, а затем прирос к ним в длинном проникающем поцелуе. Сначала сознание даже не зафиксировало мою руку на ее коленях, а она позволила ей задержаться на них только несколько секунд и мягко отстранила ее своей рукой.
    
     Я, до недавнего времени немевший в присутствии девушек, чувствовал себя очень раскованно вблизи Иры, откровенно любовался ею и впервые в жизни без запинки ласкал ее слух незамысловатыми комплиментами, рассеивая остатки ее подсознательной настороженности.
     - Мой нежный колокольчик, мой хрупкий цветочек, мое ласковое солнышко, - плавно нанизывал я бусинки слов на ее слух, и она сама подходила с очаровательными искорками в глазах и обаятельно обнимала меня двумя руками, плотно прижималась и напрягалась вся в ожидании прикосновения моих рук. В такие моменты запах ее тела сигнализировал мне со всей откровенностью – вот оно рядом, словесно обласкай его и усыпи его бдительность, и оно начнет раскрываться перед тобой, каждый раз позволяя твоим рукам новую вольность, пока однажды, расстаяв от словесных и физических прикосновений, совершенно забудет вовремя меня остановить.
     Меня начала пугать та легкость, с которой я говорил Ире комплименты и гладил сквозь одежду ее спину, руки, грудь и бедра. Она по-прежнему очень стеснялась, но доверяла мне, догадавшись, что мне известен допустимый предел. Я же все отчетливей спрашивал себя: "Если мне хорошо с ней, то почему я не чувствую той тайны, того необъяснимо возвышенного восторга, который переживал в присутствии Юли? Люблю ли я ее?". И в ответ откуда-то из глубины души моей доносилось: "Да, на самом деле, любишь ли ты ее? Чувствуешь ли в ней загадку, которая будет тебя удерживать возле нее если не всю жизнь, то многие годы?". У меня не было четкого ответа. Мне казалось, что я попал в совершенно глупое состояние, в котором не мог сказать ничего определенного. "Было бы неверно сказать, что я совсем не люблю Иру", - полагал я, но тут же у меня появлялась оговорка, - но было бы также неверно сказать, что я люблю ее!"
    
     Вскоре в один из вечеров мне снова захотелось увидеть фотографию Юли в школьной форме, и когда я трепетно рассматривал ее, память легко принесла моему воображению ее традиционную голубую кофту, зимние темно-синие колготы, русые волосы, серо-голубые глаза, приветливую улыбку, трогательное "че?" Сердце тут же остро защемило от болезненного ощущения безнадежности и принесло мне недвусмысленный ответ: моя любовь к Юле никуда не исчезла, она только из сожаления ко мне спасительно задремала на время, позволив Ире понравиться мне.
     На следующий день фотография вернулась на свое место в вентиляторной, но с приходом Иры я снова оттаял, позволив ей увести себя к нише. Запах ее тела мгновенно пробудил во мне воспоминание о двух танцующих обнаженных телах, синхронно освобождающихся от последнего укрытия в виде платков. В тот момент чувственность уже обладала мною и, легко нейтрализуя сдерживавший рассудок, плотнее обволокла ее губы моими, беспорядочно притягивала мои руки то к пуговичкам на ее блузке, то к плотным колготам. Ира задрожала, резко отпрянула назад, но тут же наткнулась на стенку ниши. Она всхлипнула, освободив из глаз два слезных ручейка и нервно зашептала, опасаясь выдать особенности ситуации по-обеденному дремавшему в большой комнате Николаю:
     - Пожалуйста, не надо, я прошу тебя! Я боюсь.
     - Нет, Ирочка, не бойся, цветочек мой хрупкий, я всего лишь хотел притронуться.
     - Как ты можешь, ты же даже еще не сказал, что любишь меня!.. Ты любишь меня?
     - Конечно, люблю! – тихо воскликнул я и устыдился поспешности признания в том, в чем совершенно не был уверен.
     Ира все еще дрожала, и чтобы унять дрожь сама прильнула ко мне, на мгновение забыв о недавней активности моих рук. Но именно посредством их в нее проникла другая опасность - это был плохо управляемый всплеск чувственности.
     - Ты мне сейчас ничего не сделаешь, правда? Обещай мне!
     - Обещаю и даже клянусь.
     Ее дрожь утихла, она открылась навстречу моим прикосновениям. Мои губы уже целовали ее маленький сосок, а рука познавала внутреннюю сторону бедер.
     - Хватит, - зашептала она, - пожалуйста, хватит!
     - Да, ты права, - с трудом дыша откликнулся я, - все, хватит.
     Я высвободил руки и осторожно привлек ее к своей груди, а она вдруг счастливо заулыбалась, как ребенок, что могло быть похвалой и благодарностью моей сдержанности.
     На следующий день Ира не пришла в обеденный перерыв, и только к концу его позвонила мне и тихо сказала:
     - Я должна быть благоразумной. И тебе стоит успокоиться. Не грусти, хорошо?
     - Постараюсь.
     - Я на днях приду.
    
     Ира стояла в вентиляторной напротив двери и встречала меня с каменным лицом и гневными огоньками в глазах. Войдя в комнату, я стушевался от неожиданности и неясности ситуации. Оказалось, что она ждала меня и от скуки прошлась по закоулкам комнаты, обнаружив фотографию. Мой напарник даже без какого-либо злого умысла подтвердил ее предположение, что фотография повешена мной. И действительно, разве в его возрасте кто-нибудь демонстрирует на стенке фотографию девушки – выпускницы школы?
     - Что это значит?
     У меня не было готового ответа, и я признался в том, что эта девушка – моя безответная школьная любовь.
     - Но почему? Почему вдруг сейчас? Почему тебе понадобилось повесить ее фотографию?.. Мы с тобой не встречаемся ни по вечерам, ни по выходным, ты меня никуда не приглашаешь!
     - Я собирался уже на этой неделе сделать это. Мы же вместе только примерно месяц.
     - Только! Хорошо, что ты хотя бы не отодвинул приглашение к годовщине нашего знакомства! А предложение ты бы сделал мне в лет сорок-сорок пять!
     - Ира! Ну что за бес в тебя вселился? Успокойся, колокольчик.
     - Я спокойна – промолвила она без крика. Она на самом деле уже выглядела внешне спокойной. Переведя дыхание, Ира приблизилась ко мне и продолжила совсем тихим голосом. – Послушай, я все могу понять: эта девушка из твоего прошлого, может быть, даже из недавнего прошлого, и я не могу просить тебя, чтобы ты полностью стер ее из своей памяти. Но ты не сможешь ее забыть, если по крайней мере не снимешь ее фотографию. Пожалуйста. Так будет лучше и для тебя, и для меня.
     Я тоже ответил ей тихо, невольно копируя ее манеру разговора:
     - Хорошо, я подумаю.
     Такой ответ стал неожиданностью для меня самого.
     - Подумаешь? – горячо прошептала она, и мне вдруг стал понятен мой ответ: ее не по возрасту диктаторские замашки смущали и даже пугали меня, ведь я всегда мечтал только о нежной, ласковой и терпеливой девушке. Оказалось же, что вчерашняя кошечка превратилась в агрессивную тигрицу. Получалось, что Ира мне не пара, и я изначально был прав: это была не любовь, а всего лишь очарование влюбленности, к которому примешалась растревоженная небольшим опытом чувственность.
     - И долго ты будешь думать? – снова услышал я тихий голос Иры. – Знаешь что, - продолжила она уже звучным голосом, - ты подумай, а заодно подумай, нужна ли я тебе.
     Она резко развернулась и выбежала из комнаты.
     Я застыл, не зная как поступить, и в это время услышал бас Николая:
     - Бабы, они и есть бабы! Ничем им не угодишь, – зло бросил он свое философское заключение и снова надолго замолчал.
    
     В течение нескольких дней меня терзали желания и сомнения, я думал о Ире – ее раскрывающейся женственности, восторженности, приводившей меня в умиление, душевной нежности и теплоте, теле подростка с уже отчетливыми признаками взросления. И все же я понимал, что мне не столько не хватало ее, сколько согревающего душу и тело общения с девушкой. В Ире была скрыта сексуальность еще пока неведомой ей силы – объятия с ней немедленно пробуждали во мне влечение. Но на ее беду она уже была для меня быстро прочитанной книгой или легко разгаданной загадкой. Мои сомнения окончательно развеяла ее вспыльчивость. В конце концов последние доводы возобладали: я не искал ее и не звонил ей. Мне шел всего лишь двадцать первый год, и я не способен был принять в расчет очень простую, но достаточно ключевую во взаимоотношениях между полами истину – все, что с легкостью достается, обычно не ценится нами. И мне не дано было тогда оценить ее отношение ко мне. Разумеется, Ира тем более об этом не думала. Уж очень стремительно она шла на сближение, изначально не скрывая степень своего увлечения мной. Она еще не успела достигнуть уровня изощренности взрослой девушки и наивно искала наиболее быстрое решение трудной ситуации, в которой мы оказались. В итоге первой не выдержала Ира и позвонила в вентиляторную.
     - Можешь считать, что твоя гордость не пострадала, я позвонила первой.
     Она на несколько секунд замолчала, надеясь на ответ, но я совершенно не знал, что сказать и потому молчал.
     - Ты мне ничего не хочешь сказать? Я для тебя уже ничего не значу? Я в эти дни почти не сплю и только думаю о том, что произошло между нами. Знаешь, я готова пока не обращать внимания на ее фотографию, если она так важна для тебя. Ты хочешь, чтобы я пришла?
     - Приходи, - глухим голосом отозвался я.
     - Твой голос звучит довольно равнодушно. Или мне показалось?
     - Понимаешь, Ира, я еще не полностью разобрался в себе, но... ты приходи.
     - Понимаю... Еще не разобрался. Эх, ты, девушка звонит тебе первой, забыв о гордости, а ты, оказывается, еще не разобрался в себе. Когда закончишь свои внутренние разборки – позвони... если захочешь.
     В трубке послышались короткие гудки, и я почувствовал, что меня охватывает раскаяние. Если бы Ира зашла ко мне, то я скорее всего оттаял бы.
    
     Первое время мы иногда сталкивались в столовой, но она отворачивалась. Вскоре случайные встречи прекратились – вероятно, она намеренно стала приходить в столовую в другое время. Именно в один из тех дней в вентиляционной неожиданно появилась Галя. Бросив раздраженный взгляд в сторону Николая, она попросила меня выйти с ней. Я же пригласил ее в "особую комнату".
     - Я уезжаю с мужем через неделю. Случайно узнала, что у вас с этой девочкой размолвка...
     - Откуда ты знаешь о ней?
     - Случайно. У нас с ней оказалась общая знакомая.
     - По-моему, это не размолвка, а разрыв.
     - Жаль, мне действительно жаль, - искренним тоном отметила Галя, - мне очень хочется, чтобы ты был счастлив.
     - И мне хочется.
     - Мы сейчас вдвоем нуждаемся в утешении...
     - Почему? Что с тобой? – забеспокоился я. – Он тебя бьет?
     - Нет-нет, не бьет. Просто... мне тяжело расставаться с тобой. Я тебе не раз помогала, помоги и ты мне.
     Я вопросительно посмотрел на нее.
     - Давай встретимся. В последний раз. Подари мне немного тепла... Мне кажется, я заслужила это у тебя.
     Через день Галя повела меня в квартиру Ани, которая впустила нас в нее и через несколько минут выбежала, подмигнув нам на ходу. Мы отдали дань чувственности и застыли на спинах, соединенные сплетением рук. Выйдя из забытья, Галя положила голову ко мне на грудь и тихо заплакала. В моих глазах выступили скупые слезы.
     - Не обращай внимания, - шептала она, - это просто слезы, бабьи слезы.
    
     Я снова остался без женского тепла, страдал, иногда клял себя за неумение полюбить Иру и сердился на Юлю, не имея на то никаких оснований: наши жизни уже три года не пересекались. Мне было очень больно, и однажды я зашел за ширму и стал молить ее, обращаясь к фотопортрету, чтобы она меня отпустила. Ее глаза смотрели со стены сквозь меня. "Значит Юля уже давным-давно забыла о моем существовании! – рассудил я. – И следовательно – я свободен любить кого угодно." Но желанная свобода не приходила.
     Моим утешением стала та библиотека на окраине, в которую мы с Олегом когда-то спешили перед армией. Отрекшись от внешнего мира, я погрузился в мир исторических монографий по русской истории, иногда переключаясь на редко встречавшиеся монографии по истории средневековья.
    
     За беспрерывным чтением быстро пролетела зима. Мартовское солнце восстановило способность к теплым прикосновениям и принесло ощущение обретенного покоя и примирения с внешним миром.
     Вечером в одну из первых весенних суббот впервые в жизни я вошел в танцевальный зал городского дома культуры и в первые же мгновения увидел ее. Гибкой стремительной походкой, слегка покачиваясь в только ей известном ритме, она приближалась ко мне, невысокая и изящная, словно живое воплощение света и идеальных пропорций. "Это же Юля, слегка похудевшая и повзрослевшая на несколько лет! Нет же, - с горьким сожалением попытался усмирить я свою услужливую фантазию, - довольно самообмана! Она другая, но тоже знакомая мне и не менее прекрасная. Прими ее как вознаграждение за долгие муки." Девушке и невдомек было с каким восторгом я покорялся ей, сероглазой и русоволосой, женственной и легкой, несущей мне одному солнечную сладкую улыбку.
     И как же глупо я ошибался! При ее приближении мне стало ясно, что улыбка была предназначена девушке, стоявшей рядом со мной у колонны. Лишь в последний момент она столкнулась с моим неотвязчивым взглядом, мило улыбнулась мне и на ходу бросила: "Здравствуй!" Они бегло обменивались новостями, а я искоса подглядывал за ними, не переставая восхищаться ею: "Какая она необыкновенная, настоящая, с какой неподражаемой легкостью она воспринимает мир. А я этого в школе никогда не замечал." Это была Лена, одноклассница Юли, с которой мы были поверхностно знакомы со школы.
     Ее собеседница вдруг ушла, а Юля, развернувшись, уже собиралась вернуться на прежнее место, и тут она снова увидела меня и снова рассеянно улыбнулась. Именно в этот момент кто-то из парней захотел язвительно задеть каким-то образом милицейский наряд громким выкриком специально заготовленного политически лояльного лозунга, звучание которого на танцах приобретало откровенно саркастический оттенок.
     - Свободу Луису Корвалану!, - послышался из дальнего угла призыв, обычно звучавший от имени партийного руководства в защиту арестованного хунтой лидера чилийских коммунистов. Мы с Леной, не сговариваясь, прыснули, мгновенно развеселясь от смешной и дерзкой выходки. "Сейчас или никогда!" – неуверенно скомандовал я себе и на ватных ногах приблизился к ней. Превосходство в росте неожиданно прибавило мне сил и уверенности. Я стал расспрашивать ее понемногу обо всем и выяснил, что она училась на первом курсе местного института и в нем же работала лаборанткой. Лена поинтересовалась моими новостями и, заметив ее заинтересованный взгляд, я догадался, что мое увлечение историей вызвало в ней легкую симпатию. Лихорадочно вспоминая некоторых ее одноклассников, я уже хотел было спросить о них, как вдруг выпалил вопрос, который нелепо было задавать в первую очередь:
     - Как Юля? Приезжала ли она?
     Лена удивленно вскинула брови. Ее удивление было оправданно: не спросив ни о ком другом, я вдруг сразу заинтересовался ее одноклассницей, к тому же замужней, с которой у нас почти ничего объединяющего не было, кроме общих уроков английского.
     - Мне говорили, что Юля недавно приезжала.
     После такого странного вопроса, выдавшего меня с головой, мне показалось, что Лена стала утрачивать ко мне интерес. Мне необходимо было срочно восстановить свои изначальные шансы, и я без всякого перехода предложил ей потанцевать. Уже танцуя с ней, вдруг почувствовал обжигающий холодок в груди, распространявшийся к желудку - всего лишь несколько минут назад я был на грани провала, эта чудная девушка от недоумения могла найти подходящую отговорку и отказать мне. В тот вечер я уже не оставлял Лену, и мы танцевали почти беспрерывно. Мои руки прикасались к ней с большой осторожностью, и тем не менее я чувствовал ее тело, теплое, трепетное и тонкое, сплетение гибких мышц в особо нежной оболочке.
     Поздним морозным вечером мы оказались у ее калитки. Я пытался побороть свою неуверенность и мысленно оживлял победные звуки "Ватерлоо" в исполнении шведской четверки «Абба». Но робость не исчезала, и тогда вместо поцелуя, о котором мечтал все время, танцуя с ней, я взволнованно произнес:
     - Леночка, ты особенная, просто необыкновенная. До чего же не хочется с тобой расставаться!
     Мы смотрели друг другу в глаза, в ее почерневших от темноты зрачках отсвечивались искорки от фонаря, будто лунные блики в ночном море.
     - Почему ты должен расставаться, ты что уезжаешь куда-то?
     - Нет-нет, - облегченно вздохнул я, выдавая свою радость широкой детской улыбкой, - мне не хочется уходить от тебя. Встретимся завтра, хорошо?
     - Хорошо, встретимся, - на этот раз ее ослепительная улыбка предназначалась мне и больше никому другому.
    
     В те дни впервые в жизни я почувствовал себя особенным и счастливым. "Со мной ли это происходит?" – полушутя-полусерьезно задавал я себе риторический вопрос, любуясь Леной, такой обворожительной и трепетной, без какого-либо намека на напускную вульгарность. Наш первый поцелуй освободил меня от чувства скованного обожания, которое больше могло подходить божеству, а не девушке из плоти и крови. Она же менялась в моих глазах, не теряя черты особенной девушки, но лишаясь части признаков необычности. Бывало магия ее очарования исчезала ненадолго (от восторга тоже устают), и она стояла рядом со мной совершенно земная, со всеми почти незаметными прыщиками на лице и трещинками на губах. Но и тогда она оставалась родной и желанной. У меня не было необходимости готовить для нее самые волнующие комплименты – они возникали во мне сами и устремлялись к ней, чтобы придать ее лицу довольное и счастливое выражение и сияние от блеска в глазах. Как легко пришел мне на ум самый любимый мой комплимент, возникший так естественно и органично! "Кувшинка", - любил я повторять чуть ли не бесконечно, часто восторгаясь желто-белыми элементами ее тела и одежды, органично подчеркивавшими сочетание ее улыбки, изящности и женственных телесных изгибов. И снова возвращалось ко мне ощущение беспокойства и неуверенности, чтобы при ее виде преобразоваться в эйфорию тихого счастья. "Она - моя? – беспокойно спрашивал я себя, чтобы в который раз убеждать себя снова и снова: "Но она действительно сейчас со мной, самое невероятное чудо в моей жизни. Стоит только прикоснуться к ней поцелуем, и она обожжет чувственной реакцией губ и тела." Во мне жила, множилась и разрасталась по всему телу невероятно безграничная потребность любить, ласкать и боготворить. Рядом с ней прокладывала себе дорогу неиссякаемая жажда женской нежности и тепла. Она дарила их мне размеренно и осторожно, словно сознательно сдерживала их до полной уверенности в моих чувствах. Я же торжествовал с того момента, как осознал, что мне удалось выйти из полного эмоционального подчинения Юле, переместить ее образ на периферию памяти и безоговорочно поверить в свою способность любить снова.
    
     Лена любила прижаться ко мне своим корпусом, скрытым в складках плаща, чтобы защититься от неуемного весеннего пронизывающего ветра и, умиляя меня, приглушенно говорить на ходу о своих чувствах и тайнах. Если же мы сидели, то она переходила на громкий шепот.
     - Скоро лето. Мы поедем на островок за мостом, посредине Буга, а после купания я почитаю тебе из моих любимых домашних книг... Осенью ты уже будешь учиться в университете, - почему-то говорила она без тени сомнения, - и мы будем видеться совсем редко, пока и ты вовсе исчезнешь, после того, как тебя уведет какая-нибудь однокурсница.
     - Это не случится, хотя бы потому, что я решил учиться на заочном отделении. С любимыми не расстаются, - улыбался я ей, и она улыбалась мне понимающей улыбкой, выдававшей знакомство с измененной мной строчкой стихов.
     Часто, когда я провожал ее домой, Лена проявляла желание помочь мне в подготовке к поступлению в университет и экспромтом задавала вопросы, проверяя у меня знание исторических дат. Поздним вечером, чуть ли не ночью, на обратном пути я вспоминал даты, будто продолжал игру с ней, и, тренируя память, декламировал их как стихи.
     Однажды она решилась откыто спросить о моих чувствах к Юле.
     - Ты так взволнованно спросил о Юле. Почему? Ты ее не можешь забыть? Любишь ее по-прежнему?
     - Я ее очень любил, до тех пор, пока не встретилась ты. Она далеко, я даже стал забывать ее внешность. Я люблю тебя и только тебя.
     Лена ничего не отвечала, только направила на меня сияние своей обаятельной улыбки.
    
     Солнце застыло высоко в бледноголубом небе, вдалеке сросшимся с беспокойной водной массой моря. Под зонтиком приморского кафе сидели местные юноши с повадками золотой молодежи вместе с вальяжными неграми-студентами, пили, закусывали, громко смеялись, переходя на визг, и смотрели поверх голов проходивших мимо стушевавшихся рядовых пляжников. Солнечные лучи и влажный воздух размывали изображения людей, деревьев и цветов вокруг широкой асфальтированной дорожки, по которой я поднимался к трамвайной остановке.
     Я очнулся от задумчивости и со странной заторможенностью с трудом сообразил, что вместо трамвая оказался в рейсовом автобусе с попутчиком, поразительно похожим на давнего соседа в рейсе на Одессу. Мне тут же вспомнилась молодая пара с грудным ребенком; внутри меня из нижней части туловища поползла вверх необычная эмоциональная волна, эквилибрировавшая на грани тревожного беспокойства и эротических переживаний, и со странным предчувствием повернув голову налево, я с изумлением снова увидел их троих, а вслед за этим – появившуюся крупным планом грудь, к которой присосался ребенок, чьи губы отчего-то облюбовали мякоть под темным соском, напряженно торчавшим в мою сторону. Моему изумлению не было предела. Не сразу я обратил внимание на странную бледную пелену, а она стала постепенно уплотняться и снова просветлела, открыв для меня молодую женщину, на которой уже была застегнутая на все пуговицы голубая кофта, почему-то показавшаяся мне знакомой.
     В здании автовокзала в моем городке на входе сидела пожилая кассирша, она продавала билеты на выставку и прилежно повторяла: "Экспозиция начинается справа". На стенах автовокзала сквозь голубую краску все более отчетливо проступали фрески с изображениями святых. С потолка на меня словно обрушивалось мозаичное изображение женской фигуры на золотом фоне с руками, распростертыми в сторону-вверх и почти обрамлявшими голову с огромными страдальческими глазами.
     Люди, окружавшие меня, замерли от вида выступившей на другой стене фигуры с выразительными властными глазами и черно-белой бородой. Только в этот миг я заметил, что перемещаюсь к центру зала без каких-либо усилий. В середине зала магнитная тяжесть отпустила меня. Старец с энергичным завораживающим взглядом в пронзительной тишине пошевелил ожившей рукой с розовыми пальцами, и, смахнув строгое выражение лица доброй улыбкой, поманул кого-то взмахом ладони. Передо мной возникла Юля вся в бледно-золотой подсветке, немного повзрослевшая и сияющая. Волнующая легкость впиталась во все мои клетки – мне показалось, что нити, посредством которых шло управление сценой встречи, были переданы мне. Убежденный в этом я протянул руку к Юле, но она мгновенно отдалилась и покровительственно улыбнулась мне. Ее голос рассек тишину словно натянутую леску и с сочувственной нежностью произнес: "Я любила тебя". Нет, скорее всего, она сказала: "Я забыла тебя". Хотя мне кажется, что я различил неожиданные оттенки трагичного сочувствия, и потому наиболее вероятным вариантом должен быть следующий: "Я убила тебя". В те мгновения я еще не полностью расшифровал ее голос и сосредоточил все усилия на попытке открыть рот, но мне это не удавалось. Когда мне уже показалось, что смогу говорить, мои глаза едва различили в сером свете край подушки. Я подумал, что проснулся, и от горькой досады мои глаза увлажнились.
     Мне очень захотелось вернуться в сон, и я забылся снова. Солнце повисло высоко в небе цвета морской волны и посылало щедрые лучи к собору. Под соборной стеной под зонтиком сидели местные юноши с повадками золотой молодежи вместе с вальяжными неграми-студентами, громко смеялись и смотрели поверх голов презрительно отворачивавшихся от них прохожих. Подсвеченные лучами пылинки размывали изображения людей, деревьев и цветов на улице, мощеной булыжником, по которой я обреченно шел к трамвайной остановке.
    
     Майские лучи и мои грезы преобразили гостиную в доме Лены в уютное сплетение прямоугольных поверхностей, и они изолировали нас от времени и пространства, без которых наше застывшее объятие посреди комнаты казалось вступлением в бесконечность. Лена первой слегка отстранилась и посмотрела на нижнюю часть моего лица.
     - У тебя красивая линия рта, - медленно и четко произнесла она.
     Когда я почувствовал в себе состояние, необъяснимо сравнимое с опасно натянутой струной, готовой лопнуть в любой момент, подсознание незаметно напомнило мне о том, что любое напряжение требует разрядки, и тогда первыми приобрели подвижность мои руки. Сантиметр за сантиметром они исследовали фрагменты ее спины. Я переживал ощущение священнодействия, почти лишенного плотских ощущений. Даже когда мой рот поплыл по изгибу ее шеи, я испытывал лишь легкое возбуждение. Лена же задышала чуть глубже обычного. Мои губы соскользнули к началу ее грудной клетки, и до моего сознания вдруг достучались гулкие удары ее сердца. Они пробудили во мне способность говорить.
     - Ле-на, Ле-ноч-ка, - чуть слышно произносил я, почти соскальзывая к шепоту. – кувшинка моя. Как мне передать тебе насколько я люблю тебя? Я очень счастлив с тобой.
     - Тогда давай привяжем себя друг к другу, - пошутила она, копируя плавный темп моего шепота.
     Мягкий шутливый тон Лены придал мне больше смелости, и я сразу же почувствовал как обжигающая теплота в грудной клетке встретилась с холодом, поднимавшимся кверху из желудка и выдававшим мой страх совершить ошибку и испортить наступившую идиллию. Теплота стала брать верх, открывая путь медленно нараставшему влечению. Но мне еще было невдомек, что передо мной открывалась тропинка, ведущая к тайным желаниям. Я снова целовал ее в губы, а она с умилившей меня откровенностью закрыла глаза. Плохо сгинавшиеся пальцы наощупь искали пуговицы, и наконец мои губы коснулись нежно белых округлостей над голубым бюстгальтером.
     - Подожди, фантазер, здесь большая комната, мне очень неуютно. Здесь прохладно... И мне почему-то тревожно.
     - Скажи мне "да" и ты успокоишься и успокоишь меня.
     - Что же будет означать "нет", - она напряженно улыбалась и заглядывала мне в глаза. - Тревогу? Отчего ты тревожишься?
     - Боюсь потерять тебя. Вдруг кто-то отнимет?.. Мне кажется, что я меньше стану беспокоиться после этого.
     - После этого? Да-а? – Ее улыбка стала настороженной. Или же мне просто показалось?
     Только тогда я вспомнил о принесенных вине и шоколаде.
     - Подожди минутку.
     - Куда ты?
     - Мне пора тебя спаивать, - произнес я и тут же удивился собственной дерзости. Она конечно же была защитной.
     Заглянув на кухню, я открутил крышку еще дома предусмотрительно открытой бутылки и наполнил до половины два подвернувшихся стакана. Развернувшись с ними в руках, я чуть было не столкнулся с вошедшей Леной. Я тревожно заглянул ей в глаза – она выглядела спокойной.
     - Мы напьемся без закуски?
     - Ой, извини, совсем забыл.
     Принеся шоколадку из сумки, оставленной в передней, я разделил ее на несколько кусков. Я подал ей стакан и тут же поцеловал, чтобы успокоить ее. Мы молча выпили, и, не позволив нам обоим дожевать шоколад до конца, поспешно взял ее за руку и повел в ее комнату.
     Там меня забеспокоила тревожная дрожь: я все еще опасался, что она передумает. И будто бы специально, чтобы посеять во мне еще большую тревогу, в глазах Лены внезапно и едва уловимо сверкнули зрачки Юли. Все же вид ее беззащитного тела в еще незнакомом мне положении, когда она стояла, приподняв руки, помогая снять с нее прикрывавшее ее голову платье, подействовал на меня успокаивающе. "Почему белье разного цвета?" – невовремя подумал я, увидев беленькие трусики, будто женщины всегда одевают предметы белья одинакового цвета. Мне казалось, что у Лены это должно быть не так, как у других. Освободившись от платья, она отчужденно стала разглядывать стены, словно видела их в первый раз. Мне обязательно надо было сосредоточить ее внимание на себе. Я оглянулся на диван и вспомнил спасительный эпизод из зарубежного фильма. Попросив Лену забраться на диван с ногами и сесть, накрыл ее большой простыней и забрался к ней.
     - Так уютней, - благодарно отозвалась она.
     Я ничего не планировал заранее. Просто освобождал ее груди из кружевного футляра бюстгальтера, тут же мысленно восхищался ими и переходил в состояние раскованности. Раздевая ее и раздеваясь сам, я боролся с простынями, что вызвало у нее немного нервный смех. Она выглядела очень трогательно в одних узких беленьких трусиках. Снимая женские трусики, мужчина испытывает высшую степень священодействия, сладостный, почти священный восторг исполнения его желаний. Еще больший восторг испытывает при этом влюбленный мужчина. Мои губы и руки уже больше не отделялись от нее, и их беспрерывные священнодействия на ее теле наконец-то приблизили чудо: она обмякла, задышала глубоко, прикасаясь ко мне отвердевшими белыми холмиками с нежными навершиями, напоминавшими полукруглые конфеты, изогнулась и вытянулась на диване с закрытыми глазами на запрокинутом лице, подав мне тем самым безмолвный разрешающий сигнал.
     - Ты безумно прекрасна, и в одежде, и без нее. Ты удивительно прекрасна! – мой шопот казалось принадлежал кому-то чужому.
     - Ты можешь врать дальше, мне все равно это приятно, - прошептала в неге Лена, не открывая глаз.
     Пришло время самых интимных касаний, она сама же подставляла все моим рукам и губам. Прикосновение к лобку сменило выражение неги на ее лице на слабую гримасу, подобную гримасе страдания. Но это было просто совершенно иное отражение наслаждения. Поглаживания в течение нескольких минут превратили ее прохладную кожу в почти горячую, а ее маленький вулкан стал совершенно влажным.
     Проглотив слюну и не открывая глаз, Лена неожиданно вслух ошеломила меня догадкой:
     - А я у тебя не первая... У тебя, кажется, уже есть опыт.
     - Не фантазируй такое в самый неподходящий момент, - поспешно солгал я. А она открыла глаза и тихо проговорила-простонала:
     - Ладно, помирать – так с музыкой. Только, пожалуйста... вовремя отодвинься. Ты понимаешь меня?
     - Кажется, да.
     Мои ласки привели ее тело в плавные беспорядочные движения, что сильно возбудило меня, и, боясь расстратить все заранее, я поспешил раздвинуть ее бедра. Ее лицо стало очень сосредоточенным, а она подстраивалась, но безуспешно, под мои движения, заметно проявляя осторожность. Так она напомнила мне о двойной осторожности: мне приходилось продвигаться с трудом (приятно было думать, что скорее всего, это был ее первый раз) и мне необходимо было быть начеку, чтобы успеть все завершить вне ее таких горячих и влажных сдавливающих тканей. Все наступило очень быстро: Лена дернулась со слегка искаженным лицом (вероятно, это была боль, а не наслаждение, или и то, и другое?), я же едва успел отстраниться от нее и излить все накопленное моей страстью на простынь. Она лежала с бледными лицом и шеей, расцвеченными красными следами прикосновения моих губ. Моя рука в благодарность машинально стала гладить ее живот и руки, затем я снова повернулся к ней и, свернувшись калачиком, как ребенок, положил голову на ее живот.
     - Юля, Юлечка моя! –не то проговорил, не то пропел я трепетно и тут же застыл, пораженный такой ужасной ошибкой. – Леночка...
     - Что это было? – с болью в голосе отозвалась она. Ты... ты так и не забыл ее?!.. Нет, ты никогда не забудешь ее!.. Мы никогда с тобой не будем одни: она всегда будет между нами.
     - Леночка, кувшинка моя, ты же понимаешь, что это глупая оговорка. Зачем придавать ей такое значение?
     - Ты, наверное, фантазировал, представляя ее... ты...
     - О чем ты говоришь? Ты сама прелесть, чудо. Зачем же фантазировать о другой. Прости меня за эту идиотскую ошибку!
     - Моя мама, будто предчувствовала и предостерегала меня от этого поступка. Мне так не верилось, что она окажется права. Ты и с Ирой расстался из-за нее.
     - Откуда тебе известно об Ире? – в то мгновение я уже чертыхался по поводу сплетен, легко перемещавшихся по маленькому городу. – Только наговорили тебе всякие враки о ней. С ней была совершенно другая ситуация. Я ее никогда не любил.
     Лена тихо плакала и вздрагивала, подобно тому как вздрагивает плачущий ребенок. Я смотрел на нее нагую, беззащитную и такую родную, и не мог сдержать скупые слезы.
     - Я люблю тебя, - отчаянно пытался я пробиться к ее сознанию.
     - Уходи, - прошептала она. – Уходи! – повторила она громче, презрительно взглянула в мою сторону и, опомнившись, накрыла себя простыней и отвернулась к стенке.
    
    
    
    
    
    
     Глава 8
     Женя
    
     На следующий вечер я снова сидел у Алины и слушал продолжение ее рассказа. Тот вечер был менее удачен: рассказ прерывался телефонными звонками клиентов, трижды пришлось пережидать их приход в ставшей уже для меня привычной смежной комнате. Но мое терпение было вознаграждено, и в перерывах между неизбежными препятствиями я с удовольствием погружался в ее исповедь.
    
     - Я рискую показаться неоригинальной, и все же скажу банальную вещь: университетские годы были для меня самыми интересными. Мне удалось поступить в Московский университет, и студенческая жизнь стала для меня родной стихией. Занятия, долгожданные перерывы, собрания, встречи и вечеринки втянули словно водоворот. Парни засматривались на меня, но моя душевная рана была еще очень свежа.
     Кстати, вы, мужчины, малоинициативны, неизобретательны и скушны в своих попытках познакомиться с женщиной. Очень многие вообще трусливы. Вы вздыхаете, увидев красивую девушку или женщину, долго провожаете ее взглядом, и уходите с сожалением по своим делам. А подойти к ней и пробудить к себе ее интерес необычным поступком или фразой слабо, а?
     Еще как слабо! Разве она была не права? Но лишь немногие из нас способны сразу вслух признать чью-то правоту, которая нам не по нраву. Я - не исключение из правила.
     - Не вы ли сами виноваты в этом, превращая мальчиков в маменьких сыночков? Лишь только небольшая часть женщин воспитывает своих мальчиков настоящими мужчинами и раскрывает перед ними секреты женского сердца и способы его покорения. Куда уж нам! - все более раздражался я, неосознанно демонстрируя слабость своей позиции и одновременно подстраиваясь под ее тон. – Вы же любите высоких, стройных, мужественных и преимущественно голубоглазых атлетов. А что же делать таким как я?
     - Не преувеличивай. Женщины увлекаются и интересными, обаятельными личностями. Запомни: одинокая женщина, а иногда и неодинокая, -лукаво улыбнулась она, - мечтает, чтобы ее завоевали, и желательно, чтобы это произошло не совсем банально. Мне кажется скушноватым знакомство, устроенное общими знакомыми или родственниками. Хочется, чтобы оно происходило в естественной обстановке – на работе... м-да, конечно же не на такой... на улице, да где угодно!..
    
     - Студенты-первокурсники только поедали меня своими взглядами, но не проявляли никакой инициативы. Я догадалась, что они почувствовали во мне внутреннее психологическое препятствие. Один из них все же показался мне более настойчивым. Он не отходил от меня, на лекциях сидел рядом и почти без перерыва рассыпал шутки и остроты, привораживая меня и привлекая симпатии окружающих. Женя казался идеально подходящим для моей склонности играть и флиртовать с парнями. Кстати, он не относился к голубоглазым атлетам; у него была ладная фигурка, привлекательное открытое и еще совсем юное лицо. Вобщем, почти подросток. Он же поступил на биологический факультет сразу после школы, а я – только через год, и потому была старше его на года полтора. Только на втором курсе меня стали считать его девушкой, и ребята-однокурсники сменили свои страстные взгляды на шутливые дружеские заигрывания. Впоследствии я заметила, что некоторые из них продолжали вздыхать и засматриваться, но открыться мне уже не хотели, чтобы не нарушить мужскую солидарность, основанную на неписаных джентльменских правилах дружбы парней-однокурсников. Мы встречались с Женей в основном в университете и на студенческих вечеринках, и я играла с ним всласть, насмехалась и подтрунивала, а он отвечал мне остротами. Так мы развлекали себя, всю нашу группу, а иногда и весь курс.
     Воспоминания о том времени, когда парни из группы смотрели на нее с обожанием, вновь возвращали лицу Алины одухотворенность и провоцирующую красоту.
    
     - Через месяца два Женя уже не только целовался, но и неназойливо прощупывал мою фигуру; а затем пришло и время попыток соблазнения. Я же к этому этапу наших взаимоотношений еще не была готова и властно пресекала все его поползновения.
     - Постой, постой, - во мне снова проснулся недоверчивый критик. – Ты была молода, сексапильна, имела уже минимальный сексуальный опыт. Ты хочешь меня убедить в том, что твое тело, уже познавшее ласки, не требовало продолжения? Разве у тебя не было таких эпизодов?
     Алина снова зачастила от обиды:
     - Да далось тебе это! Разве все остальное тебе ясно? Ты что зациклен на сексе?
     - Нет. Но почему ты обижаешься? Что так необычно или же оскорбительно в моем вопросе? Я пишу о твоей жизни, - продолжал я мягким примирительным тоном. – и, как говорится, из песни слова не выкинешь.
     - Я не сношалась безудержно и с кем попало. Ну, изредка было кое-что за годы учебы. Недостатки Жени настолько обескураживали меня, что я постоянно импульсивно искала уверенных в себе "настоящих парней". Но эти ребята, для подсчета которых хватит пальцев одной руки, были не из университетских знакомых. В основном они были связаны еще с прошлой жизнью. У меня были знакомые более взрослые ребята из окружения Юры. Но и с ними я не спала. Несмотря на то, что у них были свои девушки, они с удовольствием подвозили меня по моей просьбе на своих "телегах", преимущественно иномарках. Как я теперь догадываюсь своим женским чутьем, подобная отзывчивость была связана с испытываемым ими дефицитом девичьего обожания или же хотя бы признания их достоинств, на которые способны молоденькие девушки в своих взаимоотношениях с более взрослыми ребятами.
     Моими редкими сексуальными партнерами были друзья этих друзей, которые обычно не были знакомы друг с другом. Я проявляла инициативу на вечеринках в отношении тех из них, в которых угадывала способность к молчанию, оберегающую девушку от сплетен. Возможно, в ком-то из них я ошиблась. Кто знает? С самого начала я четко давала им понять, что не заинтересована в продолжении. Оставалась у них почти до утра и, в минуты утоления голода, смотрела им прямо в глаза с определенной долей презрения, будто мстила им.
     - Зачем все же они были тебе нужны?.. То есть, понятно зачем, но чем был плох Женя? Разве он не мог стать хорошим любовником?
     - Он не был настоящим мужчиной. Я была им увлечена, но одновременно отчасти презирала его: он не мог сдержать слова, забывал возвращать одолженные у друзей деньги, употреблял "травку", и вообще мне казалось, что у него отсутствовало чувство собственного достоинства. Женя был балагуром, шутом, Иванушкой-дурачком в группе и на курсе. В его отсутствие ребята скучали. Даже на уроке без него становилось скушно и непривычно тихо. Один из преподавателей мог, обратив внимание на странную тишину, спросить с юмором о причине непривычного молчания и сам себе ответить: "Ах да, Григорьева нет". На первом курсе я видела перед собой совсем юного мальчика, в котором совершенно не чувствовалась мужская жилка. С Женей было весело и задорно, и веселое времяпровождение вызывало во мне большие симпатии к нему. С ними можно было играть, не задумываясь о границах. Я могла сказать при всех: "Покажи свою задницу, и я тебя поцелую", и он приспускал задорно брюки, показывая верхнюю часть попки. Но я лишь смеялась вместе с другими свидетелями этой сценки, не сдержав обещания.
     Рассказывая, Алина иногда параллельно иммитировала движения и эмоции Жени, обнаруживая незаурядные актерские способности. Сценка полураздевания и демонстрации попки была разыграна очень достоверно, и хотя обошлось без натуралистических деталей, во мне даже возникло ощущение, что и я присутствовал при этом.
     - Андрей, - продолжала она, - был абсолютно другим. Он вел себя как взрослый сформировавшийся мужчина, и с ним я бы не смогла себе позволить того, на что отваживалась с Женей, например, открыто флиртовать с другими или же сесть на его глазах в иномарку и укатить с кем-нибудь из друзей Юры. Весь облик Андрея свидетельствовал о том, что сотворить с ним подобное невозможно. Всю жизнь после его гибели я тоскую по нему, хочу встретить такого мужчину, но скорее всего это уже относится к области фантастики... А с Женей я проделывала такое. Конечно, он чувствовал себя уязвленным, но вместо того, чтобы властно покончить с моими выходками, раз и навсегда указав мне, что ничего подобного он больше никогда не допустит, Женя удрученно отходил в сторону и замыкался в себе, беснуясь внутри.
     - Почему же ты не освободила "площадку" для других?
     - Моя мама говорила то же самое... Не знаю что ответить. Скажу снова, что мне было интересно с моим юмористом, мне нравилось удерживать его в подчинении, играть им как марионеткой. Так в приколах Жени и в моем полусерьезном увлечении им прошли почти все студенческие годы. Замуж до окончания университета мне не хотелось, а Женя подходил дпя развлечений. Спать с ним мне не хотелось, потому что он раздражал меня своей нерешительностью и неопределенностью. Наши встречи распространились с университета на квартиры родителей, в которых кроме разговоров, поцелуев, объятий и контролируемых мною ласк под музыку больше ничего не происходило. Он никуда меня не приглашал. Наши взаимоотношения протекали на виду у однокурсников и наших родителей, которые привыкли к нам как к части интерьера.
    
     - Многие недоумевали, замечая мою раздражительность: они же были свидетелями убедительных проявлений его несомненной любви ко мне. Он весь загорался при моем появлении, почти прилипал ко мне; его молодое сильное тело касалось меня при любой возможности, а глаза смотрели преимущественно в мою сторону. В годы моей учебы разрешили транслировать музыку на перерывах, и случалось, он встречал меня на выходе из аудитории извивающимися движениями тела в такт музыке. Обычно вслед за его дурачливыми извиваниями под танцевальные ритмы загорались и другие ребята, и получалось, что мой выход после лекции происходил под акомпанимент музыки и танцев. Такие сцены заводили нашу группу или чуть ли не весь курс. Но в повседневной жизни его любовь мало проявлялась в поступках. Женя был неглупым парнем, у него были интересные друзья, о чем я могла судить, говоря с ними по телефону в тех случаях, когда они разыскивали его у меня дома. Я спрашивала Женю о причинах, препятствовавших ему познакомить меня с ними.
     - Кому ты не доверяешь, - допытывалась я, - мне или им.
     - И тебе, и им, - ответил он. Вероятно, он действительно опасался, что я оставлю его и уйду к одному из его друзей.
     - Тебе удалось выяснить какие-либо причины его инфантильного поведения? С ним что-то произошло в детстве, затавившее его чувствовать свою ущербность в чем-то? Может быть, это гены?
     - Может быть, может быть, может быть... – казалось бесконечно твердила Алина, задумавшись над моими предположениями. – Не забывай также, что он употреблял "травку".
     - Что же тебя удерживало с ним? – неожиданно для себя снова выпалил я свой дурацкий вопрос.
     - Опять ты за свое! Женя был одним из самых интересных и обаятельных парней в группе и, может быть, на курсе. Меня очень привлекала его внешность. Я любила погружаться в его серо-зеленые глаза, с которыми контрастировали темные волосы. У него была сладкая полудетская улыбка, - вдруг улыбнулась она помимо своей воли. – Мы были самой известной парой, и этот факт глушил инициативу у других ребят. Словом, труба, замкнутый круг... Шутки, смех, поцелуи, а затем – раздражение, вспышки гнева и побеги в импортных машинах приятелей на глазах беспомощного Жени, чью волю еще больше парализовали подобные унижения.
    
     Выпроводив очередного клиента, Алина вернулась ко мне непривычно энергичной, будто и не было у нее полчаса изматывающего сервиса. Оказалось, она собралась рассказать об одном необычном поступке своего бывшего влюбленного поклонника.
     - Мне запомнилась на всю жизнь его отчаянная попытка вырваться из этого замкнутого круга. На третьем курсе нас пригласили на свадьбу. – Алина подалась вперед и опустила сложенные на груди руки, но оказалось, что она настолько спешила приступить к рассказу, что забыла застегнуть блузку, и та, освободившись от ее рук, распахнулась и открыла слегка опавшие белоснежные груди. Заметив свою оплошность, Алина быстро запахнула блузку, справилась со смущением и, продолжив рассказ, в считанные мгновения застегнула пуговицы.
     - Женя приехал туда раньше. Я же любила опаздывать на все вечеринки и свадьбы, чтобы привлечь к себе внимание. Он уже почти свыкся с мыслью о моем отсутствии и потому, увидев меня, уже не отходил ни на шаг. Мы находились в пригороде Москвы, рядом с лесом, и туда, на окраину леса, Женя сумел меня увлечь. Обстановка вполне способствовала его намерениям: свадьба была в разгаре, воздух был наэлектризован любовным томлением целующихся парочек. Некоторые из них искали уединения. К тому же стремился и Женя. Там, на границе темного леса и пустоши, поросшей травой, он убеждал меня укрыться в машине одного из однокурсников и наконец-то преодолеть последнюю границу, разделяющую нас. Я не могла согласиться с такой глупостью: сплетня о нас мгновенно распространилась бы от владельца машины ко всем знакомым. Лечь с подобной мыслью в машину было равнозначно для меня занятию сексом на их глазах.
     Женя был крайне огорчен, и стал утрачивать самообладание.
     - Да что я должен из-за тебя заниматься онанизмом? Я уже больше не согласен ждать!
     Его гнев вызвал у меня совершенно нежелательную для него реакцию: рассердившись, я становилась все более непреклонной. И тут случилось то, чего я не могла предвидеть. Женя упал на колени, клялся в своей любви, твердил, что ради любви ко мне он, в конце концов, может потерпеть без секса в машине. Наконец, он с неожиданной для него решимостью предложил мне выйти за него замуж, пообещав раз и навсегда распрощаться с наркотиками.
     - Только не вздумай когда-либо обмануть меня с другим. Я этого тебе никогда не прощу. Клянусь, я тебя зарежу! – пригрозил он в исступлении. У меня не было никаких сомнений в том, что он не шутил. На моих глазах был совершен настоящий мужской поступок. Но в тот момент я так и не смогла отказаться от привычки играть чувствами своего поклонника, совершенно не щадя его самолюбия; и когда Женя снова повторил свое обещание отказаться от наркотиков, я оттолкнула его пренебрежительной реакцией:
     - А мне какое дело? В конце концов это твоя проблема, а не моя!
     Да, я снова сломила его, и он оставил меня, вернувшись на свадьбу. Мы были приглашены как представители жениха, а невеста и ее подруги были из Института иностранных языков. К ним-то и направился Женя. Его месть была банальной – обыкновенное демонстративное ухаживание. Он танцевал с девушками вызывающе по отношению ко мне, буквально прилипал к ним и пытался разбить их сердца обольстительной улыбкой. В электричке, на обратном пути, Женя по-прежнему не расставался с девушками, а выйдя из нее, ехидно взглянул в мою стороную и ушел провожать их в метро. Пыхтя от злости словно раскаленный чайник, я вызвала одного из своих приятелей и укатила с ним домой. Мама была очень поражена моим поступком; как же, у парня были самые серьезные намерения. Ей хотелось верить, что обещание Жени по поводу наркотиков было вполне выполнимым. Она долго отчитывала меня, неоднократно повторяя, что можно было еще хорошенько подумать по поводу свадьбы, но продемонстрировать полное безразличие в отношении его вполне серьезного обещания покончить с опасной привычкой, разве это не бесчеловечно?
    
     Я слушал Алину, изучал выражение ее лица и размышлял, молча солидаризируясь с незнакомой мне мамой: «Как часто встречающиеся в нашей жизни на первый взгляд случайные встречи и события посылают нам особые знаки, которые необъяснимым образом предсказывают последующие события или же предлагают счастливые повороты судьбы! Но не каждому из нас дано заметить или почувствовать эти знаки. У меня не было сомнений в том, что Алине не дано было понять их, иначе трудно было объяснить, как ей, интересной и способной девушке, а ныне – молодой женщине в жизни так не везло.» Алина совершенно не подозревала о моих философских размышлениях и увлеченно продолжала слегка театрализованный рассказ.
    
     - В университете я появилась во всеоружии: обольстительно накрашенной и одетой в открытое обтягивающее платье. Женю я упорно не замечала и беспрерывно кокетничала с парнями. Он постоянно находился на близком расстоянии от меня, страдал и дрожал от желания прикоснуться ко мне. С апреля до июня я игнорировала любые попытки примирения, презрительно отдаляя его от себя, и, сосредоточившись на учебе, сдала все экзамены на "пятерки". Он без моей помощи закончил учебный год с довольно бледными оценками. Я полагаю, что это был для него серьезный урок. Период остракизма завершился накануне следующего учебного года. На одной из лекций Женя повернул свою голову назад, в мою сторону, и на виду у преподавателя и всей группы надолго демонстративно уставился в меня влюбленными глазами. Преподаватель не выдержал.
     - Как кот на сметану облизываешься... Твоя фамилия скоро станет Кривошеев! Сядь с ней рядом или позади нее и смотри себе.
     Тут Женя резко развернул к себе руками голову своего соседа и впился в него длинным поцелуем. Раздался дикий смех. Все приняли шутку, и даже расцелованный парень не рассердился. Трудно было на него сердиться.
     Женя снова блестяще шутил, и в этом с ним никто из нашего окружения не мог сравниться. Снова возобновились совместные сидения на лекциях, и он настолько плотно придвигался ко мне, что слышала его шумное дыхание и чувствовала все напряжение его сексуального влечения. Возобновились домашние объятия под музыку, требовавшие моего бдительного контроля.
    
     - Было бы смешно отрицать, что нередко и во мне клокотало сексуальное влечение, и тогда я одевалась провокативно: обнажала грудь глубоким декольте и упаковывала ножки в эротичные чулки. Кстати, к тому времени наша пара превратилась в троицу. На занятиях с нами сидел один женатик. Он же после занятий заполнял инициативный вакуум Жени, приглашая нас в кино или кафе за свой счет. Жизнь била в нем ключом: его прямо-таки распирали украинские добродушие и оптимизм. «Вот увидите, - уверенно порясал он указательным пальцем, - скоро в Европе русских и украинцев будут хватать на улицах за полы одежды, прося рубли и гривны!» Однокурсники прозвали его «Батька Махно». В университете я сидела между ними. Женя обычно располагался со стороны высокого разреза в юбке, соблазнительно обнажавшего бедро. Он млел и стонал:
     - Это же просто бессовестная пытка!, - и приклеивался рукой к бедру. Тридцатилетняя незамужняя преподавательница физиологии, известная своей склонностью к молоденьким студентам, в такой ситуации незаметно для себя выдавала свое тайное увлечение Женей, завистливо и настойчиво предлагая нам принять нормальное положение. Повторное замечание она уже сопровождала просьбой к Жене занять место со стороны женатика.
     - Я что гомик? – отбивался он и обещал не отклоняться от урока. Когда все повторялось, она грозила удалить его с урока с последующим приглашением на воспитательную беседу.
     - Опаньки! Почему все женщины любят со мной только беседовать? – парировал он и тут же мгновенно предотвращал неминуемое наказание: - Все-все, я весь во власти физиологии.
     Двойной смысл его ответа вызывал неминуемый смех студентов и вынужденную улыбку преподавательницы, которая однажды уже вызывала Женю в свой кабинет на разговор тет-а-тет и, сославшись на его низкую оценку, приглашала домой, обещая безвозмездную помощь в учебе. Я ничуть не сомневалась в том, что если бы он верил в возможность сокрытия измены от меня, то его любознательность и сексуальная озабоченность привели бы его к ней в постель. Пока же он только бравировал на перерывах:
     - А я все-таки соглашусь на ее помощь! Она может многому научить!
     - Пожалуйста, - внешне спокойно звучал мой ответ, - но запомни, что я не пользуюсь ширпотребом.
    
     Вероятно, к концу университета Женя все же повзрослел, хотя и не кардинально. Не думаю, что он стал намного более уверенным в себе, но, по крайней мере, уже не опасался разыгрывать меня, в чем-то копируя мою манеру игры с парнями. Однажды я обратила внимание на его необычную сдержанность, стремление отдалиться от меня. Его правая рука постоянно возникала на уровне лица, и я вскоре заметила на пальце обручальное кольцо. Выражение лица Жени было серьезным и отражало чувство вины и вынужденной предопределенности.
     - Извини, мне пришлось жениться, обстоятельства принудили, - произнес он виноватым тоном повзрослевшего мужчины. Не скрою, несколько мгновений я пребывала в шоке, подсознательно вертя головой, то наблюдая за ним, то обследуя соседей, до тех пор, пока мне на глаза не попался «Батька Махно», тот единственный женатик в нашей группе. В голове у меня "включилось зажигание", и я улучшила момент, чтобы рассмотреть его правую руку. Да я не ошиблась, на его безымянном пальце белела полоска, свидетельствовавшая об исчезновении обручалки. Торжествующе указав в его сторону, я произнесла безразличным тоном:
     - По мне, ты можешь жениться хоть сегодня!
     К тому времени Женя стал реагировать все более агрессивно на мои даже влолне безобидные контакты с мужчинами. Он все меньше замыкался в себе, все активнее демонстрировал недовольство. Надо же мне было появиться на выходе из университета с молодым преподавателем после случайной встречи с ним именно в тот редкий день, когда Жене удалось выпросить машину у своего отца! Он сидел в машине с нашими однокурсниками, ожидая меня, а преподаватель, ни о чем не подозревая, продолжал беседовать со мной. Беседа немного затянулось, и когда у Жени сдали нервы, он неожиданно для меня сорвал машину с места и на большой скорости удалился. Понадобилось несколько дней, чтобы рассеялись следы гнева у нас обоих.
     Время шло, однокурсники и преподаватели, наблюдая наши многолетние отношения, уже не сомневались в том, что мы поженимся. Я, скорее всего, была единственной, которая не разделяла их уверенность.
    
    
    
    
    
     Глава 9
     Ее Величество История
    
     "Я не видел города с такой легкой атмосферой... Лучшие годы юности я провел в Риме, живал в молодые лета и в Вене и мог мерять духовный "климат" одинаковым масштабом: нет другой Одессы – разумеется, Одессы того времени – по мягкой веселости и легкому плутовству, витающим в воздухе, без всякого намека на душевное смятение, без тени нравственной трагедии. Я не скажу, Боже упаси, что обнаружил в этой атмосфере избыток глубины и благородства, но ведь ее ласкающая легкость именно и состояла в отсутствии какой бы то ни было традиции... Город эфемерный, как клещевина пророка Ионы, и все, что произрастает в нем, - материальное, нравственное, общественное – тоже Ионова клещевина, преходящий случай, острота, авантюра. Правда, конечно, дело почтенное, но и ложь не преступление, ибо ведь и у собеседника есть кипучее, гибкое, мгновенно вспыхивающее воображение. Добавьте еще ненасытное любопытство к тому, что принесет восходящий рассвет, всякая весть о нем – великое событие, толпа бурлит, руки взметаются ввысь, стены биржи и столики кафе сотрясаются от буйства криков. Поцелуи тоже дешевы, более чем дешевы – даром (и однако эти девушки, сколько мне помнится, все впоследствии вышли замуж и все до одной стали напористыми матронами)". Так утверждал Владимир Жаботинский, и я прочитал эти строки из его "Повести моих дней" только через лет тринадцать после моего переезда в Одессу, чтобы восхититься тому факту, что и через лет восемьдесят атмосфера приморского города не претерпела крайних метаморфоз.
    
     Я сидел в читальном зале библиотеки Одесского университета и с сочувствием к самому себе рассматривал появившийся от длительного конспектирования мозоль на пальце. Нет, мне, как и всем другим в то время, не пришлось учиться "во французской стороне, на другой планете", но в Одессе еще можно было отыскать следы французского влияния, как впрочем и греческого, итальянского и тем более еврейского. Взгляд непроизвольно задержался на пока все еще непривычном обручальном кольце. Моя "француженка" (так я нередко называл свою жену) уже давно вернулась с работы и томилась у телевизора, а затем - на диване под одеялом, ожидая меня. Курсовая работа по греческой мифологии в последние дни разлучала нас до позднего вечера. Я списывал чужие идеи об Афродите и пытался предложить свои, еще довольно наивные.
     Мне приходилось искусственно ограничивать сексуальность "моей" интригантки и ненасытной блудницы Афродиты и немного приближать ее к адаптированному для школьников образу одной из двенадцати великих богов Олимпа, идеальной классической богини любви и красоты, плодородия, вечной весны и жизни, иначе законопослушная молодая доцент могла возмутиться, обнаружив в описании богини опасные приметы порнографии. Дореволюционные историки и философы описывали ее сексуальность почти как преступную доминанту, управлявшую ее поведением, а я читал их и, поглядывая на задрапированные прелести юных студенток, томился по телу моей Илоны. Некоторые специалисты полагали, что Афродита была и богиней браков и родов, но другие подобное заключение в отношении развратной небожительницы отвергали как нонсенс. Намного позже я смог с легкостью убедиться, что западные исследователи шли по следам своих предшественников, а советские авторы вынуждены были приклеивать богине в своих выводах фиговый лист как можно больших размеров. И вообще вся эллинская развратная по современным меркам божественная братия представляла для них очень проблематичную тему для исследований и преподавания.
     Какой откровенно бунтарский и аморальный подтекст мог обнаружиться в нежелательных подробностях бунта Кроноса, изложенных Гесиодом в его "Теогонии"! По древней версии Кронос, сын Земли и Неба, или же Геи и Урана, серпом отсек член собственному отцу и бросил его, извергавшего белую пену, в море. И з той пены ("афроса"), а по просту божественной спермы, родилась Афродита в море, вблизи Кипра, и вышла на берег острова Крит. Внутренний пыл (еще бы он не был у девы, родившейся от такой мощной спермы!) позволял ей проявлять себя повсюду: вот она в ипостаси жены Ареса становится любовницей Посейдона, заводит роман с Гермесом и рожает Гермафродита, а пожелав Диониса, производит от него на свет страшную уродину полубога Приапа; у нее возникает бурная страсть к Адонису, но она и не пренебрегла краткосрочной связью с Анхисом, разрешившись от нее Энеем; она заботится о похоти своего любовника и приводит к нему девушек.
     Мне приходилось писать не о сперме, а о привычной всем морской пене, скромно и мимоходом обращаться к иным толкователям версии рождения Афродиты от Урана, заменившим сперму кровью оскопленного родителя, более широко интерпретировать классическую версию Гомера, излагающую известный миф о ее рождении от Зевса и Дионы. Я добросовестно описывал социальные корни и философские мотивы ее брака с исскусным мастером безобразным и хромоногим Гефестом и походя касался проблемы пояса Афродиты с помещенными в нем любовью, желанием и словами обольщения, разжигавшими страстное влечение у ее жертв. В самых неожиданных ситуациях – в лучшем случае во время завтрака, обеда или ужина, а в худшем – в моменты интимных метаморфоз, - на меня сваливались подсознательно разыскиваемые подходы к анализу этических и психологических аспектов плодов любви Афродиты к Аресу – Деймоса (Страха), Фобоса (Ужаса), Гармонии, Эроса и Антэроса или же к обоснованию мифологической и исторической подоплеки во многих других ее эпизодических шалостях эротического или просто интриганского свойства с жителями божественного вертепа и избранными ею смертными – царем дарданов Анхисом или же аргонавтом Бутом.
     На мифическую богиню, которая не ведала любви в браке, древние греки спроецировали принятое в их цивилизации разграничение между любовью и браком. Они же с целью закрепить с помощью мифа чуть ли не признанное у них равенство гетеросексуальной и гомосексуальной любви со временем оставили в сфере ее ведения гетеросексуальные физические наслаждения, а возвышенные переживания влюбленных и влечение взрослых мужей к подросткам передали под опеку ее отпрыска Эроса. Но об этом в курсовой работе желательно было писать вскользь, или же вообще не упоминать при существовании законов, грозивших наказанием за гомосексуализм. Как мне нужно было поступить с менее изученным женским гомосексуализмом в Древней Греции? Свою религиозную школу "Обитель служительниц Муз" на острове Лесбос поэтесса Сапфо посвятила Музам и Грациям, не забыв отдать ее под покровительство чувственной Афродиты. Чем занималась она там с некоторыми девушками из элитных семей помимо преподавания поэзии, музыки и танца?
     Какие скрытые помыслы, навеянные мифом о возвращении Афродитой девственности в морском купании у Кипра, могли прежде появиться у неустоявших перед соблазном девушек! Но прошли годы, и кто уже сегодня в свободном мире придает этому значение? Напротив, сохранившие девственность женщины, считающие себя старыми девами, прибегают к помощи хирурга, чтобы не изумить своего избранника.
    
     Прошло семь месяцев с того казалось прекрасного дня в доме у Лены, завершившегося так непредсказуемо трагически для нас двоих. Переживания довели меня до грани отчаяния, я утратил интерес ко всему, кроме попыток встретиться с нею. Она резко отказывалась до тех пор, пока не поняла, что я ни за что не оставлю ее в покое. По крайней мере, так прозвучало ее объяснение к решению встретиться со мной. Мне же очень хотелось верить, что она надеялась услышать от меня слова, которые облегчат наше примирение. И я снова увидел ее, и почувствовал как в меня проникала умиротворенность, которой так и не удалось вытеснить полностью всеподавляющую тревогу.
     - Только теперь я начинаю понимать, что не так уж много мне нужно для счастья - всего видеть тебя, находиться с тобой рядом. Леночка, кувшинка моя, мне без тебя белый свет не мил, - проговорил я скороговоркой, даже не осознавая того, что она-то слышит от меня довольно распространенную фразу. Для меня же в этой фразе звучала правда о моей боли, о моей жизни.
     - Я знаю, что я... что я тебе небезразлична...
     - Небезразлична? – отчаянно прервал я ее. – Да я без тебя не представляю жизнь свою! Чем я еще могу доказать тебе свою любовь?
     - Да, я знаю, что ты меня любишь, - она замолчала и опустила глаза вниз, подыскивая слова. – И я... и мне будет трудно без тебя. Но ты никогда не забудешь Юлю и будешь любить ее тоже. Я же не представляю жизнь втроем. Не такой я представляла свою любовь...
     "Какая же странная логика! – мучительно подумал я – И можно ли назвать это логикой?" Где уж мне в то время было понять, что такая логика называется женской, и сколько бы мужчина ни старался, он никогда ее до конца не поймет.
     - Лена между мною и Юлей никогда ничего не было. Это была безответная любовь.
     - Я знаю. Я знаю, - тихо повторяла она. - Ты очень страдаешь. Но... будь мужчиной, постарайся выдержать все это. Будь счастлив! И не ходи за мной – тебе ничего не поможет. Я так решила.
     Она уходила от меня быстрыми уверенными шагами, не оглядываясь. Я почувствовал сильную внутреннюю боль, словно оторвали от меня мою половину и изгнали из рая, словно меня расчленили и вскоре мне предстоит умереть. Все эти годы я струдом отгоняю от себя мысль о том, что потерял ее оттого, что не обладал способностью убеждения. Со временем ко мне стала приходить уверенность в том, что научился убеждать, вот только уже ничего нельзя изменить. А в те минуты я смотрел на удалявшуюся Лену, и вдруг, будто себе во вред, страстно захотел не то вспомнить, не то угадать под платьем ее тело – переход шеи в спину, нежные выступы лопаток, плавное скольжение линии спины книзу - к аккуратным белоснежным ягодицам. "Мне уже никогда не дано все это увидеть, ни ее, ни ее тело", - не то прошептал, не то простонал я и почувствовал как несколько слезинок размыли контуры ее фигуры. В те минуты мне казалось, что в меня пытается проникнуть ненависть к Юле, и я все еще находил в себе силы ей противостоять.
    
     Меня посещали мысли о самоубийстве, об отъезде в тундру или к двоюродному брату в Ленинград. Через недели полторы мне сообщили, что Лену познакомили с лейтенантом, приехавшим к своим родителям в отпуск. Вероятно, это случилось уже к моменту нашей последней встречи. Ее родители будто очень спешили разлучить меня с ней, и никто не сообщил мне подлинную причину их опасений. Как несложно мне предположить: не мешала ли ее родителям моя национальность?
     В эти дни из Одессы к родственникам приехала моя дальняя родственница по бабушке в сопровождении своего брата. Моя мама уговорила меня проведать их – скорее всего она спасала меня вместе с родственниками от мук. Илона оказалась красивой изящной брюнеткой с блестящими волнистыми волосами. "Какое странное наваждение, - решил я, - словно передо мной стоит повзрослевшая Лариса из шестого класса!" Из ее темно-карих глаз струился успокаивающий теплый свет, и в нем хотелось расстворить свою боль.
     Через месяц Лена поспешно вышла замуж за своего лейтенанта и уехала на Дальний Восток. Те дни превратились в посланников мрачных бед. Вслед за ее отъездом я пережил не менее страшную боль: умер мой отец. Через две недели я поспешно оставлял свой город, собираясь в Одессу на свою свадьбу. И тогда пришла еще одна нежданная беда: внезапная смерть брата в одесской клинике, и я безуспешно пытался отогнать от себя прочь боль по умершим отцу и брату, по исчезнувшим из моей жизни Юле и Лене и пугающие мысли о плохих предзнаменованиях.
    
     Астрологи обещают гармонию и стабильность Льву и Весам. Со стороны мы с Илоной именно такая гармоничная и стабильная пара. Все родственники и знакомые завидовали нам, нашей трогательной заботе друг о друге, нашему взаимопониманию. Подростком я страдал, не дополучая много тепла и заботы, и очень надеялся, что брак компенсирует мне несбывшуюся эмоциональную поддержку, которую мало могли дать больные родители. Мои надежды сбылись: моя жена, в двеннадцать лет оставшаяся без мамы, с детства мечтала о семейном тепле и ласке. Как она угадала во мне ласкового и заботливого мужа? Как я почувствовал, что получу от нее долгожданную нежность и материнскую заботу? Она приняла меня с моими утратами, болью и горькими разочарованиями, как приняла без каких-либо возражений мою Историю, словно смирилась со второй женой. Мое самолюбие тешили частые взгляды мужчин в ее сторону, а когда мой приятель, впервые увидев ее, воскликнул "Настоящая француженка!", я поспешил перенять этот комплимент, доставляя удовольствие Илоне.
     Но идеальных пар не бывает – мы оба были молчаливы, подолгу порознь читали в разных углах и поглядывали на светящийся экран, и со временем стали ощущать дефицит общения. Изредка молчание пробивалось неожиданно громким голосом жены и срывавшимися с ее губ обидными словами, вызванными коротким замыканием во взаимопонимании и материальными проблемами. А разве они могли не возникнуть у студента-заочника, вновь ставшего художником-оформителем на заводе, и библиотекаря со скудными ставками? Астрологи пророчат творческую эйфорию Весам и Водолею, и иногда я задумываюсь, а был бы я более счастлив с Водолеем?
    
     Брак принес мне ранее мало изведанное мною в моей семье чувство локтя. У жены были братья, младшая сестра и бесчетное число других близких людей, а мы с ней через год пополнили их круг нашим сыном. Так у меня появилась новая большая семья из обширного круга родственников. Приходилось привыкать к тому, что родственники – это и взаимная поддержка, но иногда и внезапные ссоры.
     Младшая сестра жены вносит в жизнь мужчины довольно запутанный клубок эмоций – она еще не женщина, но уже и не девочка. Если не сдержаться, упустить контроль за недремлющей чувственностью - можно и не заметить, как соскользнешь в мир фантазий. "Будь осторожен, - напоминал я себе, - в мире есть множество опасных примеров". Как хорошо, что она быстро подрастает и вот уже должна уходить в другую семью.
     - Что приуныла сестричка?
     - Что-то боязно "брат", - в тон мне отвечает она, - через неделю свадьба. Хотя бы все уже поскорее было позади.
     - А ты не бойся, мы же не в давние времена живем, - пытаюсь шутить я. – Вот когда-то в Древнем Риме невест с неимоверной жестокостью лишали девственности, сажая на огромный фаллос Мутуна Титина. Он же был римским двойником древнегреческого божества Приапа с двумя фаллосами. Так что сегодня все происходит намного гуманней.
     - Не пугай ребенка! – вступается за сестру Илона. – И вообще, какие там "тити" ты имеешь в виду?
     Сестры дружно засмеялись, а младшая закачалась в конвульсиях истерического смеха, разряжая тем самым охватившее ее нервное напряжение.
     - Нет, не искажай мои слова. У римлян действительно был бог производительных сил природы Мутун Титин, и у его скульптуры была такая функция.
     - Я даже не заметила, как ты стал у меня циником, - с добродушным юмором пытается завершить инцидент жена.
    
     Все мужчины беззастенчиво подсматривают за женщинами или же развлекаются угадыванием женского тела под одеждой во всей его наготе или же в ее обольстительных фрагментах. Обычно они делятся на тех, кто занимает свои мысли этим развлечением иногда, кто умеренно увлечен увлекательным для них и часто раздражающим женщин занятием и кто помешан на подобном хобби безоглядно. Я никогда не отказывал себе в удовольствии смотреть на женщин, но в дни своей молодости очень редко пытался представить женскую наготу под одеждой во всех очаровательных подробностях. Лишь в последние годы, когда ко мне пришло достаточно убедительное осознание преходящего характера бытия, мой мозг стал чаще уделять внимание "прочтению" женского тела и перешел в умеренную фазу, стараясь соблюдать приличия.
     В летнюю сессию одесское солнце бывает беспощадным и заставляет однокурсниц и прохожих молодых особ сводить свой гардероб к вызывающему минимуму. Приезжим он может казаться непривычно ярким и даже крикливым. Мужскому составу курса приходится нелегко – испытания летним зноем, недовольные лица преподавательниц, раздраженных духотой, молодостью студенток и домашними заботами, и предэкзаменационные волнения осложняются сексуальными переживаниями. Требуются чуть ли не филигранное мастерство общения с противоположным полом и строгий самоконтроль, чтобы не дойти до нервного срыва.
     Мой путь от здания факультета до трамвайной остановки предельно прост – иду прямо, не сворачивая, умеренно брожу взглядом по сторонам и усмехаюсь в унисон внутреннему ощущению будто я перемещаюсь вдоль подиума, по которому с томной независимостью проплывают студентки, судорожно цепляющиеся за островки прохладной тени. Пока трамвай устало преодолевает в вязкой духоте бесконечно длинную улицу Советской Армии (в прошлую и нынешнюю капиталистические эпохи - Преображенскую), увлекающую меня от озабоченных студентов и бледнолицых туристов к дышащей перегаром Молдаванке, я успеваю освободиться от университетской атмосферы под влиянием чар загорелых декольтированных бюстов и просящихся наружу ног, заполняющих трамвай с достоинством выходящей из морской пены Афродиты. Близкое соседство полуодетых женских тел с откровенными намеками на отсутствие бюстгальтеров, сжимает пружину эротических ощущений до предела, за которым они приобретают способность концентрировать под животом обжигающие волны раскаленной чувственности, и пробуждает фантазию об участии в оргии. «Интересно, - неожиданно откликаются мысли, все чаще примеряющие на себя профессиональную тогу, - не так ли чувствовал себя Карл II, охотно принявший прозвище Старина Роули в честь одного из лучших жеребцов из королевской конюшни, развлекаясь сразу с несколькими своими любовницами, которых финансировал Людовик XIV в надежде удержать под своим контролем английского короля?» Хорошо, что вид тенистых и почти безлюдных улиц после выхода из трамвая помогает разрядить психологический накал. Совсем скоро на непрерывной линии домов и заборов возникнет калитка в узкий дворик и открытая дверь в маленькую квартирку с занавеской, оберегающей ее от мух. Наконец-то все соблазны позади, и я отодвигаю занавеску, чтобы переместиться в спасительную прохладу. Но что это? В просматриваемом сквозь кухню фрагменте комнаты сидит обнаженная девушка с не по сезону белоснежной кожей, прижимая к миниатюрной груди сосущего ребенка. Меня выводят из неожиданного оцепенения не сразу замеченные на юной наготе белые трусики, и я, узнав в девушке сестру Илоны, тут же вываливаюсь назад в прожженный солнцем дворик. Через минуту доносится долгожданный крик двух сестер:
     - Все уже. Можешь зайти.
     - Спасибо, девочки, а я уже хотел возвращаться в университет.
    
     По дороге с завода к трамвайной остановке я увидел недалеко от себя Юлю. "Боже мой, она в Одессе! – Сердце мое забилось в груди, приближаясь в сумасшедшем темпе к порогу дозволенного. - Это же чудо, что она мне встретилась. Теперь я могу поверить – чудеса бывают." Ускорив шаги, я всматривался в знакомое красивое лицо с умиротворенным выражением и узнавал ее русую косу. Когда она скрылась за поворотом, я похолодел в летнем зное от страха потерять ее и принялся бежать, крича на бегу не своим голосом: "Юля-я-я! Юля-я-я!" Мне было все равно, что думают обо мне прохожие, мои мысли были заняты тем, чтобы не упустить ее и никого не сбить с ног. Миновал поворот, и я снова мог видеть ее фигуру. Спустя несколько секунд расстояние между нами сократилось до считанных метров. "Юля-я-я!", - в восторге вскричал я снова. Девушка испуганно оглянулась, и в тот миг мне захотелось умереть. Да, это была ужасная ошибка. Теперь я не столько замечал, сколько угадывал прохожих, оглядывавшихся на меня с вопросительным выражением лица; их фигуры плыли у меня перед глазами. Я присел на ступеньки аптеки и заставил себя дышать глубоко, но вместо желанной свежести к сознанию пробился запах нагретого пыльного асфальта. Ощущение времени исчезло во мне, и когда я очнулся, чтобы окончательно расстаться с грезами ценой обжигающей грусти, не сразу смог сообразить, сколько просидел на тех случайно подвернувшихся ступеньках.
     Через несколько дней мы с Илоной и сынишкой зашли к окулисту, чтобы проверить опасения по поводу его зрения. Пожилая женщина обнаружила близорукость у нас обоих и заключила:
     - Ну что ж, дружок, у тебя наследственный подарок от папы.
     Мой самообман был всего лишь гримасой близорукости.
    
     Семейная жизнь пока еще только набирала разгон, но студенческие интересы менялись круто. Меня увлекало из объятий магии Киевской Руси, мерцавшей отблесками божественного сияния собора Святой Софии, притяжение английской истории. Я нисколько не сомневался в причинах. К ним тянулся давний след моей любви к Юле, воображение которой я пытался поразить знанием на тех редких уроках английского, где судьбе только и угодно было соединять нас на время. Из всего огромного скопления книг на бесконечных полках читального зала и библиотечных хранилищ мне больше всего хотелось вздыхать запах изданий, посвященных европейскому средневековью и прежде всего – средневековой Англии. Но разве можно было изучать историю Англии, пренебрегая драмматическими взаимоотношениями с Францией? Мое любопытство не могло удовлетвориться только изучением общепринятых общественных или же политических сюжетов, оно полностью удовлетворялось только после ознакомления с личной жизнью известных лиц. В том любопытстве было много от подглядывания в замочную скважину, но пусть никто не пытается убедить меня, что ему не хотелось бы этого делать в реальной жизни. Всем этого хотелось бы, вот только приличия и воспитание нас останавливают. А в Истории то и прекрасно, что подглядывание не возбраняется.
    
     Как же часто в прошлом чувства возобладали над политическими интересами! Каюсь: это утверждение неточно, поскольку подобное продолжается и в наше время. Но тогда меня могли поразить только страсти, очень далекие от современности. Разве можно было пройти мимо легкомысленных похождений французской королевы Алиеноры Аквитанской? Во время Второго крестового похода они настолько взбесили ее мужа Людовика VII Капета, что он решился добиться труднодостижимого согласия римского папы на развод с ней и отказаться от богатых территориальных приобретений на юго-западе королевства, полученных в качестве приданого в результате их брака. До какой степени нужно было рассердить короля, чтобы он сам пожелал расстаться с огромными земельными владениями! Но по иронии судьбы на герцогине Алиеноре, признанной первой красавице Западной Европы, женился Генрих, герцог Нормандский и граф Анжуйский. Ему предстояло всего лишь через два года после этого брака под именем Генриха II основать английскую династию Плантагенетов. Она не только принесла ему приданое в виде огромных владений, именуемых во Франции Аквитанией или Гиенью, а в Англии – Гасконью, но и родила четырех сыновей, одним из которых был Ричард Львиное Сердце. Удивительные отношения сложились между прежним и нынешним мужем Алиеноры Аквитанской! Они ссорились и мирились, и Генрих II в интересах борьбы на континенте со своим братом Жоффреем даже встречался в Париже с Людовиком VII, чтобы в обмен на его обещание о помощи через два года совершить церемонию оммажа, превратившую его в вассала капетингской династии на принадлежавших ему континентальных владениях. Хитер был Генрих, знал что это временный шаг, поскольку королевская власть во Франции была слаба. Через несколько месяцев после совершения оммажа он захватил замки, ранее обещанные Людовиком как приданое его дочери от второго брака, и чуть ли не насильно обвенчал трехлетнюю девочку со своим семилетним сыном. Так Людовик и Алиенора снова стали родственниками, а через два года помирились ее мужья, прежний и нынешний. Так в середине двенадцатого века формировался один из важных истоков Столетней войны (1337 – 1453). Ох уж эта непокорная Алиенора! Она подняла сыновей на бунт против отца и за это была заключена королем в монастырь, из которого она вышла в 1185 году.
     Четырнадцатилетняя Екатерина Медичи из флорентийского рода государей-банкиров и купцов, ведущего происхождение от аптекарей и врачей, дочь Лоренцо, новоиспеченного герцога Урбинского и французской принцессы королевской крови Мадлен де Ла Тур д,Овернь, происходившей от потомков Святого Людовика, признавалась многими недостойной партией ее однолетки Генриха Орлеанского, сына французского короля Франциска I. Ее происхождение было более низким по рангу, а двор ее отца не мог сравниться по великолепию с двором Франциска - самым ослепительным из всех королевских дворов периода Возрождения. И тем не менее их обвенчали по воле дяди невесты папы Климента VII и Франциска I, который пожелал наблюдать в спальне новобрачных за их первым совместным сексуальным опытом. Несчастная Екатерина – ее угрюмый супруг-подросток уже несколько лет преклонялся перед Дианой де Пуатье, а через четыре года после их свадьбы стал любовником этой дамы, которая была старше его на неполных двадцать лет. Многие годы Екатерина не могла родить наследника, перед ней возникла угроза развода, и тогда на ее сторону стала ненавистная ей фаворитка мужа Диана, незаинтересованная в новой жене дофина. Она не только способствовала укреплению ее положения при дворе, но и вынуждала любовника спать с женой. Помощь Дианы и лекарств оказалась действенной: в течение двенадцати лет Екатерина родила одиннадцать детей. Но фаворитка сосредоточила в своих руках контроль за воспитанием детей Генриха и Екатерины. Уже будучи королевой, Екатерина подглядывала в замочную скважину за любовниками, перенимая опыт Дианы, чтобы затем подражать ей в постели с королем. По другим сведениям она училась науке любви, подглядывая за ними через несколько отверстий, проделанных в потолке комнаты любовницы. Однажды Диана навестила королеву и поинтересовалась предметом ее занятий, на что получила ответ: королева интересуется историей королевства, и чтение позволило ей выяснить, что во все времена вместо королей управляли шлюхи. После смерти мужа, наступившей в результате ранения на рыцарском турнире, Екатерина стала реальной правительницей Франции в период поочередного правления ее троих сыновей (1559 – 1589).
     Прошли годы, и однажды уже после окончания университета в музее мадам Тиссо в Лондоне я вспоминал у фигуры английской королевы Елизаветы I о созданном ею и ее окружением образе вечно юной королевы-девственницы и любящей девственной матери своего народа, которую ее идеологи уподобляли Деве Марии. Во второй половине шестнадцатого века намного проще было скрыть факт ее любовной связи с Робертом Дадли или же заставить недогадливых не упоминать о нем. Елизавета была капризной дамой, заядлой франтихой, чуть ли не до конца жизни самозабвенно играла роль кокетливой обольстительницы и увлеченно использовала приемы романтического искушения, чтобы манипулировать политиками, которым явно или же на подсознательном уровне внушала поведение любовников. В шестьдесят четыре года она приняла нового французского посла в халате и беспрерывно его распахивала, надеясь перехватить его восхищенные взгляды. Королеве хотелось быть объектом страсти всех своих придворных, и потому фрейлинам и придворным дамам было невероятно трудно получить ее согласие на брак.
     С той студенческой поры я все еще пытаюсь понять цели красавицы креольского происхождения Франсуазы Скаррон, внучки Агриппы д,Обинье, одного из крупнейших французских поэтов эпохи Возрождения, писателя и историка, непоколебимого гугенота и верного соратника будущего короля Генриха IV, и вдовы известного поэта и писателя Поля Скаррона. Она совершила поступок, который ее дед наверняка никогда не простил бы ей, будь он еще жив, как не простил он его и своему королю. Франсуаза перешла из протестантства в католичество и, воспользовавшись щедростью судьбы, побеспокоилась о том, чтобы в новой вере ее признали одной из самых преданных дочерей церкви. Приглашенная маркизой де Монтеспан на роль воспитательницы ее детей от Людовика XIV, умная и привлекательная женщина попала в поле зрения развратного короля и с ханжеским лицемерием оправдала свое согрешение и желание возвыситься стремлением спасти грешную душу короля и вернуть его на истинный путь служения Богу. Она действительно сумела прекратить поток его прелюбодеяний и вернуть его церкви и королеве на закате ее жизни. Но истинные надежды Франсуазы Скаррон тоже сбылись. Борьба за спасение души короля была щедро оплачена ее царственным другом: по воле Людовика она стала мадам де Ментенон и вскоре после смерти королевы вступила с ним в тайный брак (1683), который должен был положить конец греху сожительства без освященных церковью уз. В подобной ипостаси Людовик XIV менее известен, чем более молодой любвеобильный Король-Солнце, чьи похождения легли в основу бесчисленного числа сценариев и романов.
     Кто бы мог подумать, что фаворитка Людовика XV мадам де Помпадур, чье двадцатилетнее "царствование" при дворе было прервано ранней смертью, была фригидной и быстро уставала в постели с королем? Она числилась его любовницей всего лишь несколько лет, и одно время даже пыталась принимать снадобья, чтобы подстегнуть сексуальное влечение. Но затем, убедившись в своей несостоятельности на этом поприще, уступила место необразованным незнатным девушкам, которые вытеснили ее из постели короля, но не были способны заменить ее в качестве его блистательной фаворитки, истинной руководительницы внешней и внутренней политики Франции, увлеченной покровительницы науки, искусства, литературы, театра и архитектуры и признанной законодательницы мод.
    
     Мне нравилось идти с женой по улице и встречать самодовольным взглядом восхищенно чувственные взоры мужчин, завидовавших мне – обладателю молодой, стройной и очаровательной черно-белой богини – такой она виделась мне в сочетании блестящих смоляных волос, сумрачно карих глаз, белоснежной кожи лица и жемчужных зубов. Разве это было легкое зрелище для обладателей опухших от еды и забот, уставших и постаревших матрон? Сегодня Илона по-прежнему изящна, но разве не так думают обо мне уже другие - юные мужья, заметив мои взгляды, направленные на их жен? Но они ошибаются: моя жена не заплыла с возрастом, и хотя не молода, но все еще привлекательна; я же смотрю на их жен просто потому, что они чужие, юные или все еще молодые.
     Кто же тогда мог догадаться, наблюдая нас улыбающихся и внешне счастливых, что мы с Илоной не научились раскованно общаться? Детские невзгоды и очень похожее полумолчаливое общение, принятое у наших родителей, возвело молчание, скупые обмены фразами и смущенные прикосновения на пьедестал наших взаимоотношений. Время учит всему, и в зрелом возрасте к нам приходит понимание важности утраченного в наших отношениях – мы стали более разговорчивы и уже почти не смущаемся, освобождая изнутри ласковые слова, знаки внимания и щедрые прикосновения.
     Но одесский период был клубком молчаливой замкнутости и робких попыток преодоления смущения, когда удавалось излучать очередную порцию теплоты. Я ждал от Илоны женской чуткости и непрерывной цепочки ласковых убаюкивающих фраз и заранее знал, что мое ожидание напрасно. Нам хотелось душевного родства, но мы ускользали друг от друга, скрывали беспокойство, тревогу и боль за холодящим душу молчанием. Самым примечательным во всей этой простой сложности в нашем общении было ее угаданное осознание моих совершенно обыденных желаний, которые она пока еще не была способна выполнить. Нам хотелось откровенно говорить, но мы не могли. Мы желали раскованно и привселюдно дарить друг другу всплеск положительных эмоций, ласковые фразы и щедрые прикосновения, но мы были скованны запрограмированностью, настигавшей нас неотвратимостью родительских генов и печального детства. Нас мучила жажда смеха, и я шутил как мог, часто вызывая ее улыбки и сдержанный хохот, но во мне все еще оставался дискомфорт от ее неумения рассмешить меня, и я догадывался, что недостающее могла дать Илона Могла, но не умела. Я почувствовал всю неполноценность наших взаимоотношений со смертью моей мамы. Илона с болью наблюдала мои переживания и пыталась их разогнать скупой лаской слов и знаков.
    
     Я обратил на нее внимание, еще на первом курсе. Невысокая, русые волосы, круглое славянское лицо, серые глаза, отсвечивающие синевой от неуловимого сочетания теней и солнечного света и согревающие безмятежностью, покоем и состраданием. Я искал такие глаза повсюду, но почему-то находил их только у нее в летние и зимние сессии, сводящие вместе заочников, в большинстве своем обремененных семьями. Часто я забывал о приличиях и свидетелях и откровенно рассматривал ее ноги. В летнюю сессию между моими глазами и ее ногами не было никаких преград из ее гардероба, и мое тело наливалось чувственностью от одного вида белой бархатной кожи с налетом почти детского очарования на тонких щиколотках, аккуратных коленках и у истока плавно расширявшихся кверху более угадываемых, чем видимых крепких бедер. Меня умиляли ее почти детский силуэт, нежная сосредоточенность лица и смущенная улыбка, которая позволяла предположить, что я заставил ее обратить на меня внимание. Да, Лиза была отражением, отдаленным двойником Юли. Нет, не Лены, а именно Юли. Лену моя обида скрытно от меня самого пыталась стереть из памяти. Изредка я пытался вспоминать ее, но почему-то ко мне приходили смытые образы и ощущения. Лишь однажды мне очень захотелось восстановить все самые мельчайшие подробности нашей близости, и они поспешили ко мне непрерывно мелькавшими кадрами с отчетливо возникавшими возбуждающими элементами ее тела. Я только так и не смог восстановить выражений ее лица. Воспоминания пришли поздним вечером, и я разрядил возбуждение с Илоной, после чего укорял себя теми же обвинениями, которые нагородила мне Лена.
    
     Высокий пожилой профессор, одна из знаменитостей исторического факультета, появился через минуты две после звонка и с порога, закрывая дверь и не обращая внимания на спешивших на свои места студентов, уже произносил первые фразы лекции:
     - Во второй половине IX столетия Европа испытала разрушительные набеги викингов...
     Я слушал и записывал, не заметив, что уже внутренне отстранился от происходящего и посылал задумчивые взгляды в сторону Лизы.
     - С конца того же века в Европу вторгаются венгры – кочевой народ...
     "Внешне она лишь отдаленно напоминает Юлю, но почему же тогда у меня такое ощущение, словно я снова встретил свою первую любовь?" Я был взволнован и уже улавливал разрозненные симптомы такого неожиданного увлечения. Мне с трудом удавалось не упустить нить рассказа и записывать сказанное профессором.
     - В ту эпоху в тексты молитв была введена известная фраза "от меча норманна и стрелы мадьяра защити нас, Господи". – Ту фразу лектор пропел голосом диакона и снова привлек к себе мое внимание. Я тут же вспомнил одну из легенд о профессоре, утверждавшую, что в годы румынской окупации он пел в церковном хоре.
     – Молодой человек, - его голос стал неожиданно мягким, а у меня внутри вдруг поселился холодок предательского испуга, поскольку мне уже было ясно, что обращение было адресовано мне. – Молодой человек, - с той же мягкостью повторил он, - Вы всегда у меня все старательно записываете. Постарайтесь не отстать. Впрочем, если Вы успеваете, - сочувственно улыбнулся он, - можете продолжать... наблюдение.
     Увы, мне никогда ничего легко не сходило с рук. Я легко попадался в школе на том, что давал списывать, в университете – из-за того, что однокурсники пытались у меня получить ответ на экзаменах, а вот сейчас меня, словно школьника, застукал преподаватель во время подглядывания за однокурсницей. В то же мгновение Лиза посмотрела в мою сторону, и я догадался, что она с самого начала почувствовала мои взгляды. Их нельзя было не почувствовать – это были запущенные по воздуху сгустки эмоциональной энергии; и я был уверен, что по эффекту воздействия они приближались к физическому касанию. Мне казалось, что я бы пробовал губами ее тело по кусучку, покусывая нежную бархатную кожу, я бы мысленно съел ее, чтобы пропустить сквозь себя ее душу и тело; и чем дольше бы я ее касался и пробовал, тем больше бы проникался уверенностью, что никому другому она не будет принадлежать. Такой странной тропинкой не то любовь, не то влюбленность набрасывала на меня сеть, и я сам спешил запутаться в чудной паутине душевных и чувственных волнений.
     Лиза неожиданно снова обернулась ко мне вскоре после обращенных ко мне слов профессора, ее волосы всколыхнулись как в замедленной съемке, рука легко сдвинулась со стола и изящно опустилась на бедро. И тогда она взглянула на меня завораживающим взглядом моей музы Клио, и мне уже трудно было расшифровать свои мысли и чувства, чтобы понять, чьи же глаза были у музы, кто согрел меня их теплым светом – Лиза или Юля? Профессорский голос прерывали вспышки символов, излучавшихся нашими глазами, и в тех вспышках мои символы читались мной с вполне объяснимой легкостью, а шифр ее языка взглядов остался для меня неразгаданным. Я не относился к знатокам человеческих душ.
    
     В тот же день я заговорил с нею на перерыве.
     - Лиза, ты выбрала курсовую об украинско-польских связях, а моя курсовая о влиянии национально-освободительной борьбы украинцев на крестьянское движение в Польше. Мы же по вечерам в одно и то же время в читальном зале. Может, объединим усилия в поисках литературы? Или ты уже разыскала все публикации?
     Я вздохнул глубоко, что было симптомом усталости от длинной фразы и плохо скрываемого волнения. В ее глазах соревновались смущенное изумление и явное удовольствие, размешанное с покровительственной иронией. «О чем она могла подумать в это мгновение? – Верный своей привычке, я как обычно безуспешно пытался прочитать ее мысли. - О том, что к ней подошел однокурсник, ранее с ней ни разу не заговоривший и вдруг обратился запанибратски и предложил то ли сотрудничество, то ли совместное времяпровождение для совмещения приятного с полезным? Или же она просто отметила для себя, что вот и наступил тот легко предсказуемый этап, когда откровенные взгляды сменились попыткой сближения?»
     Лиза разомкнула колени, и я почувствовал будто створки ее души немного разомкнулись, чтобы пропустить меня на ее порог.
     - Нет, список я подготовила, и многое нашла, но мне еще нужно кое-что найти.
     Интересно, догадалась ли она, что близость наших тем не была случайностью? Мне пришлось очень внимательно проверить список курсовых работ, чтобы в конце концов обнаружить тему, хоть каким-то образом связанную с ее выбором.
     - Вместе получится быстрее, - поспешно проявлял я настойчивость. – Встретимся в библиотеке?
     - Ну, хорошо, встретимся.
     Но после последней пары я подошел к ней снова и, словно забыв о прежней договоренности, предложил идти вместе.
     Я лихорадочно подбирал тему для разговора на зимней улице, когда Лиза неожиданно остановилась почти на углу Щепкина и бывшей Преображенской и указав полувоздушным движением руки и указательного пальчика на молочное кафе, извиняющимся тоном проговорила:
     - Я забыла предупредить тебя, что по пути в библиотеку подкрепляюсь здесь горячим молоком с булочкой. Все-таки до вечера далеко, а на пустой желудок плохо работается.
     - Прекрасная идея, я зайду с тобой.
     В тот же день, немного разомлев от горячего молока, она внешне абсолютно спокойно сообщила, что ее совсем еще свежий брак неудачен и она подумывает о разводе в свои неполных двадцать два года.
     - И что меня толкнуло на откровенность? – вдруг смутилась Лиза и тут же сама себе ответила. – Скорее всего всему виной вид твоих совершенно честных, по крайней мере на первый взгляд, глаз.
    
     На следующий день, слегка раскрасневшись от уличного холода и горячего молока, она внезапно тихо промолвила, остановив застывший взгляд блестевших глаз на замерзшем окне кафе:
     - Мне уже казалось, что январь не закончится никогда. Нет, конечно, я понимала, что февраль неизбежен, но усталость от холодов, слякоти после выпавшего снега и непременно сменяющего ее гололеда ввергла меня в отчаяние. Я просто измотана. Ты любишь зиму? Я ее никогда не любила. Мне безразлична снежная панорама – и настоящая, и на картинках. Я равнодушна к этому.
     - Вот как раз на картинках и в кино, особенно в фильмах-сказках я обожаю заснеженную зиму. Как приятно сидеть в теплоте, смотреть на холодную белизну и прислушиваться к завыванию ветра.
     Она тепло улыбнулась мне и направила блеск своих глаз в обрамлении слегка подкрашенных ресниц прямо в мои глаза.
     - Как поэтично и сказочно! – мелодично рассмеялась Лиза. – Еще немного и я уже не смогу без зимы, - увлеченно иронизировала она.
     В ее смехе и иронии мне почудилось приглашение к флирту, но я растерялся и бестолково подыскивал слова для безотказного начала. А моя спутница будто и не собиралась ждать и продолжила свою исповедь о зиме.
     - Нет, не знаю, как бы я переносила зимнее напряжение без праздников.
     - Я тоже очень люблю новогодние праздники.
     - И я люблю новогоднюю сказку, заключенную в ней тайну и конечно же подарки, но я не о том. В нашей семье всегда веровали и отмечали христианские праздники. Именно они поддерживают меня зимой.
     Я подсознательно напрягся – меня обеспокоила новая тема, поскольку мне показалось, что она могла прервать наметившееся между нами сближение. «Как она поступит, - испуганно завибрировала в голове пугающая мысль, - что скажет, узнав о том, что я не христианин?» Мне захотелось сразу же внести ясность и побыстрее перепрыгнуть через только намечавшуюся трещину в наших отношениях. Но самое главное – мне хотелось продлить наше общение, в котором был шанс на сближение.
     - Ты знаешь, мне это действительно интересно – я же родился не в христианской семье, мои родители евреи. Рассказывай, пожалуйста, дальше.
     Лиза смутилась и слегка сощурилась.
     - Я догадалась об этом. Разве в этом дело? Мой дедушка тоже еврей, но все остальные - христиане, и меня, несмотря на все преграды со стороны властей, воспитали христианкой... Я могу рассказать о христианских праздниках, но тогда мы позже доберемся до библиотеки.
     Она вопросительно посмотрела на меня.
     - Ничего, отдохнем сегодня больше, чем вчера. Потом наверстаем.
     - Всем великим христианским праздникам предшествует пост. Смысл его в том, чтобы и тело, и душа, отстранясь от обыденного, готовились к празднику, жили в ожидании приближающейся радости. Лично для меня пост не в тягость, напротив – это большая радость, и мне даже бывает неловко оттого, что я в отличие от многих не страдаю от ограничений. Но вот сами праздники часто проходят не так, как мне хотелось бы. Для моих друзей и родственников праздники - еще один повод собраться за столом. Я не против этого и сама с удовольствием готовлю для гостей. Но хотелось бы, чтобы в такие дни рядом сидели люди, близкие мне по духу, чтобы их сердце раскрылось навстречу Рождеству (или другому празднику). Знаешь, в селах до сих пор сохранился обычай раскладывать всю трапезу на столе, устеленном соломой, в память о том, что Христос родился в яслях. И его тоже надо пригласить к трапезе. Лесков написал об этом замечательный рассказ "Христос в гостях у мужика". Кстати, я очень люблю Лескова. Но я считаю, что лучше всех описал христианские праздники Иван Шмелев в "Богомолье" и "Лете господнем". Если не читал, то я рекомендую. Тебе должно понравиться.
     - Почему? – спросил я с надеждой услышать что-либо, позволяющее лучше понять ее отношение ко мне.
     - Ты впечатлительный. Тебя выдают глаза. Эти писатели творили для таких впечатлительных, как мы с тобой. – Ее поощрительные слова сразу же пробудили во мне рой сладких дум. - Может, тебя это рассмешит, но мне очень хотелось бы спеть со всеми колядки, прочитать тропарь праздника. Это особые молитвословия, в которых сосредоточен смысл праздника. К сожалению, в нашей компании так не принято... Да, по обряду положено готовить кутью на Рождество (это смесь сваренных зерен пшеницы, растертого до появления молочка мака, прокаленных орехов и сиропа из меда или сахара), а на Пасху – куличи и крашенные яйца и освящать в церкви.
     Лиза рассказывала эмоционально и трогательно и вызывала во мне ответное желание молиться, петь с ней колядки или идти в церковь на освящение куличей и крашенных яиц. Как прекрасны были эти мгновения, но мои мысли окрашивали их греховной тенью внутреннего сладостно щемящего ощущения, в котором я с легкостью распознал проявление физического притяжения к ней, разраставшегося до размеров острого влечения. Мне нужно было срочно защититься от влияния эротических переживаний, пока она еще не догадалась о них, и тогда ко мне пришли спасительные воспоминания об обряде крещения, в котором мне довелось участвовать.
     - Года два назад меня пригласили участвовать в обряде крещения, и я не осмелился отказаться. Мне было неловко напоминать моему приятелю о своем еврействе, и священнику я постеснялся об этом сказать. Нехристианам, наверное, нельзя участвовать в этом обряде? Я навредил этим ребенку?
     Я спрашивал одно, а подразумевал и другое: "Прими меня в свой мир, я не так уж далек от него. Нас больше разделяют наши обязательства по отношению к семье, чем вера."
     - Крещение – одно из семи таинств, - тем временем отвечала она, а я, теряясь в догадках, пытался почувствовать, дошло ли до нее скрытое содержание моих вопросов. - Очень странно, что священник, который совершал крещение младенца, не поинтересовался, исповедуешь ли ты христианство. В этом обряде есть немало ограничений. Например, если отец когда-то состоял в интимных отношениях с крестной матерью, то это признается грехом, и она не может стать восприемницей. На эту тему Лесков тоже написал замечательный рассказ, но я не помню его названия. Во время крещения крестные читают молитву "Символ веры", подтверждая тем самым свое исповедание. Вот почему действия священника мне кажутся странными. И все-таки на мой взгляд таинство совершилось.
     - Значит, я могу не тревожиться.
     - Надеюсь... Недавно прочитала "Петр и Алексий" Мережковского из трилогии "Христос и антихрист" и до сих пор нахожусь под впечатлением этой вещи. Ты читал?
     - Увы, нет.
     - Почитай. А еще ищу "Юлианна Отступника" и "Леонардо да Винчи", но пока не нашла. Не приходилось встречать?
     - Я краснею, я бледнею, но не встречал и не читал.
     - Странно, у тебя всегда такой начитанный взгляд.
     Мы оба развеселились от пришедших на ум параллелей к ее последней фразе и громко рассмеялись.
     - Нет, я, конечно, уверена, что ты много читаешь.
     - И я так думаю, но, увы, Мережковского я не читал.
     Высказанные ею вслух мысли полностью изменили ситуацию. Накануне под влиянием четырехлетней разницы в возрасте я чувствовал себя в сравнении с Лизой взрослым мужчиной и пытался изобразить на лице и в движениях легкое чувство превосходства по отношению к ней, казавшейся мне повзрослевшей девочкой. Но не тут-то было! Она с легкостью преподнесла мне урок внутренней зрелости, посеяв в моей душе зерна сомнения по поводу возможности превращения нашего внешне приятельского сближения в эмоциональную или более того – в чувственную близость.
    
     Когда наступают последние дни зимней сессии, и сердце начинает биться учащеннее от беспокойств о последних экзаменах и сожалений от мысли о неизбежном расставании с молодой женщиной, по которой уже стал безвозвратно сохнуть, мысли о ее соблазнении атакуют сознание почти непрерывно. Мне хотелось обладать ею, но я даже не представлял себе, как нужно ускоренно соблазнить чужую жену, и тем более - как смогу соблазнить молодое искренне верующее создание. Я стал впадать в отчаяние, а Лиза не спешила протянуть мне спасительную соломинку. В последнее наше совместное посещение молочного кафе я отчаянно попытался загнать внутреннюю дрожь поглубже и вне связи с темой разговора произнес полушепотом ее имя, взял в свою руку ее узкие пальчики и слегка сжал их, пытаясь передать ей свое тепло и скрытое в нем желание ее ответной любви. Мне не удалось вовремя открыть рот, чтобы сказать ей, что она безумно очаровательна, поскольку через мгновение она быстро освободила руку, а ее в глазах испарилась теплота и осталось только холодное смущение. Я извинился, и мы поспешно пошли в читальный зал.
    
     Все месяцы до последней летней сессиии я мечтал встретить Лизу случайно на улице и даже подумывал посетить ее в областном архиве, где она работала. Но что поделаешь, я не настолько везуч, чтобы мог неожиданно встретиться с ней вне университета.
     Одним утром я вдруг вспомнил ночной сон. Мне приснилось, что я сидел за школьной партой с Юлей в пустом классе и держал ее за руку. Наши изображения казались слегка смытыми. Во сне же я увидел свое мнимое пробуждение, а затем – продолжение сна, в котором возле меня уже сидела Лена, поглаживая своими пальцами мою руку. Ее лицо мерцало в странном свете, и я скорее угадал, а не увидел ее. Мне не удалось вспомнить, как Лену сменила Лиза, на плечи которой опустились чьи-то тонкие женские руки. В те мгновения, когда я сообразил, что позади Лизы стояла Галя, принадлежавшие ей руки, стали медленно расстегивать верхние пуговицы на одежде Лизы. По мере того, как освобождались ее нежная шейка и верхние выпуклости с ложбинкой на груди, мое тело стало наливаться самым откровенным плотским томлением. И надо же было сну закончиться на этом месте! Ну что ж, все было логично: не мог же я обладать Лизой на глазах у Гали. Я с усилием различил бледные цвета рассвета и перед тем, как поспешил в туалет, мой взгляд остановился на освободившихся из ночной рубашки верхних полукружиях и ложбинке Илоны.
     Ностальгия бывает мучительно печальной и даже разрушительной. В тот день я долго не мог освободиться из тисков томительной грусти по прежним моим увлечениям и особенно упорно пытался восстановить образ Юли. Все было напрасно. Черты ее лица не поддавались восстановлению в моей памяти. Мне стало очень обидно: впервые я не смог ее вспомнить. При первой же возможности я поспешил к альбому, в котором хранилась фотография Юли. На обжигающем мою душу и до безисходного отчаяния знакомом юном девичьем лице, легко пробудившем желание увидеть его когда-нибудь снова, сквозь застывшие большие глаза пробивались искорки глаз Лизы.
    
     Самое длительное ожидание когда-нибудь все же заканчивается. Наполненный смутными надеждами май, уступил место долгожданному июню. И наконец она вошла в аудиторию с демонстративной независимостью, всем своим видом круша мои хрупкие мечты. Под печальными глазами выделялись темные круги – следы неизвестных мне страданий.
     - Что с тобой случилось, Лиза? – поспешно выпалил я на первом же перерыве.
     - Ничего, до свадьбы заживет, - попыталась пошутить она, но ее попытка разбилась о грустное выражение лица.
     - Пойдем вместе в библиотеку после уроков? – Я по-прежнему был плохим психологом и говорил невпопад.
     - Извини, но у меня очень трудный период: мои отношения с мужем разладились полностью. Мне нужно побыть одной. И вообще нам не стоит встречаться. Я бы не хотела причинить боль кому-то.
     - Кому? – тут же спросил я, демонстрируя свою недогадливость.
     - Твоей жене, например. Пожалей ее. Мне кажется, что у тебя прекрасная жена.
     В те мгновения мне подумалось, что я безнадежно невезуч. Но результаты сессии отчасти опровергали мое заключение. Промелькнули последние "пятерки" на экзаменах и гладкая защита дипломной работы об англо-испанских противоречиях во второй половине шестнадцатого века, в промежутках между которыми я пытался приободрить взглядами Лизу, и в итоге декан вручил мне на собрании курса диплом с отличием. Лиза ушла после собрания в числе первых, улыбнувшись мне одними губами и на прощание взмахнув худенькой изящной рукой. "Неужели она всерьез думает, что мы больше не встретимся? – промелькнул в моей голове вопрос, который мог больше относиться ко мне, чем к ней. – В отличие от Юли она живет со мной в одном городе, и более того – мне известно ее место работы".
    
     С университетской карьерой мне явно не везло. Два преподавателя с разных кафедр попытались оформить меня аспирантом, но услышали от заведующих кафедрами один и тот же ответ: они уже выбрали других. "Ну что ж, - решил я, - значит еще не пришло время". Я обратился в кулинарное училище, почему-то надеясь на положительный ответ. И меня на самом деле приняли туда преподавателем истории и обществоведения. Через недели две мне было объявлено, что преподаватели общественных наук проходят утверждение в райкоме партии. Сенретарь партийной организации училища привела меня в райком и, оставив у входа в кабинет секретаря райкома по идеологии, скрылась за дверью. Через несколько минут она вышла с застывшей гримасой не то изумления, не то испуга и неуверенно произнесла приговор: "Вас не утвердили!" Испуганная женщина пыталась убедить меня, что ей не известна причина, а в ответ на мой вопрос, могу ли я зайти сам, чтобы выяснить ее, отчаянно замотала головой. Во мне вскипело возмущение. Неожиданно для самого себя я рванул дверь и, не обращая внимания на протесты секретарши, ворвался в кабинет. Высокомерная дама отказалась назвать причину и только указала на незнание мной порядка утверждения.
     В училище весть о моем вынужденном увольнении разнеслась быстро. Ко мне по очереди подошли моя коллега – преподавательница обществоведения и заместитель директора по воспитательной работе из отставников и спросили: "Вас не утвердили из-за того, что Вы еврей?" "Вот как! – мысленно поразился я. - Неужели они правы? До чего же я наивный - сразу надо было догадаться." Моя коллега выразила готовность помочь мне и предложила мне номер теллефона знакомого ей инструктора горкома партии, но наивное обращение к инструктору закончилось плачевно. Сочувствовавший мне худой чиновник с манерами, придававшими ему значительность, во время телефонного разговора с идеологической дамой на глазах превратился в послушного бледного клерка, кивал и поддакивал в ответ на крики, доносившиеся из трубки. Мне пришла в голову мысль, что препятствие возникло не только в связи с моей национальностью, но и еще с одним связанным с ней, но неизвестным мне фактом.
     Я шел к автобусной остановке напротив массивного серого здания партийных органов и неожиданно для самого себя вспомнил эпизод сдачи экзамена по истории в Киевском университете. Молодой доцент Орлов наклонился к пожилому профессору Яворницкому: "Пятерка?". Профессор замотал головой: "Ни, чотыры!". Может, он был и прав в оценке моих знаний, этот грузный в соответствии с его годами профессор, демонстративно подчеркивавший свое украинство. Но только через годы, после встречи с инструктором горкома, я вдруг остро почувствовал, насколько обостренно киевский профессор представлял мою чуждость его народу и его культуре. Обида прожгла меня изнутри - разве с детских лет голос диктора республиканского радио и вдохновение учительницы украинского языка и литературы были чужды мне, разве мои дедушка и бабушка, выходцы из еврейско-украинского местечка, не говорили только на украинском и идише? Нет, я не чувствовал себя чужаком на Украине. Припомнился и другой эпизод, связанный с профессором. После армии я съездил в Киев повидаться с Олегом и, зайдя в красное университетское здание, с мстительным и совершенно не приятным мне самому удовлетворением обнаружил под фотографией Яворницкого даты рождения и смерти: он умер во время моей службы.
    
     Лиза плавно удалялась по корридору областного архива, не подозревая, что я восхищенно наблюдал за ней. Забывшись, я беззастенчиво разглядывал ее силуэт, пытаясь представить ее без одежды. У нее было пропорциональное стройное и сильное тело, которое с недавних пор стало утрачивать худощавую изящность. Так наливается женственностью тело еще молодой девушки, каждой клеткой осознающей себя женщиной. В ее плавной походке торжествовали окрыленная легкость и соблазнительная гибкость.
     - Лиза как сдобная булочка, так и хочется ее съесть, - услышал я голос пожилой уборщицы, заставшей меня за откровенным разглядыванием молодой женщины. Я оглянулся на нее, а она подмигнула мне почище мужика-бабника.
     В то самое утро я начал работать в архиве и испытывал наслаждение и душевный подъем, который был сродни ощущению воздушного парения. Меня волновало незримое присутствие Лизы, несмотря на то, что мне не было известно расположение ее рабочей комнаты, а затхлый запах архивных документов на плотной бумаге девятнадцатого века обещал упоительные встречи с Историей.
     Она появилась в читальном зале, где я только начал постигать тонкости обслуживания посетителей, тихо присела на стоявший у моего стола второй стул и терпеливо ждала пока я у окна выдавал дела одному из посетителей.
     - Мне сказали, что ты пришел к нам на работу, заговорила она почти шопотом, чтобы не услышали другие. - Какой ты стал красивый! Нет, ты и раньше был симпатичный, но какой-то совсем молоденький, почти мальчик. Прошло всего полгода после университета, а ты возмужал, ухоженный такой. А какие у тебя глаза! В них какой-то завораживающий блеск.
     Я с трудом верил в происходящее. Вот оно, вот та ситуация, о которой уже не смел мечтать, слова, возвращавшие веру в возможность везения и счастья. Между нашими глазами возникла невидимая связь, а наша встреча мне уже представлялась свиданием мужчины и женщины с характерным коктейлем обостренного ощущения душевной близости, приближающегося начала любовной игры и возникающего эротического напряжения.
     - Лиза! – шептал я ей в ответ. - Как хорошо, что ты пришла ко мне! Я все время тосковал по тебе, по твоим волшебным глазам. Теперь я смогу видеть тебя каждый день. Ты прекрасно выглядишь. Какая ты красивая сегодня! Посвежела, вся светишься. Значит у тебя все хорошо, все наладилось?
     - Мы с мужем развелись. – Она говорила спокойно, без волнения, почудившегося мне вначале. – Это случилось накануне последней сессии, но тогда я не сказала тебе.
     Я не замечал ее осторожного спокойствия, смотрел ей в глаза горячим взглядом, иногда косясь на ее слегка припухлые губки, и пытался предвидеть сближающие нас почти ежедневные волнующие речи, совместные прогулки, неотвратимо укрепляющие чувственную связь, и уже представлял, хотя еще пока смутно, наши нагие тела, лежащие рядом после сладких трудов.
     - Мы сможем сегодня встретиться? – окрыленно спешил я, как обычно плохо прочитывая внутреннее состояние женщины и опережая свойственный женщинам осторожный темп.
     На лице Лизы отразились смущение и задумчивость и даже некоторые признаки того, что можно было принять за недовольство. Ее молчание немного затянулось, и я почувствовал отвратительное состояние, будто почти добрался до заветной вершины, на которой обитало счастье, и, оступившись, полетел вниз к серым будням.
     - Я рада твоему приходу в архив, но не думаю, что то, о чем ты просишь, возможно.
     Рассеянно глядя в ее глаза, я пытался постигнуть смысл сказанных ею слов: "Она еще не готова к сближению, или же вообще противится ему? Ее испугал откровенный смысл, который мог скрываться за моим приглашением, или же она опасалась пересудов?" На этот раз молчание затянулось по моей вине, и первой не выдержала Лиза.
     - У тебя такой жалостливый взгляд, промолвила она с улыбкой, показавшейся мне снисходительной, - словно ты лишился любимой игрушки.
     И снова мои мысли лихорадочно заметались: "Что она имела ввиду? Что она представляется мне любимой игрушкой, которая может надоесть? В ее словах заключен намек, что мне не видать ее, как своих ушей? Это еще ничего не значит: для просмотра ушей уже давно есть действенное средство – зеркало. А значит и к ней подберу я ключик, потому что уже не смогу без нее. Я хочу, чтобы она стала моей, и добьюсь этого."
     - Мне пора, - заторопилась Лиза, так и не дождавшись ответа.
     - Постой... пожалуйста.
     Дерзкая мысль о ключике диктовала дерзкие действия. Перед тем, как открыть рот, я оглядел читальный зал. Кто-то из исследователей, откровенно наблюдал за нами. Мне пришлось вернуться к шопоту.
     - Разве мы не можем иногда беседовать в обеденный перерыв или попить кофе где-нибудь?
     - Иногда можем, - в тон мне прошептала Лиза.
    
     В тот день нас, сотрудников архива, послали в колхоз на уборку помидор. Мы сидели тремя небольшими группами по два-три человека в тени на краю поля и неохотно заканчивали обеденный перерыв. Лиза сидела в компании двух девушек, всем своим видом свидетельствовавших, что они заметили мои неосторожные взгляды в ее сторону. Девушки поднялись первыми. За ними приподнялась она и неосторожно обнажила до белоснежных трусиков ослепительно светлую бархатную кожу гладких ног. С того дня ее ноги и трусики преследовали мое воображение повсюду. Я был в восторге от случайно увиденной прелести ее тела и безнадежно сгорал на огне желания, чувствуя себя ненасытным самцом.
    
     Но я тосковал не меньше по общению с ней, по нашим, казалось, таким далеким встречам и беседам в молочном кафе. Мне в ту прошедшую пору хотелось верить, что наши разговоры прикрывали, словно флер, все то, что превращает встречу мужчины с женщиной в свидание. Для нее, вероятнее всего, кафе было местом встречи двух одиноких людей. Меня влекло к ее откровенным признаниям, ее готовности и самого искреннего желания выслушать собеседника – мне не хватало общения с женщиной, умеющей тактично выслушать и с женственной мягкостью подсказать толковые советы.
     "А разве она в эти дни не одинока? – такой совершенно предсказуемый вопрос неожиданно поразил меня в архиве в тот момент, когда я консультировал приехавшего из Восточной Германии молодого культуролога о фондах хранения, в которых он мог отыскать документы по истории журналистики на Юге Украины. - Лиза, несомненно, одинока! И на работе, и дома. Я просто бездушен и невнимателен, если сразу не подумал об этом". Я уже успел заметить, что в архиве она подчеркнуто сохраняла дистанцию между собой и другими женщинами. Нет, она не избегала общения с ними, но даже если и раскрывала перед ними свою душу, своих собеседниц в нее не впускала. Лиза держалась независимо, и даже если была не прочь поболтать, как большинство женщин, плохо переносила сплетни. Ее уважали и одновременно недолюбливали за это. Вместе с другими мужчинами в архиве я робел от ее властных ноток и пасовал перед ее стойким неприятием компромисов. Я старался сохранить в себе мужское достоинство и неоднократно спрашивал себя, не паникую ли я чрезмерно из-за ее реакций и поступков, за которыми следовал отказ?
    
     Я не умею привлекать внимание женщин и тем более соблазнять их. Это аксиома. Если когда-то что-то и получалось, то скорее по их инициативе. Для меня всегда оставалось загадкой, как другие приручают к себе самых недоступных женщин, преврашая рысь, ощерившую пасть, в домашнюю кошечку, согласную на добровольные страдания от прихотей их укротителей? У меня не было никакий оснований надеятся на подобный результат. Но самое главное – я ни за что не мог признаться даже самому себе, что думал о соблазнении. Лиза совершенно не подходила на роль женщины для постели. Мои представления позволяли мне признаться в желании сближения наших душ и тел. В размышлениях о встречах из студенческих времен и о нынешней странной ситуации, в которой не прозвучало ни "да", ни "нет", и в мечтах о том, что могло произойти между нами, уже трудно было принять другой поворот событий.
     Мне пришлось запастись терпением на несколько дней, пока все же в подстроенной мной случайной встрече накануне обеда мы столкнулись с ней лицом к лицу в конце архивного корридора, выходящего на лестницу.
     - А, Лиза, привет! Как хорошо, что ты мне встретилась. – Я продолжал с искусственным напором и спокойствием. - Мне очень захотелось выпить кофе. Давай сбегаем в какое-нибудь кафе поблизости. Пойдем?
     С обжигающим опасением глаза заметили следы колебания на ее лице. Но все обошлось.
     - И как же это тебе удалось произнести все так, что мне даже почудился кофейный запах? Мне, просто, некуда деваться. Пойдем.
     Полумрак в углу кафе и запах напитка, внушающего романтический привкус, поощряли мало присущую мне изобретательность.
     - Ты похожа на лилию, расцветающую в воде.
     Уже посредине фразы внутренности мои похолодели от предчувствия искусственности произнесенных слов.
     - Что же во мне такого расцветает? – с подчеркнутой иронией отозвалась она.
     - Ты сама.
     - Осталось меня только поливать.
     Лиза поспешно перевела разговор на архивные новости и проблемы. Мне же всегда шла роль внимательного собеседника. Оказалось, что она сравнительно быстро может превратить мужчину в незаменимого спутника женщины, по крайней мере в обеденные перерывы.
    
     Получасовые встречи за угловым столиком стали повседневными. Я неожиданно для себя добился предварительной цели: Лиза уже не могла обойтись без наших бесед, в которых я с удовольствием позволял ей превращать диалоги в плавные монологи. Выбранное нами кафе ее очень устраивало – туда ни разу не зашел никто из наших знакомых. Обычно она рассказывала о своих взаимоотношениях с сотрудницами ее отдела, любила описывать в подробностях происшедшие с ними веселые истории или же ждала моего одобрения своим поступкам, вызванным их размолвками. Очень часто она вся сияла, раскованно смеялась, и я вторил Лизе, с удовольствием позволяя ей пробуждать во мне вереницу эмоций вплоть до приятных симптомов головокружения. В те минуты я весь оказывался во власти ее обаяния и чувствовал присутствие сближавшей нас волнующей гармонии.
     Однажды меня накрыла с головой волна, сотканная из сияния ее глаз и моих восторженных чувств. Я импульсивно придвинулся к ней, приведя ее в смущение, и в ту минуту почувствовал, что если я проявлю инициативу, то у нее будет шанс на продолжение.
     - Лиза, - услышал я свой почти не характерный для меня бархатный голос, - мы с тобой всего лишь только друзья?
     Она смешалась, но мгновенно пришла в себя. Я тут же отметил, что ей всегда удавалось достойно выходить из непростых эмоциональных ситуаций.
     - Почему же только? Я считаю тебя своим другом. Надеюсь, и ты видишь во мне своего друга. Ты знаешь обо мне все... или почти все. Есть вещи, о которых мои подруги не знают, а тебе я доверяю свои тайны. – Она сомкнула губы, пытаясь приостановить превращение улыбки в смех. – Получается, что ты – моя самая лучшая подруга. Мы поддерживаем друг друга, нам хорошо вместе. Чего же тебе не хватает?
     "Интересно, о каких тайнах идет речь? Она обычно рассказывает о том, что происходит на работе. А что вне работы? И разве ей не понятно, чего мне не хватает? Что это: наивность или насмешка? Тебя мне не хватает. Тебя. Всей. Целиком. С душой и телом. С чувствами, предназначенными только мне. Со всеми потрохами. Вот так и скажу."
     - Тебя. Тебя мне не хватает.
     - Тебе хочется секса со мной? – Она смотрела прямо мне в глаза, спокойно, не мигая. – Нашей дружбы тебе мало? – На ее лице усиливались приметы раздражения. - Но почему? Почему все вы, мужики, такие? У тебя есть секс с женой, семья, есть я – твой хороший друг. У тебя все есть. Зачем же все разрушать?
     Я почувствовал себя почти мальчишкой. Но в тот день в меня вселился черт, и я был неумолим. Сквозь расстояние длиною более года к ее руке снова потянулась моя рука и накрыла ее, словно запутавшуюся в накрывшей ее сети птичку. Лиза замолчала, но и руки не отнимала. С ее лица исчезло напряжение, и я не сразу заметил, что ее сосредоточенный на мне взгляд выражал покой и кротость. Пальцы на моей руке осторожно зашевелились и погладили ее расслабленную кисть.
     - Теперь ты понимаешь, чего мне не хватает? Не просто секса мне не хватает.
     Кротость в ее глазах сменилась заинтригованным выражением.
     - Я томлюсь в твоем присутствии, опасаясь к тебе прикоснуться, чтобы не обидеть тебя.
     - Если ты еще не заметил, то посмотри на стол – ты не отпускаешь мою руку.
     На самом деле мои пальцы на ее руке были почти невесомы, и Лиза могла легко ее освободить. Но она не пошевелила ею и тем более не отдернула ее. Мне предоставлялась возможность смело говорить о своих желаниях.
     - Я хочу дарить тебе свою нежность, прижимать к себе твое трепетное тело и покрывать его поцелуями.
     Похоже, мои страстные слова зажгли ее воображение. В них было обещание будущих ласк и блаженств. Они откровенно и настойчиво соблазняли, и Лиза мечтательно смотрела сквозь меня, представляя только ей известные образы. А мне все еще не верилось, что я приближаюсь к исполнению своей мечты. Я уже привык к относительному душевному покою, почти примирился с невозможностью ее завоевать и заботливо оберегал найденную нами по моей инициативе нишу наших дружеских встреч. Неужели мне все же удалось ее завоевать?
    
     Мы торопились с Лизой к ней домой, скользя по снегу и поеживаясь от мороза. Спускались в направлении к морю, скользили и тормозили, замедляя шаг. Она поскользнулась и, проворно опередив меня, вовремя успела схватить меня за руку чуть выше локтя, чтобы уже не выпускать ее до самого дома.
     - Когда у тебя день рождения? – неожиданно поинтересовалась она. – Да?.. Странно, наши дни рождения выпали на одно и то же число, только в разные месяцы... Кто ты по знакам Зодиака?
     - Весы.
     - Ну конечно же! И как я сама не догадалась?
     - Почему ты должна была догадаться?
     - Ты обычно сдержанный и рассудительный... А я – Близнецы. Странно, - снова произнесла она и замолчала.
     - Что?
     - Числа в наших датах рождения совпадают, и даже знаки Зодиака совместимы.
     Она снова замолчала, а я продолжал смотреть на нее, не отрывая глаз от ее лица. Лиза немного смутилась и заглянула в мои глаза долгим взглядом, словно искала в их глубине ключ к расшифровке скрытых от нее мыслей.
     В обеденный перерыв она попросила помочь принести ее печатную машинку на ремонт к одному из архивных умельцев. Так я получил возможность увидеть ее уютную двухкомнатную квартирку, в которой она жила сама. Вернее, в ней жил и второй обитатель - большой сибирский кот Матроскин. Зайдя на кухню, где на подоконнике по-хозяйски расположился кот, Лиза сослалась на холод и пообещала перед возвращением меня согреть. На столе появились коньяк и незнакомая мне закуска в виде сыра с лимоном, слегка присыпанных молотым кофе. В ответ на мое любопытство она удивилась моему незнанию и сообщила, что закуску называют "николашка" по той причине, что ею любил закусывать коньяк Николай II.
     Я расслабился от коньяка и не заметил, как выходя мы одновременно оказались у двери маленькой кухни. Мы столкнулись там, и я прижал Лизу к себе. Но черная шуба надежно защищала ее тело от моих попыток плотно прижать его к себе. Незащищенными оставались губы, и я жадно впился в них голодным поцелуем. На мгновение она ответила на него, но потом поспешно отстранилась:
     - Все! Хватит! Выходим.
    
     К концу следующего дня Лиза заглянула ко мне в читальный зал.
     - Машинка готова. Сможешь ее сегодня занести ко мне?
     Я радостно кивнул и заглянул ей в глаза, надеясь найти хоть какой-либо намек. Но она уже закрыла дверь. Грезы заполняли мою голову, нарастая как снежный ком, а я летел по снегу в соседний магазин, отлучившись на несколько минут из читального зала. На обратном пути пришлось идти осторожно вниз по улице, чтобы не растянуться и не разбить бутылку коньяка. Рядом с ним в сумке лежали сыр и лимоны.
     Мы снова спешили с Лизой вниз по улице по направлению к ее дому. Бешенный стук моего сердца, ее русые волосы, покрытые снежинками, и мой восторг от ее улыбающихся глаз, в бирюзе которых я неуверенно угадывал мимолетные знаки чувственной неги, вызывали на свет долго дремавшую во мне магию любви. Я летел с ней вниз в сторону моря, летел в омут страсти с ощущением подъема на вершину счастья. Когда Лиза открыла дверь квартиры, Матроскин сидел в передней, уже поджидая ее с демонстративной верностью.
     Я молча поцеловал ее неожиданно очень влажные и скользящие губы на том же месте – в дверях кухни, и ее глаза заблестели. Меня охватило ощущение величественности всего происходящего, замешанное на неведомо откуда взявшемся чувстве тревоги. Странное душевное потрясение, близкое к отчаянию, и разбуженная им робость уже пытались доказать свою власть надо мной. У меня вдруг не оказалось в запасе ни одного комплимента, и я вынужден был ограничиться банальным упоминанием ее глаз.
     - У тебя сегодня умопомрачительные глаза. Я очень люблю в них заглядывать.
     - Это опасно, можно потерять рассудок, - провоцировала она меня, и я не верил своим ушам.
     Я безоглядно и безудержно целовал ее на диване, и она молча вручала себя мне с несвойственной ей покорностью и податливостью, словно таяла от многократно услышанного ею шопота с одним лишь ее именем. Под властью желания мои руки потянулись под ее свитер и маечку и через пальцы передали мне тепло и волнующие сигналы гладкой кожи с закодированным обещанием полностью открыться мне под ласками и поцелуями. И вот наступила священная церемония освобождения наготы от ненужных одежд. С прикосновением к последней детали женской одежды любой мужчина переживает молниеносно краткое ожидание обнажения последней и самой святой тайны раскинутого перед ним в первозданном состоянии тела. Есть в обнажении женщины великая магия, от испытания которой мужчина чувствует внутренние спазмы, затрудняющие дыхание. Вид островка шелковистых волос на мгновение парализовал меня. Я сбрасывал с себя последние покровы, жадно разглядывая все открытое взору. Подобно многим другим я опасался ее скрытого раздражения, причиной которого мог стать назойливый взгляд на продолжение островка, но совсем не смотреть в его сторону было невозможно, с того момента как глаза обратили внимание на внутреннюю излучину, напоминавшую две крупных дольки мандарина, аккуратно подогнанных друг к другу талантливым мастером. Мои руки властно прикасались к ее телу и непрерывно скользили повсюду, открывая дорогу губам. Взгляд задержался на непредвиденно выпуклом изгибе бедер, круто убегающем от узкой талии. Помимо этой изюминки у нее была удивительно пропорциональная стройная фигура. Я гладил ее груди, бедра, островок и излучину с легким нажимом, словно вдохновленно лепил ее тело заново.
     - Какая ты красивая! Как долго ты скрывала такую красоту от меня! Мы потеряли столько времени! – услышал я свой звучный шопот.
     Лиза молча прикрыла мне рот ладонью и продолжала тяжело дышать, а я с тревогой встретил ее взгляд, в котором различил проблески ее неуверенности в оправданности своего поступка. Меня охватила странная оторопь, я почувствовал себя потерянным и жалким. Мне не дано было понять причин ослаблявшего меня состояния. Наступило ли оно от замеченных мною сомнений Лизы, от осознания измены Илоне, или же просто подействовала небольшая доза коньяка? Мне неизвестно. Но указательный палец уже почувствовал тот маленький горячий и влажный отросток, прикосновения к которому обычно заставляют женщин утрачивать связь с внешним миром. Мои беспрерывные усилия и терпение принесли свои плоды: напряжение ее тела, порожденное сомнениями, сменилось упругостью желания; оно оживилось и пришло в движение, свободное от цепкого контроля разума. Я попросил ее быть сверху. Лиза поднялась и плавно опустилась на мою плоть горячей влажностью своего лона, движением бедер разомкнув излучину, которую охраняли две дольки мандарина. При этом она перемещалась с грациозностью святой, сходящей с застывшей иконы на кол, чтобы принести себя в жертву краткосрочному счастью мужчины, в которого поверила. Досадная оторопь все еще сдерживала мои действия, и Лиза почувствовала, что я утрачиваю над ней власть. Она погрузилась в свои ощущения, слегка запрокинув голову, прикрыв глаза и судорожно вздрагивая ноздрями; на ее лице проступила маска наслаждения, подобная маске боли. Ее тело раскачивалось в такт своим ощущениям, производя впечатление плывущего по волнам; и мои руки, примкнувшие к изгибам ниже талии, мягко напоминали его владелице о границах ее эротических грез. Наконец она слегка задрожала, обмякла и, откинувшись назад, с закрытыми глазами понеслась в далекий мир блаженства, куда исчезают женщины, которым удается подняться на вершину наслаждения. Край моей плоти отчетливо ощущал конвульсии удаленной стенки ее лона. Ее блаженство подействовало на меня, и я начал расстворяться в нараставшем ощущении нежности и чувственной неги, поспешившей наружу в горячем потоке. Прогнувшись и приподняв бедра, я старался передать ей все его содержимое.
     Когда Лиза открыла глаза и легла на бок у стенки, я почему-то стал искать в ней признаки сходства с Юлей и Леной, а вернее – с неким сдвоившимся в моем подсознании образом, сосредоточившем в себе воспоминания о каждой из них. Моя рука лежала на ее талии, и вскоре до моего сознания дошло, что ее кожа быстро охладилась. Я предлагал ей снова и снова накрыть ее покрывалом, но она упорно отказывалась. В глазах Лизы снова легко читалось сомнение: правильно ли поступила? В передней я вдруг вспомнил, что не сказал ей самого главного.
     - Я люблю тебя, - вдохновенно и с наслаждением выдохнул я слова, словно мне удалось произнести их в этом мире впервые.
     - Повтори еще, - обожгла она меня своим шопотом, и я послушно выполнил ее просьбу.
     Уже позже по пути домой в троллейбусе я с нежностью восстанавливал частицы прошедшей встречи и вдруг подумал, что Лиза довольно консервативна. Она пыталась избегать касаний в интимных местах, не хотела лежать спиной ко мне, когда я, сидя на ней, пытался подарить ей прикосновения эротического массажа. "Я хочу перевернуться на спину. – Разве тебе не приятно? – Но я хочу видеть твое лицо. – Ну, хорошо, иди ко мне", - звучали в моей голове голоса. И это были те редкие звуки, которые ненадолго рассекли тишину наших безмолвных движений.
    
     Мы по-прежнему часто проводили часть обеденного перерыва в нашем кафе. Внешне ничего не изменилось: обычно говорила Лиза, а я любил ее слушать. Она терпеливо отвергала мои просьбы о новой встрече в ее квартире, и мне приходилось теряться в догадках по поводу ее отношения ко мне. Когда мои просьбы становились особенно настойчивыми, она вспыливала, молчала и дулась.
     - Неужели ты настолько безжалостен? – не выдержала она однажды.
     - Что? Что ты имеешь ввиду?
     - Наши встречи добром не кончатся. Если будешь настаивать, я перестану приходить даже сюда... Я привыкла к тому, что ты ежедневно рядом, что есть кому выслушать, пожалеть и успокоить меня. Но у меня хватит сил...
     Вдруг она прыснула от смеха и положила свою ладонь на мои пальцы, лежавшие на столе.
     - У тебя такой трогательный вид обиженного ребенка, что от него может дрогнуть даже черствое сердце... Пойми меня правильно, мы же грешим, грешим безбожно. Если ты не жалеешь себя, то пощади хотя бы меня.
     Но я молчал, не зная что ответить, и только снова представлял ее, зависшую надо мной в чувственном парении.
    
     Через несколько дней Лиза все же сдалась под моими взглядами. Все повторилось с небольшими отступлениями от исполненного впервые. Мои руки искали точки на ее теле, через которые природа дарила ей возможность райских наслаждений, а она то забывалась от моих прикосновений, отрекаясь от установленных ее представлениями табу, то посылала мне молящие знаки, сигнализировавшие о вторжении в запретную зону.
     В обеденные перерывы мы играли в словесную игру в кошки-мышки, и иногда Лиза попадала в клетку, собранную из моих сладких речей из слов и полунамеков, воспламенявших ее до согласия на редкие встречи в ее квартирке. Перед расставанием она любила угощать меня чаем и изготовленным ею тортом - шоколадным бисквитом с желтым ванильным кремом – с интригующим названием "Птичье молоко".
    
     Мне скорее всего предопределено свыше в счастливые периоды жизни ожидать прихода некоего "но" («Увы, - мгновенно одернула меня догадка, - я неоригинален. До меня примерно эти же слова произносили миллионы. Например, от Жени я их уже слышал»), когда душевный покой внезапно разбивается вдребезги на мелкие осколки подобно перегретой лампе. В тот раз подобное случилось за несколько дней до Великого поста перед Пасхой. Я узнал от Лизы, что приближается пост, во время которого даже обеденные встречи придется прекратить.
     - Я очень люблю пост, недаром его называют весной души, потому что появляется возможность освободится от груза земных страстей. Он длится 40 дней, после чего наступает Страстная седмица. Чтобы очистить душу, необходимо беспрекословно исключить любую пищу животного происхождения, развлечения... и секс тоже. Так что нам лучше не видется в этот период. Мне хочется побыть наедине с собой.
     Внешне я постарался спокойно воспринять ее решение, не терять присутствия духа, но внутри меня уже пробуждался вулкан эмоций. "На каком-то этапе всегда находится кто-то из влюбленных, кто выдвигает условия, и нередко почти невозможные, - мысленно кипятился я. - Почему их выдвигают мне? Почему это происходит со мной?"
    
     Мы конечно же виделись от случая к случаю. Вначале Лиза даже согласилась посетить со мной одну из церквей, где ее не знали. Я стоял ближе к входу, чтобы никому не мешать, и с умилением и белой завистью наблюдал сбоку за ее одухотворенным лицом и движением губ, преданно повторявших вслед за священником слова молитв. Неожиданно мое нутро затерзали мысли-вопросы: «Чужд ли я ей в томительно долгие минуты молитв, не отвергает ли она меня совсем?» Мне показалось неверным обратиться к иконам, и тогда интуитивно я посмотрел в потолок, представляя небо, и экспромтом стал молиться, чтобы она не оставила меня. Но церковная атмосфера, покорявшая таинственным притяжением, и протекавшее в ней литургическое действо как-будто подчинялись таинственному сценаристу, задумавшему лишить непрошенного гостя последних капель надежды. Очередная молитва сопровождалась необычной возвышенностью и всепоглощавшим коллективным вдохновением, возраставшими с каждым все более усердным поклоном в промежутках между ее фразами, и заставила внимательнее прислушаться к ее словам:
    
     Господи и Владыко живота моего,
     дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия не даждь ми.
     Дух же целомудрия, смиренномудрия, терпения и любве даруй ми, рабу Твоему.
     Ей, Господи Царю,
     даруй ми зрети моя прегрешения
     и не осуждати брата моего,
     яко благословен еси во веки веков. Аминь.
    
     Необъяснимым образом я испугался, что Лиза более всего обратит внимание на призыв к целомудрию и осознанию собственных грехов, и тогда я почти обреченно замер, внутренне переживая трагедию-разгадку, – мне вдруг почудился и даже стал очевидным близкий финал нашего романа, который должен был наступить совсем скоро по ее настоянию.
     Служба завершилась. Люди тихо крестились и выходили во двор.
     - В дни поста церковные службы особенные, - Лиза произнесла эти слова с кроткой улыбкой, глядя перед собой, будто они были предназначены не для меня, а для нее одной. – Они наполнены светлой радостью и грустью. У меня непередаваемое состояние: на душе необычайный покой и легкость. Хочется всех любить. Всю эту неделю по вечерам читали Великий покаянный канон Андрея Критского... За прошедшие тысячелетия человеческие грехи остались неизменными.
     Она говорила светло и отрешенно, не замечая мое тревожное состояние, и потому не чувствовала, как сама своей отрешенностью готовила себя к разрыву.
    
     Грезы о Лизе превращали меня в тихого маленького мальчика, который преданно и с непритворным желанием послушно принимал ее интересы и с увлечением изучал их. В дни поста, лишенный встреч с нею подобно отреченному от церкви, я навестил несколько раз интеллигентную старушку-соседку и выслушал ее пояснения о посте, Пасхе, ознакомился с текстами молитв. Я конечно же обнаружил у нее уже знакомую мне молитву, в исполнении священника, Лизы и остальных молящихся принесшую мне неумолимую догадку и трагичные ощущения. То была покаянная молитва святого Ефрема Сирина, которую читали почти ежедневно, помимо субботы и воскресения, в дни предпасхального поста. Но в момент ее обнаружения во мне торжествовало вдохновение, странный в моей ситуации душевный подъем от успеха, которым завершился поиск. От моей кроткой соседки я услышал о существовании поэтической версии великопостной молитвы Ефрема Сирина, написанной Пушкиным за несколько месяцев до смерти.
    
     Отцы пустынники и жены непорочны, Чтоб сердцем возлетать во области заочны, Чтоб укреплять его средь дольних бурь и битв, Сложили множество божественных молитв; Но ни одна из них меня не умиляет, Как та, которую священник повторяет Во дни печальные Великого поста; Всех чаще мне она приходит на уста И падшего крепит неведомою силой: Владыко дней моих! дух праздности унылой, Любоначалия, змеи сокрытой сей, И празднословия не дай душе моей. Но дай мне зреть мои, о боже, прегрешенья, Да брат мой от меня не примет осужденья, И дух смирения, терпения, любви И целомудрия мне в сердце оживи.
    
     Мысли о крещении посещали меня как попытка душевного сближения с Лизой, и все же я устоял перед ними, согревая в себе робкую надежду на ошибочность моей догадки. В теле, словно за земной корой, металась лава тоски, любви и желания; я выпускал ее на волю в страстных ласках, подаренных Илоне, но она снова распирала телесную оболочку, будто восполняла свою массу из моей тоски, из невозможности снова открыто говорить о своих чувствах и исполнять сладостно обжигающий обряд почти священного обнажения недоступного тела Лизы.
    
     - Я попросила совета у отца Александра. Нам нужно было уважать твой брак, а мы согрешили, согрешили вместе. Мы должны многократно читать пятидесятый псалом.
     Это были ее первые и уже почти предсказанные мною слова после окончания поста. Я почти реально увидел, ка неподвижно и безмолвно сидел где-то там наверху мой ангел-хранитель и бесстрастно наблюдал за всем происходящим. «Знать бы, что он думает, - сгорал я от злости на того, кого ни разу не представится возможность увидеть, - и получить бы определенный ответ на вопрос: действует ли он на самом деле на моей стороне? Но не может же быть по-другому: он Мой Ангел-Хранитель! И если все же он не на моей стороне, то кому он служит: Богу или Сатане?» Я с болью вступал в полосу смятения, печали и страданий, мысленно прощаясь с нашими свиданиями в присутствии кота Матроскина.
     Ее неоднократные просьбы подействовали, и я принял от нее текст псалма: "Когда приходил к нему пророк Нафан, после того, как Давид вошел к Вирсавии. Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих изгладь беззакония мои. Многократно омой меня от беззакония моего, и от греха моего очисти меня. Ибо беззакония мои я сознаю, и грех мой всегда предо мною..." Через годы я узнал его в пятьдесят первом псалме из еврейских "Теиллим".
    
     Пролетели долгие месяцы. В открытом летнем кафе на высоком обрыве над морем мы сидели за столиком в ряду, примыкавшем к самому краю, откуда открывался величественный вид на разогретую под солнцем серо-голубую водную бесконечность. Бескрайний водный мир и срывавшийся с его поверхности освежающий воздушный поток вынуждали замирать дыхание. Глазам хотелось переключиться с приносящей усталость вечности на детали, и я опустил их вниз, где прямо под обрывом на зеленой полупрозрачной воде колебались в такт волнам юноши с сильными торсами и девушки с блестевшими на солнце полуобнаженными мокрыми попками. Они плыли, словно исполняли брачные танцы над песком, покрытым слоем пенящегося бледнозеленого расствора.
     Вместе с нами в небольшом кафе находились только две девушки, испытывавшие терпение официантки бесконечными просьбами. Одновременно они сдержанно рассматривали нас, пытаясь понять характер наших взаимоотношений. Я не сразу обратил внимание на их интерес к нам, и им скорее всего удалось заметить, какими глазами я поедал Лизу, словно самое вкусное блюдо. Салат, тостер и минеральная вода, замешанные на предвкушении любимого кофе с пирожным, были приятной добавкой к моему занятию. Лиза наслаждалась рыбой, салатом и любимыми маслинами, мечтательно отпивала пиво и иронично поощряла мои взгляды на мокрые девичьи тела в морской воде.
     - Обрати внимание: ты заказал женские блюда и напитки, а я - мужские..., - добродушно иронизировала она. – Да, девушки там внизу очень интересные. Я рада, что тебе "есть на что посмотреть"... У Вас такая прекрасная фигура, - обратилась Лиза к официантке, – как Вам это удается?
     Я никак не мог понять, был ли это искренний комплимент или же продолжение ее игры со мной.
     - А Вы приходите к нам работать, - вполне доброжелательно отозвалась хозяйка нашего столика. – После пробежек вниз на кухню и вверх на террасу у Вас будет такая же... Хотя Вам тоже не на что жаловаться.
    
     Наши взаимоотношения начинали мне уже казаться странными. Они буксовали как старая пластинка, но не толкали ни одного из нас на разрыв. Мы нужны были друг другу. Ну конечно же так и было на самом деле! Обо мне и говорить нечего, но и она нуждалась во мне, а иначе не терпела бы надоевшие ей просьбы о встрече наедине. В течение долгих месяцев я превратился в само ожидание – оно прочитывалось в моих глазах, на моем лице и во всей фигуре.
     - Почему мы не можем встречаться без посторонних глаз?
     - Без посторонних глаз ты встречаешься с женой. А я люблю остроту взаимоотношений, которую придают свидетели.
     Легко же ей было шутить! Как-будто она не задумывалась над тем, куда зайдут наши выхолощенные от чувственных наслаждений монашеские посиделки в кафе. Но ей нужно было отдать должное: ни разу она не завела разговор о моем разводе и тем более – не выставляла его как условие.
     Лето и море возобладали над стремлением Лизы ограничить наши встречи обеденными перерывами. В один из жарких дней она сдалась. Накануне каждый из нас взял по отгулу, и вместо архива мы в соответствии с давним желанием оказались на одном из пляжей. Остаться загорать после выхода из кафе, удаленного от многолюдной зоны пляжа, мы не смели: нас могли узнать знакомые. Но разве кто-то из нас думал о расставании? Все дороги вели в ее квартиру. Она это прекрасно понимала и принимала неотвратимость нашего прихода по одной из этих дорог в ее уютное гнездышко. Не тогда ли ей пришла в голову мысль приручить меня в той квартире, превратить ее в еще одно безопасное место для наших бесед?
     - Только никаких приставаний! Посидим, попьем чай. И вообще, пора уже тебе накануне наших встреч размагничиваться с помощью жены! Приходи ко мне нормальным человеком, сможем говорить об интересных вещах. Подумай над этим.
     «Неужели она говорит все это всерьез? – недоумевал я, понемногу раздражаясь. - Мужчина никогда не сможет понять женщину. Ему все время приходится проводить разведку ее намерений в словесной дуэли.» На ее кухне, почувствовав светлую печаль от ее теплых и сочувственных взглядов, я решил приступить к разведке.
     - Я почти забыл твое тело. Ничего не прошу у тебя и ни на что не претендую, но позволь мне только увидеть тебя. Большего я не прошу.
     – У меня нет проблемы раздеться перед тобой. Но к чему нам это сейчас? Все закончится грехом.
     – Нет, я смогу сдержать себя.
     - Пожалуйста, оставь эту тему.
     "Она перестала меня понимать! Неужели она не понимает, что я не способен обидеть ее?"
     – Ты меня не понимаешь! – Я вернулся от размышлений к действительности. - Должно же хоть что-то чувственное нас связывать, если секс по твоим убеждениям невозможен. Все же мы – мужчина и женщина.
     Она упрямо молчит, а затем переводит разговор на другую тему.
     Она вертелась на кухне вблизи меня и сидящего за мной на подоконнике Матроскина, а я вдруг, теряя контроль над собой, конвульсивно охватил ее бедра руками, наклонился и припал лицом к нижней части ее живота. В ответ мне послышался не то вздох, не то сладкий стон. Я припал чувственными поцелуями к ее лону, отделенному легкой одеждой, и скорее чувствовал, чем видел ее запрокинутую голову и прикрытые глаза. Ее руки мягко опустились мне на голову, и в их прикосновениях предугадывались обжигающие объятия наших тел, перемещающие сознание в мир с другими измерениями. Но она вдруг отстранилась, и тогда зазвучал ее твердый голос. Он словно существовал вне зависимости от состояния тела, порождавшего его. Им управляла железная воля, и по ее команде прозвучал приговор:
     - Успокойся и прости меня. Я так решила.
    
     Наши отношения вступили в полосу, в которой уже начинался отсчет годам. Мы общались ежедневно; мне уже трудно было представить себе очередной день без ее мелодичного голоса, способного уже в первые минуты заглушить мои переживания, раздраженность и скуку. Но если Лиза была заинтересована лишь немного поддерживать тлеющий огонек нашей платонической связи, то кто или что, кроме нее, могло вдохнуть свежую струю в мою жизнь? Возможно, она задалась целью своим сдержанным отношением вернуть меня к семье, и она добилась того. В тот же период медленного эмоционального привыкания к связи, не имеющей право на полноценную любовь, ко мне вернулся интерес к исследованиям. Я заинтересовался историей формирования музейной коллекции Одесского общества истории и древностей, и я изучал в свободные часы и дни его архив. Давний интерес к английской истории вернулся ко мне поисками темы и документов о связях Южной Украины с Англией в девятнадцатом веке. Можно ли было при этом не заметить по описям архивных дел, какой колоссальный материал о евреях края лежал в хранилищах архива? Но в то время еврейская тема казалась всем непривычной и даже нежелательной, несмотря на то, что уже несколько лет шумела перестройка, и с трудом открывала путь к свободам.
    
     - Счастливого пути! – сухо сказал коренастый сержант-пограничник после того, как возвратил владельцу последнюю проверенную им визу на въезд в Израиль. Автобус оставил позади контрольно-пропускной пункт на молдавской границе между Советским Союзом и Румынией и через несколько минут остановился на нейтральной полосе в вечернем лесу. Я сидел в автобусе с женой и сыном и вместе с остальными спутниками более трех часов с тоской смотрел сквозь стекла на унылого румынского пограничника в неэстетичной форме, напоминавшей обмундирование солдат Красной армии времен второй мировой войны, на фоне закрытых ворот. Поздней ночью автобус впустили в пределы ночной Румынии, погруженной в сплошной мрак, в котором изредка проступали огоньки. Мы направлялись по ночным неосвещенным дорогам в одну из бухарестских гостиниц, чтобы через день вылететь в Израиль. Позади был поспешный отъезд братьев и сестры Илоны, ввергнувший ее в шок, мое отчаянное согласие на отъезд в святом стремлении вдохнуть покой в ее душу и печальные мысли о конце карьеры архивиста и историка. Но именно вослед этим мыслям я посвятил сотни часов чтению и конспектированию казалось бесконечного потока архивных дел. Так в моей дорожной сумке оказались несколько толстых тетрадок с копиями документов девятнадцатого века – своего рода осколками истории еврейских общин Одессы и других городов Южной Украины, которые мне предстояло склеить в один сосуд. Подсознательно спровоцированные причуды памяти подстегивали мое усердие в том утомительном труде: часто посещали назойливые воспоминания о киевском профессоре и секретаре райкома по идеологии, но поспешно задвигались в прошлое добрые дела других. Путь к трапу самолета расчищался именем справедливости и забвением любви.
    
    
    
    
    
     Глава 10
     "Сумасшедший миллионер", или любовь втроем
    
     По пути от Алины домой мне стало ясно, что я уже больше не смогу откладывать звонок в Москву. Обещание, данное мной Жене, обязывало. К тому же, будучи идеалистом, я надеялся, что мой звонок ускорит встречу Алины и Жени и прекратит ее страдания. Женя слушал мой краткий рассказ об исповеди Алины, почти не перебивая.
     - Она все еще мечется между симпатией ко мне и опасениями по поводу моей незрелости, - заметил он, терпеливо дождавшись завершения моего отчета. – Нет, мне не стоит звонить ей. Трудно быть убедительным на расстоянии. Я просто нагряну неожиданно, чтобы позволить ей убедиться в произошедших во мне переменах. Ей уже некуда будет отступать!
    
     Рабочая комната Алины встретила меня неожиданными переменами: кресла и торшер перекочевали вместе со столиком на место массажной кровати, а она, в свою очередь, пристроилась к стенке, отделявшей ту самую смежную комнату.
     - Захотелось перемен, - прокоментировала она. Это подтвердила и замена одного из романов Франсуазы Саган, обычно лежавшего на столе, романом Умберто Эко "Имя розы" с круглым цветным рисунком монаха в стиле фрески на белой обложке. Кто же я во всей этой истории, - подумалось мне, - способный ученик Адсон или умудренный опытом учитель Вильгельм?" Пока я пытался восстановить в памяти фабулу романа, Алина уже вводила в свою исповедь новый сюжет.
    
     - В конце пятого курса неминуемо приближался прощальный банкет, и мне казалось, что завершение учебы обязывало меня принять решение по поводу моих дальнейших взаимоотношений с Женей.Но именно в те дни у меня появился еще один мужчина. Я стояла на автобусной остановке, спеша на зачет, когда одна из мимо проезжавших машин затормозила и вернулась ко мне. Водитель предложил подвезти меня. Может быть, это прозвучит самонадеянно, но я была смела и уверенна в себе. Я знала, что моя уверенность замечается мужчинами, и никогда не боялась насилия. Переднее место было занято другим, сильно походившим на охранника, и мне пришлось сзади с искренним безразличием воспринимать через зеркало заинтересованные взгляды водителя. Он был старше меня минимум лет на десять, имел открытое, но несколько заплывшее лицо с пшеничными усами. Его взгляды обещали продолжение. Высадив меня у университета, он твердо заявил, что подождет меня до окончания зачета. Я настойчиво протестовала и не соглашалась, а он упорно не отступал.
    
     Виктор действительно дождался меня и пытался вручить всевозможные дорогостоящие подарки. Мне дома ни в чем не отказывали, что помимо желания домашних формировало во мне гордость и заносчивость, и потому я от подарков категорично отказывалась. Пререкания длились непривычно долго для Виктора, искушенного в знакомствах с женщинами и уверенного в том, что любую из них можно купить подарками. И вдруг, вероятно, впервые он услышал твердый отказ. С другой стороны, я была совершенно не против того, чтобы он отвез меня назад домой. По пути Виктор хамовато утверждал, что в любом случае мне придется с ним встретиться. "Приятно иметь дело с интеллигентными людьми", - съязвила я и принялась ссылаться на занятость, занятия, последние зачеты и экзамены. Но ничего не помогало: он не собирался уезжать без моего номера телефона. В сравнении с уступчивостью Жени его настойчивость приятно поражала. Мы стали встречаться. От его подарков уже нельзя было отказаться. Кстати, он не скрывал, что его подкупило мое первоначальное безразличие к ним, потому что большинство женщин принимало их сразу и довольно быстро становилось доступными. За подарками последовали вечера в ресторанах и другие проявления богатой жизни, имеющей обыкновение засасывать любого, хотя бы раз к ней прикоснувшегося.
    
     Мой богатый поклонник поражал меня огромным запасом добродушия, у которого, казалось, не было границ. Он обволакивал своей симпатией и одаривал подарками не только меня, но и моих подруг и вообще любого человека из моего окружения. – Алина снова продемонстрировала задатки актрисы, узнаваемо показав, как руки Виктора раздавали подарки направо и налево. – Ему достаточно было почувствовать симпатию к человеку, с которым он познакомился несколько минут назад, - говорила она звонким голосом, выдававшим до сих пор не оставлявшее ее приятное удивление и даже восторг, - чтобы вскоре проникнуться к нему любовью и стремлением открыть ему всю душу и свой кошелек. Это была не свойственная обитателям столицы провинциальная доброта, под влиянием которой кто-то из столичных приятелей назвал моего нового поклонника кличкой "сумасшедший миллионер", сразу же вошедшей в употребление в кругу его знакомых.
    
     Ты, конечно же, догадываешься, что Виктор нетерпеливо настаивал на том, чтобы наши взаимоотношения перешли в сексуальную стадию; и мои отказы лишь усиливали его желание. Вскоре он стал поговаривать, что если не получит меня, то несмотря на сильную привязанность, расстанется со мной. У меня была серьезная причина для отказа: Виктор часто появлялся выпившим, в сущности, это было его постоянное состояние.
     Она снова поразительно достоверно сыграла на этот раз роль пьяного Виктора, то умиротворенного, то разочарованного донжуана, повторявшего, что все вокруг, и особенно женщины, хотят только его денег, не замечая в нем человека. Я не удержался и спросил:
     - Ты встречалась одновременно и с Женей, и с Виктором?
     - Да, поведение Жени подтолкнуло меня к такому шагу.
     Алина лукаво улыбнулась:
     - Они хорошо дополняли друг друга: пылкость Жени, которая находилась в дисгармонии с его безденежностью и пассивной жизненной позицией, и тихое, разбавленное алкоголем, влечение Виктора, привыкшего к тому, что мир вертится вокруг его желаний... Приближавшийся заключительный университетский банкет превратился постепенно для меня в центральное событие, отделявшее привычную студенческую жизнь от неопределенного будущего. Мне удалось передать Виктору ньюансы моих переживаний и, воспользовавшись его пониманием, ослабить нависший надо мной сексуальный нажим обещанием принять решение после этого события.
    
     На банкете я развлекалась легкими насмешками над Женей. Во второй половине вечера он просил, чтобы я пообещала, что в конце уйду с ним, но услышал от меня лишь шутки, смешанные с сарказмом. В ответ Женя удалился от меня и пригласил на танец мою подругу, которой он уже давно нравился. Подруга с удовольствием танцевала с ним и, вероятно, надеялась на продолжение. Для всех это был неожиданный поворот. Мой парень был абсолютно неузнаваем: он демонстрировал мужское поведение, наполненное чувством собственного достоинства. Мне захотелось танцевать в его объятиях, и когда меня пригласил танцевать другой однокурсник, по моей инициативе мы оказались рядом с Женей. Я преднамеренно сталкивалась с ним, чтобы привлечь его внимание. Он же игнорировал мои сигналы и с вызовом прижимал к себе девушку все больше и больше, пока неожиданно для партнерши не вторгся ногой в пространство между ее ног, неприлично плотно прикасаясь ею к чувствительной зоне. Она попыталась отстранится, но но его руки препятствовали ее освобождению. Атмосфера очень накалилась и требовала разрядки. У меня хватило ума прекратить танец, сесть застолик и начать посылать Жене примирительные взгляды. Он смягчился и подсел ко мне. Скандал был предотвращен. Но мне не удалось окончательно подавить в себе раздражение, вызванное очень откровенным танцем, который напоминал секс в прямом эфире. Моя гордость взывала к мщению, и я ушла без предупреждения.
    
     Впервые за весь период наших отношений Женя продемонстрировал настоящую мужскую выдержку, не ища встреч со мною и не звоня полгода. Занятия в университете закончились, и возможность вынужденной встречи оказалась минимальной. Так, помимо моей воли, для Виктора освободилось все пространство, и я вернулась к богатой жизни и развлечениям.
     - Он действительно был очень богат?
     - Да, очень богат. События, о которых я рассказываю, относятся к середине девяностых годов – ко времени появления целого слоя обладателей милионных состояний. Когда после размолвки с Женей мои встречи с Виктором стали более частыми, он стал упорно настаивать на нашей свадьбе. Мне удавалось отделываться неопределенными обещаниями: "Почему бы и нет? Только дай мне немного времени". На самом деле я еще была далека от окончательного решения. Когда мы впервые оказались в одном номере гостиницы, а это случилось в Турции, наступил и постельный этап в наших отношениях. Он оказался великим магистром в сексе: с ним я впервые узнала, что оргазм может казаться бесконечным. После Турции наступил черед многочисленных городов России, и в том числе - его родного города Краснодара. В отдельных городах, включая и его родной город, его с поклонами встречали представители местной административной элиты. Не буду лукавить: мне в такие моменты было очень лестно находиться рядом с ним. Но меня по-прежнему отталкивало его постоянное пребывание "под мухой". Сегодня я уже не откладывала бы замужество с ним. Разве бы я работала сегодня здесь, если бы выскочила замуж за такого богатого мужчину?
    
     Через несколько месяцев после разрыва с Женей до меня стали доходить редкие весточки от однокурсников о том, что он пытался навести обо мне справки. И однажды настал день, когда прозвучал телефонный звонок, и я услышала знакомый голос. Женя пел: "I just call to say I love you..." Он пропел четверостишие с трогательной искренностью, и я почувствовала, как теплый комочек, застряв в горле, затруднил мое дыхание. "Хватит дурить! – продолжал он. – Сегодня мы встретимся, у тебя, или у меня – это уже неважно." Я уже было открыла рот, чтобы произнести: "Ты не можешь исчезать на полгода без объяснений, и затем вдруг требовать сиюминутной встречи", - но неожиданно почувствовала жажду по его шуткам и ласкам. "На этот раз без внезапных исчезновений и эротических танцев с моими подругами, - проворковала я, переходя чуть ли не на шипение, - иначе исчезну из твоей жизни навсегда!"
    
     Женя разнообразил встречи в наших квартирах прогулками в парках. Ему не удалось найти работу, поэтому мы угощались соками и мороженым в киосках и кафе. Параллельные встречи с Виктором отличались сильным контрастом. Накануне Нового Года я сидела с Женей в кафе и за чашкой кофе мысленно анализировала свою жизненную ситуацию, склоняясь к выводу о том, что раздвоение между двумя поклонниками приносит ощущение внутренней пустоты. Размышления об участившихся приступах раздражения у Виктора только усугубляли уже становившееся привычным ощущение. У него не было иллюзий по поводу моих чувств к нему, и обычно он изливал мне свою горечь по телефону. Из телефонной трубки все чаще стал звучать пьяный голос: "Думаешь я не знаю, что ты меня не любишь? Так зачем же ты остаешься со мной?" (Алина очень выразительно подражала интонациям его голоса, сопровождая удачную имитацию подсмотренным у Виктора движением руки с растопыренными пальцами, обрамлявшими указательный палец, направленный на слушателя). Когда же он был относительно трезв, все чаще говорил о совместной поездке в Америку и о свадьбе в ней. Я сомневалась и бросалась из одной крайности в другую, от полного отрицания до кратковременного восторга, более разогретого финансами моего потенциального жениха.
    
     Меня вернули к действительности оказавшиеся совсем близко от моего лица излучавшие тепло глаза Жени. Почувствовав, что снова завладел моим вниманием, он на глазах у всех медленным движением положил руки мне на колени и зашевелил одними пальцами, оказавшимися под юбкой, лаская мою кожу через колготы. Мне были безразличны любопытные взгляды окружающих. "Виноградовы уехали, оставив мне ключи от своей квартиры. Новый Год мы встречаем там. Ты и я, и только я и ты." После неожиданного приглашения последовал нежный поцелуй. Его романтическое настроение передалось и мне. Утратив ощущение реальности, я сомкнула руки вокруг его шеи. Думаю, мы внесли оживление в скучную атмосферу кафе.
    
     Тебе не терпится услышать подробности? – вдруг с вызовом заулыбалась Алина в ответ на блеск особого интереса в моих глазах. – Пожалуйста. Подробность первая: в той квартире Женя впервые познал меня, и возможно, я была его первой женщиной. Когда часы прозвенели двенадцать, мы уже "усталые и довольные" встречали наступление нового года голышом, подкрепляясь шампанским. Подробность вторая.., - она замолчала, и, слегка вращая глазами, вероятно, вспоминала тот Новый Год и подыскивала подходящие выражения. – Каждый раз, раздвигая мне ноги, он выразительно шептал мне краткие отрывки из "Кама-сутры" и "Песни песней". "Стан твой подобен финиковой пальме, а груди гроздьям. Живот твой – ворох пшеницы в окаймлении лилий". Или же: "Ватсьяяна учит, что любовное соединение зависит от мужчины и женщины, поэтому оно требует соответствующих способов". Я не уверена в точности цитирования. Конечно, это была очень интересная любовная прелюдия, но все же не самая оригинальная... Подробность третья: Женя заводил неистовые сексуальные пляски, выплескивая в меня вместе с жидкостью всю накопившуюся энергию и страсть, так что впоследствии оказалось, что я похудела на полтора килограмма. Подробность четвертая: ему очень хотелось узнать о мужчинах в моей жизни. Я ему рассказала только об Андрее. Мне было понятно, что он должен был услышать о нем от моих университетских подруг, с которыми я поделилась своей болью и показала фотографии, запечатлевшие мгновения с Андреем. Подробность пятая, - моя рассказчица вдруг погрустнела, - на следующий день после обеда, когда Женя пробудил меня и довел непрерывными ласками до сладостной взрывной волны, он неожиданно предложил мне выйти за него замуж. Я сначала мягко говорила "нет", но когда он начал кипятиться и настаивать, полностью развеяв романтическую атмосферу, его раздраженность незаметно передалась мне, и я разразилась обвинениями, в которых назвала его "папенькиным и маменьким сынком" и "безденежным безработным". "Где мы будем жить? – вопила я. – У тебя? У меня? Мне это абсолютно не подходит. Ты можешь снять квартиру, у тебя есть деньги на другие расходы?" В конечном итоге мы расстались сухо, и теперь уже я стала избегать встреч с ним.
     Мой характер – не подарок. В гневе я никогда не умела вовремя остановиться. Если уж рвала с кем-то связь, то рвала и номер телефона из записной книжки в полной уверенности, что это навсегда. Потом мне приходилось жалеть о резком разрыве, но в следующий раз предыдущий опыт снова ничего не значил.
    
     Развязка в отношениях с Виктором также наступила внезапно. В одном из городов кто-то в моем присутствии передал ему привет от тестя. "Так ты женат?!", - вознегодовала я. "Нет, - отбивался он, - я вдовец, это отец умершей жены". Но все же ему пришлось сдаться и признать, что он женат. "Согласись же, - говорил Виктор, - разве ты была бы со мной, если бы знала правду?" Конечно, он прав: в таком случае не было бы никакого романа.
     - А как же его предложение о свадьбе в Америке?
     - Возможно, это было искреннее предложение, и он думал о разводе. В любом случае, я прервала с ним все отношения. В те же дни пришло решение об отъезде в Израиль, которое поддержала мама. Собирая документы на выезд, я пришла на свой факультет, чтобы получить вкладыш к диплому. Там я встретила доброго пожилого профессора, которому не раз приходилось утихомиривать Женю на своих лекциях. "Вы уже, наверное, стали Григорьевой?", - по-отечески, но не без старческой зависти спросил он. - "Нет, - разочаровала я его, - мы расстались." Профессор сочувственно посмотрел на меня и произнес: "Какой красивый старт и какой некрасивый финал!"
    
     Только в последний вечер в Москве, накануне прощальной вечеринки, устроенной мамой в ресторане, я под влиянием воспоминаний решилась позвонить Жене, чтобы сообщить об утреннем отъезде и попрощаться с ним. Жени не было дома, и я все передала его пораженной новостью маме. Мы ушли в ресторан, а в квартире осталась моя тетя. Ей пришлось допоздна принимать шквал звонков отчаявшегося меня услышать Жени. Он услышал мой голос только около двух часов ночи и, несмотря на мои протесты, примчался ко мне на такси. Заметив его паническое состояние, я принялась врать что-то по поводу временного отъезда и обещала вернуться. Но он не поверил и заплакал, всхлипывая в истерике как ребенок. Чтобы успокоить Женю я шутила, включала музыку и предлагала потанцевать на прощание. Ничего не помогало. Лишь под утро, за несколько часов до отъезда, мне с трудом удалось выпроводить его домой. Он дрожал при расставании и повторял снова и снова: "Я уеду сегодня из Москвы, еще не знаю куда, но уеду!"
    
     От волнения Алина замолчала, и колебание ее грудной клетки отражало темп участившегося дыхания. А меня переполнили грусть и сопереживание. Несколько мгновений мы неосознанно смотрели друг другу в глаза. Она будто пыталась понять, что в моем облике и поведении побудило ее на такую откровенную исповедь. Встретив в моем взгляде искреннее сочувствие, Алина от жалости к себе уронила несколько слезинок, но затем глубоко вздохнула и усилием воли вернулась к действительности, требовавшей от нее концентрации душевных сил.
     Мне захотелось пофилософствовать.
     - Кто вас женщин поймет? Вас не привлекают интересные скромные ребята. Забыв о чувстве собственного достоинства, вы прилипаете к сильным, нахальным и богатым и с завидной собачьей преданностью терпите от них массу неприятностей. Женщины, подобные тебе, отличаются особыми чувственностью и энергетикой, являющимися отражением приобретенного вместе с генами знания жизни, а точнее – умения разбираться в людях, которое очень важно для того, чтобы устроиться в жизни, потому что очень многие ее стороны они даже могут не понимать. От тебя требовалось немного выдержки и терпения, и Женя превратился бы в мужчину в твоем вкусе и источник зависти многих женщин. Мне кажется, он подсознательно искал в тебе точку опоры, чтобы перевернуть свой внутренний мир в соответствии с твоими запросами. Тебе же хотелось найти готового мужчину. Это твое право, но в таком случае ты уменьшила свои шансы встретить его.
     - Сейчас я уже мудрее, и мне ясно, что с интеллигентными ребятами спокойнее. Молодая же девушка чаще не заинтересована тратить свое время на воспитание настоящего мужчины. Ее тянет к уже сформировавшейся личности... Вам, мужикам, трудно стать на ноги без няньки? – снова заволновалась Алина и от волнения пружинисто прошлась из угла в угол, распространяя эротический эфир, который порождал даже ее гнев.
     - Что поделаешь нас с детства больше окружают женщины.
     - Да, я скорее всего ошиблась, - будто не слыша меня продолжала она. – И решение эмигрировать без какой-либо сносной специальности тоже было ошибкой.
     - Ты же закончила университет!
     - Мне не нравилась моя специальность. Я уже говорила, что мне нравилось проводить время в университете, в той особой объединяющей всех студенческой атмосфере, которая почти не знакома воспитанным на индивидуализме и обучающимся по индивидуальным программам студентам западных университетов. Может, они приобретают больше узко специальных знаний, но - намного меньше друзей. С первых же дней учебы меня втянуло в водоворот лекций, перерывов, вечеринок, юмора и интриг. Я попала в родную стихию. Мои успехи в учебе тоже вдохновляли меня. Если я берусь за что-то, то стремлюсь сделать это чуть ли не в совершенстве. Учеба и студенческая жизнь превратились для меня в самоцель, и я почти не задумывалась о том, что буду делать с нелюбимой специальностью. Полагалась на мою маму, а вернее – на ее связи.
     - Как же ты решилась эмигрировать? Что ты собиралась делать в Израиле?
     - Надеялась использовать свою коммуникабельность в качестве агента в каком-нибудь бизнесе. Но приспособление к новым условиям оказалось намного более болезненным, чем я предполагала. Курс профессиональной переквалификации своей бесполезностью подавил мою инициативу...
     - Тебя подводил твой перфекционизм. На определенной стадии он превращается в оковы. Нельзя бесконечно стремится к совершенству: в конечном итоге ничего не достигнешь.
     Алина ничего мне не ответила. Возможно, она меня не поняла, потому что выражение ее лица отражало погруженность в прошлое.
     Я незаметно для себя отвлекся и задумался над тем, что Алина, неординарная, способная молодая женщина, не умеет использовать эти качества для создания карьеры. Я просто поражался тому, как она застряла в массажном кабинете, не предпринимая серьезных попыток, чтобы найти себя в другой области. Она полностью переложила всю ответственность на внешние обстоятельства и бездеятельно мечтала о курсе гримеров-визажистов.
     Когда я поднял на Алину глаза, то увидел, что ее блузка распахнулась, обнажив белые груди с крупными розовыми бутонами. Обнаружив это не сразу, Алина смутилась и запахнула блузку, не застегивая ее. Но непокорные соски снова и снова выскальзывали на свободу, пока она окончательно не смирилась с их порывами на волю и закончила монолог полуобнаженной.
     Продолжая излагать свои впечатления о жизни в другой стране, Алина лишь усиливала во мне уверенность в правильности моих заключений.
     - Я испытала культурный шок. До чего же тяжела израильская ментальность! Сколько в них цинизма! Они непривлекательны, просто некрасивы. Они вообще очень провинциальны. И если ты обратил внимание, среди приехавших провинциалы тоже составляют большинство. Только пойми меня правильно: мне нравятся провинциальное добродушие, простота взаимоотношений. В конце концов, хотя я родилась в Москве, мои корни тоже из провинции. Есть даже предки из Кавказа. – Я в тот момент вспомнил о своей догадке в первые мгновения нашего знакомства. - Мне нравятся провинциалы, но не их дети, нагло таранящие ряды столичных жителей, не гнушаясь никакими средствами.
     - Может быть, действительно нет дыма без огня, но я думаю, что среди людей, достигших вершин в своей области, большинство составляют выходцы из провинции. Они не избалованы достижениями цивилизации крупного города. В них больше жизненной силы, более прочный внутренний стержень, сильнее желание достичь своей цели.
     - Ты способен все оправдать, - все более раздражалась она, чувствуя свою неправоту. – Может, ты попробуешь оправдать и ненависть израильтян к приехавшим?
     - Не все же нас ненавидят. Согласись, среди них есть разные люди. А недоброжелательность... Представь себе, что случилось бы, если бы к нам, туда, приехала огромная масса людей, принадлежащих к другой культуре, и эта масса составила бы шестую часть населения страны? Представь это в массштабах России.
     - Я понимаю это умом, но сердцем не принимаю. Ты, я думаю, тоже не стал стопроцентным израильтянином?
     - Не стал, и даже не пытался. Но постарался почувствовать себя израильтянином хотя бы отчасти, не теряя прежний культурный багаж. Я повис в воздухе, уже не чувствуя себя одесситом, но еще не считая себя полностью принадлежащим к этому миру. Меня спасает юмористическое отношение к местной экзотике:
     "Не нужны теперь другие бабы,
     Всю мне душу Африка свела:
     Крокодилы, пальмы, баобабы
     И жена французского посла".
     Алина засмеялась заразительно и звонко, словно забыла о своих жалобах.
     - Хорошо-о! Это ты написал? Нет, постой, возможно, я уже эти стихи где-то слышала.
     - Да, они написаны поэтом и океанологом Александром Городницким.
    
     Я уже чувствовал, что Алина и Женя стали близкими мне людьми. В тот вечер сопереживание их судьбам тревожило меня по-особому. Хотелось почувствовать себя хотя бы маленьким божком, способным их объединить. По дороге домой я снова решил позвонить Жене, чтобы попытаться спрогнозировать реальность соединения их судеб. Рассказ Алины, сокращенный после цензурного удаления эпизодов о "сумасшедшем миллионере", был передан мной Жене. И только после завершения рассказа я спросил его, как ему удалось выстоять после последнего ночного расставания с Алиной. Женя помолчал несколько мгновений, а затем стал медленно говорить, как будто заново переживая события, происшедшие несколько лет назад.
     - Еще в комнате Алины я пассивно подумал, что настолько раздавлен, что теперь неминуемо вернусь к наркотикам. При расставании с ней меня уже эта мысль стала пугать. Я почувствовал ее отстраненность и усталость от московской жизни, усталость от наших размолвок. В те последние мгновения я уже был для нее чужим. Она, скорее всего, смирилась с моим неотвратимым падением. И мне вдруг стало страшно, потому что теперь уже никто в этом мире не мог меня спасти. Возвращаясь в такси домой, я рассматривал утренние пейзажи и сценки большого города, задерживая взгляд на еще слабых лучах восходящего солнца, на садящихся в машины оживленных и смеющихся эффектных девушек, спешащих домой, чтобы выспаться и вернуться к новым приключениям, на их уверенных в себе и довольных мужчин. Разве этот мир создан только для них? Чем же они лучше меня? Нет, я не позволю себе опуститься, я добьюсь чего-то в этой жизни, и красивые девушки будут моими. Алина еще услышит обо мне! Мне было очень грустно из-за расставания с Алиной, но одновременно я почувствовал душевный подъем, и благодаря ему заснул ровным глубоким сном.
     В тот день мне стало ясно, что мне предстоит стать способным ассистентом собственного психоаналитика. Эту роль я отдал Алине, а точнее, заменявшей ее фотографии. Я всматривался в нее и пытался понять, чего же ожидала от меня моя уже бывшая девушка, и какие препятствия мешали мне оправдать ее надежды? Недостаточная самооценка, склонность обвинять других в своих бедах, нередкая депрессия, нерешительность, жалость к себе, комплекс вины после ссор с нею? Пути к преодолению этих и других препятствий я сначала искал интуитивно, догадываясь о них или же присматриваясь к более успешным людям. Я стал намного более наблюдательным, замечал в окружающем меня мире самые незначительные подробности. Со временем мне стали помогать переводные книги известных зарубежных психологов. Их было трудно достать, вернее, легко было купить, но я еще не работал. Некоторое время я ходил в библиотеку как на работу, читал и наблюдал за другими. Я прекратил недооценивать свои способности и полюбил себя, более искренне полюбил своих близких, стремился бывать в кругу энергичных и удачливых людей, вбирая в себя их позитивную энергию. Я вспоминал свои детские мечты и пытался вернуть себе детскую непосредственность, радовался восходам и заходам солнца, глубоко вдыхал запахи деревьев и цветов в городских парках, вкус и аромат еды, чая и особенно кофе. Сначала, когда я стал расставаться с недостаточной самооценкой и нерешительностью, знакомясь с множеством людей на улице в интересах психотренинга или же в поисках работы, меня охватывали страх и сомнения, но я вспоминал встреченных тем утром девушек и мужчин и твердил себе, что окружающий мир создан и для меня, и многое в нем должно происходить по моей воле.
     Очень скоро мне понадобилось начать закреплять полученные советы на практике. Помимо поисков работы я искал девушку, в отношениях с которой мог бы проверить реальность произошедших во мне перемен. Было важно, чтобы она мне нравилась, но чтобы я не испытывал к ней более сильных чувств. Мы часто ищем то, что находится рядом с нами. В течение нескольких дней я вспомнил эту поговорку, а вслед за ней и нужную мне девушку. Ею была подруга Алины Юля, которой я нравился в годы учебы в университете. Я уже не замыкался с ней в квартире, как когда-то с Алиной. Более того, отсекая все логичные страхи, приводил ее к своим друзьям. У меня возникали опасения и ревность, но я помнил, что мир, несмотря ни на что, существует и для меня, и многое в нем должно происходить по моей воле. Для того, чтобы получать, твердили мои книги, надо отдавать; и, желая быть интересным Юле, я проявлял во взаимоотношениях с ней массу инициатив, угадывал ее желания и по-возможности пытался их исполнить. Примерно через месяц после нашего сближения я почувствовал поступавшие от нее энергетические сигналы... Еще через две недели она откровенно пригласила меня остаться у нее ночевать. До меня вдруг дошло, что я вскоре попаду в ловушку, расставленную мною же. Мне хотелось встретить девушку, которую я буду любить, но Юля не была ею. Она все больше привязывалась ко мне, и я уже не имел права эксплуатировать ее чувства, потому что в конце концов осознал, что несу ответственность за нее. И только с этим осознанием ко мне пришла уверенность в том, что стал взрослым ответственным человеком. Нет, во мне не произошли кардинальные перемены, по крайней мере я так думаю, но мои глаза видели иной мир, в котором многое зависело от моего отношения к нему. Я расстался с Юлей, и еще долго переживал от того, что причинил ей сильную боль. Но мне было ясно, что более позднее расставание могло стать для нее трагедией.
     Женя прервал свой длинный монолог, глубоко вздохнул и затем завершил его устало:
     - Я могу еще долго рассказывать, но уже поздно. Да и ты не миллионер, чтобы оплачивать такие длинные разговоры. Я очень волнуюсь, потому что скоро приеду.
    
    
    
    
    
    
    
     Глава 11
     Ящик Пандоры, или Время задавать вопросы, и время отвечать
    
     Вспотевший ди джей в ночном русском ресторанчике в галилейском городке Маалот работал на совесть, зажигал эстрадой прошедших двух-трех десятилетий, подпевал прекрасным голосом, словно доверительно обнажал перед всеми свою душу. Как тепло он приглашал танцевать или желал доброй ночи уходящим, продолжая петь, и наверняка знал наперед, что вызывает ностальгию! Нам пора было уходить, и уже нам в догонку он посылал добрые пожелания и слова прощания, и тогда я взмахнул ему несколько раз рукой через окно, а он, заметив, благодарил и снова возвращался к словам песни.
     В машине, на пустынных улицах городка, я все еще вспоминал его голос и песни и в который раз спрашивал себя: «Когда же я окончательно почувствую себя здесь дома?» Довольно глупый и бесконечный риторический вопрос после четырнадцати лет приспособления. В конце концов, во время приездов в Одессу ко мне уже не возвращалось ощущение дома.
     Привыкание к незнакомым традициям и условиям было тяжелым и изматывающим и длилось более семи лет. С тех пор прошло еще семь лет относительно благополучной жизни. Часто мне представляется, что все эпизоды моей жизни в новой стране смешались словно карты в колоде, а она сама затерялась среди беспорядочно сброшенных в мешок памяти других колодах, таящих в себе чуть ли не безграничное обилие сюжетов моего бытия. «Неужели я живу так долго? Так долго, что мне уже непросто выуживать из колод карты-сюжеты одного периода, не задевая и совсем другие из иных стран и иных времен? Но это действительно так. Вернее, действительно почти уже невозможно получить стерильное воспоминание одного фрагмента, оттого-что к нему прилипнут другие; и все же я отношу себя к молодым, поскольку воображаю себе, что только ослабевшие старики не в силах вспомнить во всех подробностях всех девочек, девушек и женщин, когда-либо тем или иным образом попавших в их донжуанский список.» Мелькают эпизоды как кадры фильма накануне их знакомства с режиссерскими ножницами, а я неустанно задаю себе вопрос: «Так ли уж важно представлять их склеенными в строгом порядке?» И не нахожу ответа.
    
     Она шла, приподняв подбородок и устремив взгляд вперед на подвенечный шатер. Она приближалась упрямо и одиноко, бросая вызов ортодоксальным ограничениям в самом их логове – на территории свадебного обряда - открытыми бедрами, которые неслышно вели на ходу компромиссный диалог с миниюбкой, иногда отвлекаясь, чтобы посоветоваться с невидимыми трусиками. В это время раввин приступал к обряду венчания скороговоркой благословения над бокалом вина. Появление девушки привлекло к себе внимание не только мужской половины приглашенных, в большинстве своем "русских" репатриантов, но и женской, чья одежда отдавала должное принятым здесь почти повсеместно у женщин после сорока пуританским канонам израильской моды.
     "Интересно, где у них здесь пляжи нудистов?" – завертелся в моей голове совершенно не к месту странный вопрос. Мне самому было непонятно, отчего мне вдруг припомнился эпизод со знакомым мне молодым университетским преподавателем, впервые отправившимся в одиночестве на нудистский пляж Одессы. Когда к нему с вызовом подошла голая юная особа, в которой он признал свою студентку, его мужской признак, беззащитно открытый перед ее нахальным взором, был готов забраться поглубже в тело до самого сердца. Воспоминание оказалось настолько несопоставимым с реальностью еврейского обряда бракосочетания, что мне припомнилась еще одна сценка, в первые секунды показавшаяся мне миражем в окружении выжженного солнцем и раскаленным воздухом казалось бескрайнего израильского пейзажа, в котором затерялся колледж, известный большой численностью арабских студентов. В автобусе, набиравшем скорость посреди пожелтевших полей, юная худенькая русскоязычная студентка, с трогательными светлыми завитушками вокруг головы, перелистывала страницы с цветными иллюстрациями православных икон.
     Я вспомнил о действительности оттого, что голос раввина окреп и зазвенел торжественными нотками:
     - Барух Ата Адоной Элохэйну Мэлэх Ха-Олям ашер кидшену бэмицвотав, вэцивану аль хаэрайот вэасар лану эт хаарусот вэхитир лану эт ханэсуот лану аль-ядэй хупа вэкидушин. Барух Ата Адоной мэкадэш амо Исраэль аль-ядэй хупа вэкидушин!
     (Благословен Ты, Господь, Бог наш, Царь Вселенной, который освятил нас своими заповедями, и повелел нам не совершать кровосмешения, и запретил нам тех, с кем мы обручены, и разрешил нам вышедших замуж за нас свадебным обрядом и венчанием. Благословен Ты, Господь, освящающий народ свой Израиль свадебным обрядом и венчанием!). Важный солидного вида плотный пожилой раввин с благообразной седой бородой в который раз в своей жизни наизусть читал свадебную молитву, упоминая слово "Господь" ("Адоной") с ашкеназийским произношением.
     - Амэн! (Аминь!) - ответили жених и невеста и отпили из бокала.
     - Харэй ат мэкудэшэт ли бэтабаат зо кэдат Мошэ вэ-Исраэль.
     (Вот ты посвящаешься мне этим кольцом по закону Моисея и Израиля), - настроенным заранее голосом жених посвятил невесту в жены и надел ей на палец кольцо.
     Раввин зачитал ктубу (брачный контракт), вновь произнес благословение над бокалом вина и продолжил:
     - Барух Ата Адоной Элохэйну Мэлэх Ха-Олям шэхаколь бара лихводо! (Благословен Ты, Господь, Бог наш, Царь Вселенной, сотворивший все в свою честь!).
     - Амэн! – отозвалось несколько темнолицых юношей, накануне раздавших кипы большинству мужчин, даже не вспомнивших о подобной необходимости, а теперь демонстрировавших так и ненаучившимся за прошедшие годы приезжим пример для подражания. По прошествии тринадцати лет со времени приезда я в костюме с галстуком, превратившимися в здешнем раскаленном аду в редкое, а потому и желанное для меня облачение, с легкостью мог почувствовать себя своим и с задором развлекать себя, вторя им.
     - Барух Ата Адоной Элохэйну Мэлэх Ха-Олям Йоцэр Ха-Адам! (Благословен Ты, Господь, Бог наш, Царь Вселенной, Творец Человека!).
     - Амэн! (Аминь!)
     - Барух Ата Адоной Элохэйну Мэлэх Ха-Олям ашер яцар эт хаадам бэцалмо бэцэлэм дмут тавнито вэхиткин ло мимэно биньян адэй ад. Барух Ата Адоной Йоцэр Ха-Адам!
     (Благословен Ты, Господь, Бог наш, Царь Вселенной, который создал человека по образу своему, по образу и подобию своему и установил ему из плоти его вечное здание. Благословен Ты, Господь, Творец Человека!).
     - Амэн! (Аминь!)
     - Сос тасис вэтагэль хаакара бэкибуц банэйя лэтоха бэсимха. Барух Ата Адоной мэсамэах Цион бэбанэйя!
     (Радостно развеселится и возликует бесплодная женщина сбору в ней ее сыновей. Благословен Ты, Господь, радующий Сион ее сыновьями!).
     - Амэн! (Аминь!)
     - Самэах тэсамэах рэим хаахувим кэсамэхэха яцирха бэган эдэн микэдэм. Барух Ата Адоной мэсамэах хатан вэкала!
     (Радостный порадуй любимых близких как радовал Твое творение в древности в райском саду. Благословен Ты, Господь, радующий жениха и невесту!).
     - Амэн! (Аминь!)
     - Барух Ата Адоной Элохэйну Мэлэх Ха-Олям ашер бара сасон вэсимха хатан вэкала гила рина дица вэхэдва ахава вэахва шалом вэрэут мэхэра Адоной Элохэйну ишма бэарэй Йехуда убэхоцот Ерушалаим коль сасон вэколь симха коль хатан вэколь кала. Коль мицхалот хатаним мэхупатам вэнэарим мимиштэ нэгинатам. Барух Ата Адоной мэсамэах хатан им хакала!
     (Благословен Ты, Господь, Бог наш, Царь Вселенной, который создал веселье и радость, жениха и невесту, известил ликование, веселье и радость, любовь и братство, мир и дружбу! Вскоре, Господь, Бог наш, зазвучат в городах Иудеи и на улицах Иерусалима звук веселья и звук радости, голос жениха и голос невесты, звук от ликований женихов из их свадебных шатров и игры юношей на пиру! Благословен Ты, Господь, радующий жениха с невестой!)
     - Амэн! (Аминь!)
     Жених и невеста снова отпили из бокала с вином.
     Мне понравился обряд, на котором я присутствовал не в первый раз. И тем не менее у меня, потомка хранителей еврейской традиции, по семейному преданию переселившихся в далекие века из Испании в Германию, а отттуда – в Польшу или же на украинские или белорусские земли, принадлежавшие польской короне, совершенно не возникало желание совершить его самому.
    
     Как ни тяжело вспоминать, а все же следует прокрутить пленку назад, или же проплыть по Лете отрезок русла, вмещающий тринадцать лет жизни... Прошло всего лишь несколько месяцев со времени приезда. Еще никуда не улетучились привычные ощущения в должности заведующего отделом одесского архива, а я уже пытался привыкнуть к непонятным и странным особенностям крошечной страны, к хмурым обитателям неблагополучной городской окраины, легко распознавших во мне, их новом почтальоне, недавнего обладателя "белого воротничка", и в отчаянии и исступлении от жизненных невзгод пытавшихся любым образом почувствовать себя господами хоть над кем-нибудь и изошренно искавших повод, чтобы в очередной раз подтолкнуть меня к унизительному ощущению принадлежности к касте неприкасаемых. Я их игнорировал, но в любую погоду доставлял почту. Через две недели большинство предстало предо мной приятными и сочувствующими людьми. Отчего же раньше они с непонятной мне жестокостью пытались унизить меня? Легко понять их незамысловатые мотивы: им заранее было ясно, что я не задержусь в их кварталах и вскоре начну подниматься вверх по социальной лестнице.
    
     Привыкание – процесс спиралеобразный; все время возвращаешься к чему-то непривычному, но уже на другом уровне: сначала раздражаешься, затем поражаешься, а со временем и сам незаметно для себя копируешь то, что казалось чужим.
     Молодая женщина с сухим выражением на лице зашла с открытым мобильным телефоном в автобус и, устроившись впереди, продолжала громко говорить, оглушая всех пассажиров:
     - Ты все время обещаешь, обещаешь и обещаешь. И как обычно подводишь... Все твои обещания – ложь! Я больше не буду у тебя оставаться ночевать. Мне пора подумать о себе. Мне тридцать два года. Тридцать два! Понимаешь? Подумай хорошенько. Ты играешь с судьбой!..
     "Как можно так откровенно обнажать свою душу перед всеми? – вопиет во мне русская ментальность. – Неужели ей все-равно?" Но вот я снова слышу в автобусе за своей спиной громкий разговор двух студенток.
     - Натурщик уже окончательно привык к нам, сегодня на перерыве танцевал перед нами голый. А я пока все еще не могу сосредоточиться. Не привыкла.
     - Для тебя это все еще ново. Ты впервые видишь голого парня. Переспи с кем-то, чтоб привыкнуть к обнаженному мужскому телу, и тогда сможешь спокойно рисовать.
     – Но он меня не возбуждал, это просто было необычно.
     – Я знаю, но найди способ, чтобы голый мужик стал для тебя обыденностью.
     "А это уже не раздражает? Правда? – иронизировал я над собой. - Все-таки интересно. Ты бы не прочь, чтобы все сообщали о своих эротических переживаниях в автобусе?"
    
     В арендованных квартирах этой теплой страны, часто не знакомых с отоплением и кондиционером, зимы кажутся холоднее русских. Первая наша израильская зима, словно озлобленная старуха, бесповоротно забывшая о времени, когда она еще по молодости была способна краснеть от стеснения, вовсю старалась заслужить титул самой холодной за последние десятилетия. Она все-таки достигла своей цели. Ливни заливали землю целыми неделями, град выбивал на ней оспяные воронки, и вместе они как будто старались обезобразить ее и смыть с нее титул обетованной. Зимний холод и сырость без спроса поселились в квартире и скручивали наши тела в ночные колобки. Илона нервно вздыхала под казавшимися бесполезными одеялом и пледом, а я, не чувствуя на себе футболку с длинными рукавами и вязаную шапочку, пытался придать подобие бодрости своему дрожащему голосу, отделявшемуся от меня вместе с паром, и успокаивал ее историческими параллелями.
     - Наконец-то мы сравнялись с французской аристократией и Бурбонами!
     - Мы купили дворец или по крайней мере виллу? Почему я об этом не знаю?
     - Напрасно иронизируешь... У дворцовых каминов в Версале оказалась плохая тяга. Зима врывалась во дворец неотвратимым бедствием, и тогда от холода стучали зубы у всех его обитателей без исключения – от последнего слуги до самого короля. Нет, заврался, не все короли стучали зубами: у Людовика XIV примерно к сорока годам их уже не было.
     - Разве у него не было денег на зубные протезы?
     - Думаю, что их тогда еще не было... Одна маркиза, кажется маркиза де Рамбуйе, обматывала тело медвежьей шкурой. Утверждают, что какая-то дама боролась с холодом, сидя в бочке на жаровне. Жена маршала Люксембургского пересидела зиму в кресле-носилках в окружении грелок.
     - Вот, пожалуйста, даже деньги не помогли.
     - Не в деньгах счастье! – поспешил я защититься банальной истиной от перевода разговора на привычную тему об эмигрантском безденежье. – Не знаю, в какой одежде спал зимой король. Я же сплю как один из лекарей Версаля. Думаю даже, что ему было теплее. Он возлежал на кирпичной печке в нескольких ночных колпаках и чулках, а ноги прятал в сапогах из бараньего меха.
     Прошло несколько лет и помимо кондиционера в крошечном салоне в спальне появился его собрат поменьше. До его водворения над окном я проявлял стойкость и не только не опустился до сна в спортивном костюме, которым не пренебрегают даже зажиточные и богатые израильтяне, но и очень быстро отказался от шапочки.
    
     Мелькают эпизоды и сюжеты как вагоны скоростного поезда; легко рассмотреть размеры вагонов, но не различить деталей. Чтобы их увидеть, нужно спуститься с моста, удаленного от железнодорожного полотна и стать поближе к рельсам, но не настолько близко, поскольку вблизи многого не различишь, а только ненароком попадешь под колеса вагонов, отправленных памятью по неопределенному маршруту. И все же для нас придуман защитный механизм, и его предназначение – отсеивать болезненные и унизительные воспоминания отправлением в черные дыры памяти свойственных им травмирующих элементов. Он обычно очень старается для нас, этот механизм, стремится унизить то, что унижает или травмирует нас, и отправляет его во временное небытие с брезгливостью, подобно тому, как мы спешим отправить ненужные вещества сквозь унитаз в сточную трубу.
    
     Меня часто отрывали от водворения судебных дел на полки на заседания суда, где обязывали переводить для репатриантов, еще не осиливших, или так и не осиливших иврит. Слезы, драммы и трагедии на заседаниях суда повторялись с высокой периодичностью, но мне так и не удалось к ним привыкнуть. Как светлы и чисты были слезы девятнадцатилетней проститутки, сбежавшей из закрытого притона стараниями влюбившегося в нее молодого русскоязычного клиента! Она стойко свидетельствовала против сутенеров на виду остервенелой дамы-адвоката, честно отрабатывавшей гонорары, выплаченные ее подопечными клиентами, каверзно подобранными вопросами к свидетельнице, и под прицелом угрожающих взглядов двух сотрудниц притона, посылавших предостерегающие сигналы из зала. Я разбухал от пота вместе с ней, и тогда сострадательный судья огласил два спасительных для нас указания: "воды для переводчика" и "очистить зал от присутствующих, оказывающих влияние на свидетельницу". Наступил перерыв. Худенькая девчушка плакала, просила перевести судье ее просьбу о предоставлении ей убежища и тряслась от рыданий, напоминая, что ее могут убить по возвращении в Россию в отместку за показания. Но судья все же принял решение об удалении ее из страны, а мне передал, что она может обратиться к услугам адвоката. Откуда же ей могло быть известно, как заполучить его, сидя в тюрьме?
     Накануне я объяснял двум обвинительницам на суде, что жизнь их свидетельницы, давшей показания в пользу обвинения, под угрозой. Они с заметным безразличием пожали плечами, и тогда я поклялся себе в будущем не только переводить, но и вопреки закону и судебной практике тихо предостерегать наивных свидетельниц, пытающихся отомстить своими показаниями жестоким сутенерам, хорошо подумать перед тем, как станут давать правдивые показания: их не защитят и безжалостно выдворят из страны.
    
     Впервые я опускался с другой молодой обвинительницей в хорошо оборудованный подвальный этаж суда, куда накануне заседания привозят арестованных и задержанных. Снова безуспешно пытался втолковать ей опасности, подстерегавшие девушек, решившихся на сотрудничество с обвинением. По пути лифт остановился, и в него вошел молодой адвокат, оказавшийся однокурсником моей спутницы. Неожиданно обретя спасительную возможность прервать беседу, омрачавшую ее беззаботность, она поспешно отвернулась от меня и принялась шутить и кокетничать со своим знакомым. На лестнице в подвальный этаж мы снова оказались одни, и я продолжил неумолимо терзать ее вопросами, в которых затаились намеки, взывавшие к ее совести, чувству справедливости, осознанию ответственности за тех, кто доверился правосудию. Результат остался тем же, и более того: она даже не проявила желания вникать в различия между русскими и русскоязычными. "Ну, что ж, - решение окрепло во мне и молчаливо облачилось в мстительную оболочку, - ты проиграла!"
     Она привычно сидела в камере для посетителей и беседовала с молоденькими проститутками, пытаясь склонить их выступить в тот же день на судебном заседании в пользу обвинения. Я сидел рядом и переводил, а между прочим вставлял свои советы, подкрепляя их примерами из других мне известных случаев.
     - Почему твои переводы занимают много времени? – ее подозрительный вопрос не заставил себя ждать.
     - Они отвечают и попутно задают мне бытовые вопросы.
     Мне не нужно было чрезмерно усердствовать: большинство и не собиралось давать обличительные показания, а одну случайную и неуверенную в себе охотницу уличить своих хозяев мои искренние советы остановили после двух-трех фраз. Изумленная обвинительница смотрела мне в глаза с нескрываемой злостью, но не высказала вслух свою догадку.
     Мы поднимались по лестнице из подвального этажа к лифту. Она преднамеренно молчала, не желая со мной разговаривать, а меня мучила совесть: какими бы ни были мои намерения, я помог сутенерам избежать наказания. Болезненные сомнения улетучились как только на выходе дежурный полицейский задержал меня за локоть:
     - Это задержанный?
     – А, нет-нет, это переводчик.
     Отвечая ему, она сохранила поворот головы в мою сторону и, не церемонясь с приличиями, задержала на моем лице мстительный взгляд.
    
     Моя жизнь за стенами суда превращалась в перерыв между судебными заседаниями. Привычно прислонившись к трибуне, у которой стояла очередная свидетельница, я внутренне боролся с комплексом карлика возле ее высокой фигуры и возвышавшейся надо мной головы.
     - Да, помимо массажа я оказывала сексуальные услуги, но без ведома хозяев. – Она невозмутимо и легко снимала вину со своего работодателя, бесстрашно глядя в сторону судьи. - Это давало мне хороший дополнительный доход.
     - В чем вы обычно были одеты во время приема клиентов? – Мне показалось, что судья пытался подтолкнуть свидетельницу к подробностям, чтобы незаметно для нее обнаружить противоречия в ее показаниях.
     - В колготках. – В присутствии многочисленной публики и известных журналистов я с ужасом вспомнил, что мне неизвестен перевод на иврит такого специфичного предмета женской одежды; пытался перевести приблизительно, все недоумевали; пока вся та же адвокат с жестоким взглядом алчной проститутки не догадалась: "Гарбьйоним!"
    
     Я сочувственно читал и переводил длинный приговор молодой, высокой и элегантной красавице - крашеной блондинке с алой помадой. Косметика очень гармонично прукрасила ее лицо и в сочетании с черным вискозным платьем, освеженным крупным белым горошком и белой шляпкой, красноречиво подчеркивала ее изящность и чувственность. На загоревшем, почти бордовом, лице грузного черноволосого израильтянина лет сорока, доминировавшего в переднем ряду публики, полыхали страсти, выдавая переживаемую им трагедию. Он был просто без ума от нее и уже страдал от предстоящей разлуки. Когда-то он забрал ее из массажного кабинете, и они вместе жили, пока полиция не обнаружила, что у нее нет вида на жительство. И теперь были подготовлены все юридические документы для ее высылки в Россию. Я сочувствовал им, и мое сопереживание замедляло перевод. Обвинитель, адвокат бывшего сутенера (все та же незаменимая в таких вопросах адвокатеса) и судья сначала намекали, а затем открыто стали предлагать мне переводить отдельные абзацы. Но я сдался только тогда, когда сама блондинка согласилась на сокращенный перевод.
    
     С площади, покрытой крупной плиткой с нанесенными на нее в определенной последовательности цитатами и формулами знаменитостей научного мира, далеко-далеко за продолжением спускавшейся вниз длинной улицы-стрелки, виднелась полоска морской голубизны. За моей спиной располагались ворота в университетский кампус. На свете случаются чудеса, но раньше они почти не имели никакого отношения ко мне. Так с чьей же помощью они обнаружили мое существование? Я совершенно не предполагал, что всего лишь через пять месяцев после приезда в страну, меня зачислят докторантом, и я погружусь на несколько лет в давно исчезнувший мир евреев Одессы и Новороссии. Среди бесконечных книжных шкафов и полок библиотеки я впервые попал в эпицентр провоцирующего скопления девушек и молодых женщин, располагавшихся за столами, стоявших и сидевших на ковровом покрытии у полок и полуосознанно демонстрировавших все детали нижнего белья. Женский аквариум, в котором охотились мужские гормоны. В том аквариуме я чувствовал себя чужим: новый язык и социальные коды еще не успели преобразовать мышцы моего лица и стиль общения, выражения большинства женских лиц отличались от привычных мне канонов, а женские голоса раздражали неожиданными вспышками гортанности.
     Не оттого ли мне вдруг остро захотелось увидеть Юлю, что если бы не ответственность за Илону и за сына и не тревога за них в трудные месяцы безденежья и привыкания к казавшейся чужой стране, то бросился бы назад, в самолет, на поиски ради кратких мгновений общения с нею? Мою телесную оболочку обжигало бессилие, именно то парализующее и разрушительное бессилие, которое испепеляет мышцы и мысли от невозможности вернуться в прошлое. И тогда я начинал представлять ее студенткой – в конце концов, училась же она где-нибудь в Днепропетровском или же другом университете, и стояла наверняка возле таких же книжных полок, обеспокоенная приближением зачетов и экзаменов. Но обманчивость иллюзорного подобия обнаруживалась всякий раз, когда в поле зрения попадали компьютеры, которых еще не было в большинстве университетских библиотек той страны.
    
     В суде я уже не работал, а только подрабатывал. И снова я оказывался в зале судебных заседаний. В один из дней стоял рядом с задержанным грузным парнем напротив пожилого смуглого судьи с лицом восточного типа.
     - Пожалуйста, отпустите меня домой, - тонким голосом малодушничал парень, выдавая слабую натуру в сильном теле, - я больше не могу сидеть в камере даже один день. Это не для меня. Я явлюсь на суд.
     Судья, следователи и полицейские без всякого сочувствия продолжали смеяться от души, прослушав подробности его задержания. Оказалось, что он явился на работу к своей жене в массажный кабинет. Дверь в ее комнату оказалась заперта изнутри, и тогда его наивное неведение по поводу ее истинных занятий сменилось ужасной догадкой. Он кричал и требовал открыть дверь, а жена успокаивала его, клялась, что она всего лишь делает массаж клиенту и отсылала его домой. Ревность ослепила молодого мужа, и он, взломав дверь, избил клиента.
     Смех не прекращался, и мне уже начинало казаться, что смуглые полицейские и судья смеются и надо мною, и над сотнями тысяч других, приехавших из бывшего Союза.
     - Вы можете отправить меня тоже в камеру, - обозленно взглянул я в глаза оторопевшему судье, - но по какому праву вы смеетесь над ним? Расследование закончено и вам уже все известно? – Мой торжествующий взгляд пронизывал всех изумленно молчавших. - Вы оскорбляете мою общину!
     Задержанный парень недоумевал, не понимая языка, молча озирался и пытался разобраться в происходящем. Судье понадобилось несколько мгновений, чтобы прийти в себя.
     - Все в порядке. Продолжим. Наш милый переводчик, переведите, пожалуйста, задержанному, что я сочувствую ему, но вынужден продлить его задержание на два дня.
     В те дни я ожидал увольнения за критику судьи, но оно не последовало.
    
     Мой профессор пообещал мне раздобыть деньги на поездку в одесский архив, и во мне стала нарастать тоска по старым архивным рукописям, их ровным каллиграфическим строчкам, их запаху, в котором отразились приметы времени и его разложение. В начале семестра я слушал лекцию профессора, а параллельно вспоминал мои многочасовые сидения в здании областного архива в Одессе, в котором в давнее время располагалась реформистская Бродская синагога. Профессор медленно расхаживал вблизи первого ряда и рассказывал об этапах поглощения земель Польши и Украины с многочисленным еврейским населением и о завоевании Причерноморья Россией, куда впоследствии была переселена часть евреев.
     - В 1774 году между Россией и Турцией был заключен мирный договор в Кю... Э-э-э... Как? – мгновенно обратился профессор ко мне в надежде, что я напомню ему трудное географическое название. Больше ему некого было спросить – остальные студенты были коренными израильтянами и плохо представляли российскую историю. Мой взгляд на несколько мгновений заблуждал по потолку, но к счастью спасительное название быстро всплыло в памяти:
     - Кучук-Кайнарджи.
     В конце семестра на лекциях речь уже шла о советских евреях. Профессор рассуждал о научных спорах вокруг понятий "аккультурация" и "ассимиляция" и в ряду других их характеристик упомянул о свыше сорока процентов смешанных браков в среде советских евреев. Я не поверил и внутренне кипятился, поскольку в среде моих родственников смешанные браки были редкостью. На перерыве я пытался убедить профессора, что известная ему статистика ошибочна. Он улыбался и пытался успокоить меня.
     - Ничего, с вашим приездом у нас станет больше девушек-блондинок. Как, вы не против? – Он снова улыбался, но уже студентам-израильтянам. – В прошлом году я был в Москве на научной конференции. Вечером нас пригласили на концерт детского танцевального коллектива. Моя интуиция позволяет мне почувствовать наличие еврейства или его отсутствие в любом человеке. Дети прекрасно исполняли еврейские танцы. Затем мы беседовали с ними, но ни в одной из девочек я не почувствовал еврейские корни. "Это достаточно самонадеянное утверждение, - подумал я. – Но отчего я так кипячусь? Разве я не считал бы себя счастливым, если бы Юля вышла за меня замуж? Кто знает, не оттолкнуло ли ее мое сирое еврейство!"
    
     Я уже чувствовал себя своим в стране невообразимого сплава климатических поясов, культур, языков, тишины и взрывов. Мои докторат и книга уже стали частью прошлого. Скучавший от монотонной работы врач пытался определить, подойду ли я ему в качестве собеседника. Мы произвольно касались разных тем, пока он меня осматривал, и через несколько минут уже шутили на избитую тему о евреях – нации врачей и лечащихся.
     - Симптомы, на которые у других народов мало обращали бы внимание, гонят евреев к врачам. Я полагаю, что в нашей стране самый высокий процент врачей по отношению к ее населению. У евреев вообще очень высокие требования к нам, врачам. Но именно по этим причинам у нас больше осознают насколько важно не запускать болезни... Вы чем занимаетесь?
     - Я директор архива.
     - Вы историк или библиотекарь?.. Историк? Это прекрасно! История - очень увлекательная область знаний. В чем Вы специализировались?
     - У меня докторат по истории евреев России. Но... насколько я смог понять за тринадцать лет пребывания в стране, в Израиле история малопопулярна.
     – Да, здесь ничего не хотят знать.
     – Нет, не совсем так. Все же нас считают умным народом.
     – Да, Вы правы. Я высказался некорректно. У нас не интересуются любой интеллектуальной сферой, в которой отсутствует прагматический аспект.
     Мой собеседник предложил мне прийти снова через три месяца с результатами анализов и вышел вслед за мной в прихожую. На глазах немного изумленной секретарши врач продолжал рассуждать об истории и ее связи с политикой. В тот день произошли взрывы в Турции, нацеленные на англичан в отместку за их участие в антииракской коалиции.
     - Мусульманская активность поднялась на очень опасную ступень не только для нас, но и для всей мировой цивилизации, - вслух размышлял врач, стоя передо мной в прихожей на виду двух терпеливо ожидавших его пациентов и отрывисто формулируя свои мысли. - Мы наблюдаем террористическую революцию с признаками третьей мировой войны. Гениально! Не нужно никаких армий! Армии христиан и евреев не смогут ей противостоять. Через пять лет не будет Израиля. И ничего не поможет, потому что это война культур. Мусульмане заражены комплексом неполноценности. Они понимают, что в экономическом соревновании проигрывают, и решили победить с помощью перманентного террора. В борьбе они не способны на компромиссы. Им лучше воевать веками, чем терпеливо строить экономику.
     Я учитывал, что у нас нет времени на длинные рассуждения и отвечал коротко, вежливо поддерживая диалог.
     - Вы правы, придавая решающее значение ментальности. Их образ жизни, фанатичное упрямство в первую очередь вредят им самим. , часто во вред себе. Фанатики захватили господствующие позиции в исламе, а большинство мусульман и не понимает, что в первую очередь страдают они.
     - Так действовали когда-то анархисты в России и Европе, - все более увлекался врач. – Вспомните: террор Бакунина и его последователей привел к первой мировой войне. Вслед за их взрывами развалились монархии и империи, а в России к власти пришли большевики.
     Секретарша и пациенты слушали с интересом, и я позволил себе поддержать моего врача еще одним интересным, хотя и довольно известным примером.
     - Обычно от террора больше гибнут ни в чем не повинные люди. Супруга австрийского императора Франца-Йосифа Елизавета была известна своим покровительством венграм. Под ее влиянием император, хотя и неохотно, но шел им на уступки. После самоубийства их единственного сына, наследника престола, и других семейных несчастий она покинула двор, чтобы увезти с собой в частное путешествие свою боль. На одной из улиц Женевы, где Елизавета прогуливалась без всякой охраны, она погибла от руки итальянского анархиста Луиджи Лукени.
     Мой врач светло улыбался: ему удалось поговорить о своем хобби и развеять скуку.
    
     Вполне вероятно, что для многих архив подобен кладбищу старых бумаг, которое несколько раз в жизни необходимо посетить ради преодоления бюрократических проволочек. Если оставаться на уровне захоронений, то мне он больше представляется археологическим могильником, где чем глубже раскапываешь, тем ближе приближаешься к пониманию переселившихся в царство мертвых. И тем не менее, мне более интересно сравнение шелеста переворачиваемых страниц архивных дел с плеском воды, встревоженной веслами старого Харона, доставляющего по реке Ахеронт (или священный Стикс?) души умерших во владения Аида. Но что это я? Мое сравнение хромает. Все-таки наши мысли – не совсем души умерших, и даже, очень надеюсь, совсем не они. В отличие от них у всех сидящих в читальном зале сохраняется возможность возвращения. Так что следует поправиться: шелест страниц напоминает мне шум волн Леты в подземном царстве. Но я опять опростоволосился: Лета – река забвения. Ну что ж, остается предположить, что исследователи плывут по ней в противоположном направлении, извлекая события и факты из забвения.
     Не следует спешить сравнивать архивистов и исследователей с гробокопателями. Мир старых бумаг связан с живыми. Тот, кто обнаруживает информацию о личной жизни ушедших, их отзывах, зарплате, внебрачных связях и детях, часто вторгается в святая святых живых родственников. Однажды в Одессе я встретился в старом одноэтажном особнячке с его обладателем – высоким крепким стариком с породистым лицом, намекавшим на его благородное происхождение. Он появлялся на разных юбилейных встречах в костюме и с бабочкой, возвращавшими его фигуре былую стройность; и его представляли то в качестве бесценного свидетеля далеких событий, уже обросших мифами, то в роли известного краеведа, ни разу не упомянув о многолетней карьере разведчика, засланного вместе с бежавшими от власти Советов на Дальний Восток, а затем и в Европу. Я появился в его особняке случайно, зайдя в тупик в поисках другого лица, и он охотно принял меня и добродушно замял мои смущенные извинения за вторжение без предупреждения. Дверь в свою комнату он держал открытой, и у меня была возможность наблюдать за его молодыми родственниками, привычно сновавшими по корридору в присутствии постороннего. Но мое любопытство было наказано, когда отворилась дверь противоположной комнаты и в дверном проеме появилась высокая важная дама раннего пенсионного возраста в широком лифе и панталонах до колен. Я оцепенел от неприятной неожиданности, позабыв отвести взгляд в сторону собеседника. Ее в очередной раз не предупредили о посетителе, и она зло пронзала меня взглядом, полным негодования на меня и своих родственников. Мой неожиданный визит в чужой дом по следам одного из ушедших в мир иной был подобен неосторожной публикации старых архивных бумаг, выставляющей живых в "лифах и панталонах" перед непрошенными читателями.
     Архивисты чаще, чем исследователи, сталкиваются посредством старых бумаг с известными личностями. На склоне их жизни они общаются с ними напрямую, желая получить их личные архивы, а потом приватизируют их образы, проникают в них, регистрируя дела из переданных ими или же их детьми архивов уже после смерти знаменитостей или же занося свои черновые записи в их пустые блокноты и бланки. Каюсь, и я, бывает, смотрю на министров и премьер-министров и чиновников из их канцелярий с высоты времени, пользуясь их блокнотами и бланками.
    
     В один из дней того года, в котором от взрывов террористов-самоубийц погибло в автобусах около полутысячи израильтян, и до моего сознания наконец достучалась непрошенная мысль о том, что это может коснуться и меня, я пришел утром на работу, достал синюю папку и открыл ее. В ней лежало единственное письмо Лизы, полученное мной в Одессе после ее решения отречь меня от ее тела.
     «Ты меня лишил сегодня сна... Да, я помню вкус твоих поцелуев...»
     Мои ватные пальцы извлекли письмо из папки и изорвали его на мелкие кусочки. Мне совершенно не хотелось, чтобы кто-то после моей внезапной гибели, и тем более Илона, прочитал его. Разве я мог причинить ей после своей смерти подобную боль?
     Но первым было написано мое письмо. Я встретил Лизу в одном из архивных коридоров, поспешно достал его и вручил ей.
     - У меня уже нет сил тебя убеждать, - шептал я, опасаясь случайных ушей за поворотом, - да ты и не будешь меня слушать. Но, ради Бога, прочитай.
     Мне уже не припомнить в подробностях мои доводы, изложенные в нем. Вспоминаются только цитаты из Библии, густо заполнившие строчки:
     «Оглянись, оглянись, Суламита; оглянись, оглянись, - и мы посмотрим на тебя... Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь... Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее.»
     Лиза ответила мне, передав свое письмо так же внезапно на одной из архивных лестниц. И снова вспоминаю по памяти:
     «Ты лишил меня сегодня сна. Перестань меня, пожалуйста, мучать. Это же безбожно! Да, я помню вкус твоих поцелуев и жар твоих рук на моих бедрах. Ты был самым нежным моим мужчиной. Тебе это тешит самолюбие? Ну что ж, на здоровье. Если тебе удастся совратить меня снова горячими словами, то я заболею после первого же нашего греха, а затем умру. Я постараюсь устоять, но если это свершится, то поклянись убедить мою сестру похоронить меня по православному обряду. Но я еще сильна, молюсь постоянно и прошу у Господа уберечь и меня, и тебя от греха.»
     Обмен письмами успокоил нас. Прошло немного времени, и Лиза согласилась продолжить наши редкие встречи в кафе, но даже о поцелуях уже не могло быть речи.
    
     Мы с женой внешне очень похожи. Мне и не нужно это утверждение доказывать. Всем известно, что муж и жена со временем становятся так похожими друг на друга выражением лиц и повадками, что обычно воспринимаются со стороны, и даже иногда ими самими, как брат и сестра. Но на мое с Илоной подобие обращали внимание с первых дней нашего брака. Нас смущали подобные замечания своим подспудным напоминанием о родстве в каком-то там колене, и я обычно быстро выкладывал наружу этот родословный факт, чтобы предупредить последующие вопросы. Со временем мы научились реагировать на них без смущения и даже находили в этих вопросах вид развлечения. В последний год меня уже дважды озадачили знакомившиеся с нами в какой-нибудь кампании люди совершенно неожиданным обращением: "Вы брат и сестра, или же муж и жена?... Да? И уже много лет женаты?.. Это заметно. Вы даже смеетесь одинаково." И без того иногда во время секса я вдруг раздваиваюсь, и отделившемуся от меня наблюдателю сплетение наших тел кажется таким же странным как слившиеся в совокуплении тела брата и сестры.
    
     С моей прошлогодней поездки в Киев и начался весь мой душевный разлад... Нет, все-таки я неважный психолог – мой внутренний кризис скорее начался раньше, а поездка была его следствием. Как, впрочем, и мое вторжение в жизнь Жени, происшедшее в Москве, куда я отправился вскоре после визита в Киев, все еще надеясь оторваться от чар прошлого и продолжить привычные архивные поиски.
     Все началось со странного сна. Вернее, еще непонятная мне боль прорвалась в том сне, а ночные видения меня завораживают надолго, может быть, оттого что снятся редко. Утверждают, что сны к нам приходят всегда, но мы не всегда их помним. Ну что ж, значит, я отношусь к тем, кто их обычно не помнит.
     Уже нелегко восстановить всю цепь маленьких событий, принесших большую головную боль, но, возможно, накануне вечером я задумался над телевизионным интервью с популярной в России хрупкой, белокурой и ослепительно голубоглазой певицей и ее добрым и заботливым продъюсером-евреем, чей союз приближался к свадьбе, увы, не первой в их жизни. Уже трудно сказать что-либо новое о русских красавицах, тоскующих по надежным, добрым и заботливым еврейским мужьям, которые с детства мечтают о нежной и заботливой девушке с русыми волосами, лишенной комплексов капризной и избалованной с детства еврейки. С этими мыслями уже невозможно было избежать вопроса: "Не в такой ли ипостаси появилась в моей жизни Юля?"
     Ночью мне приснился некто лет пятидесяти, в котором я признал ее отца, несмотря на то что никогда его не видел. Грусть рвалась в моем сердце наружу, безуспешно пытаясь разорвать его стенки и причиняя мне душевную и физическую боль. Мое сознание было раздвоенным, и я наблюдал за собой, молодым и безутешным от еще свежей вести о ее замужестве. Мои вопросы о Юле множили мое страдание, и я пытался донести до него глубину своего страдания. На вопрос о ее муже Паше ее папа ответил совершенно неожиданно: "А, негодяй!" И только потому, что я понимал, что мне все снится, догадался, что в жизни-то все наоборот, и Паша стал ей прекрасным мужем. Но я гнал от себя подальше мысль о сне, цеплялся всеми силами за иллюзорное видение и продолжал рассказывать о своей любви, тоске по его дочери и нескончаемом страдании.
    
     Грусть, вызванная из мира снов и фантазий, по своему обыкновению в течение нескольких дней цепко удерживала меня в своей власти. Она была подобна быстро плывущим над землей легким белым облакам, внушающим иллюзию неизбежного и скорого появления очищенного от них голубого неба, подогреваемое заботливыми солнечными лучами. Но разве часто вслед за ними его полностью не скрывают тяжелые грозовые тучи, пробуждающие хандру? В те дни я жил ожидании чего-то неизбежного и встретил его в образе элегантной старушки в автобусе. Взгляд привлекали ее молодые серые блестящие глаза, не имевшие ничего общего со сморщенной кожей лица, на котором можно было легко различить убедительные доказательства былой красоты. "Но как же так? – недоумевал я. - Им положено уже быть выцветшими. Нет, этого не может быть. Вот она, ожидаемая мной иллюзия, вкрадчиво пытающаяся уверить меня в своей реальности." Серебряные украшения на ней (оправа очков, толстая цепь на шее и два крупных перстня с камнями на пальцах) прекрасно гармонировали с черным платьем и кокетливо наброшенной на плечи нежно-кремовой кофточкой. Она сидела у окна с выпрямленной спиной, обращенной в сторону движения автобуса, и лицом ко мне, и мелодично говорила по-французски по мобильному телефону; а мне сразу представился ее потешный иврит. Но когда старушка обратилась с вопросом к попутчикам, то поразила меня изящно звучавшим очень приличным ивритом. Я замечтался и обалдело уставился в увиденное мною молодое лицо, просвечивавшееся сквозь старческую маску. Эти молодые глаза и привидевшиеся черты молодого сексапильного лица с чувственным ртом странным образом претендовали на сходство с Юлей.
    
     Мне нравится покоряться иллюзиям – чего не добился и не получил, чему не научился, кого не завоевал, в мире иллюзий получаю по праву творца. Цена расставания с иллюзиями мне известна, а когда знаешь ее заранее, она становится менее болезненной.
     Вот он чарующе звучит Ее голос, словно и не канули в Лету разделяющие нас десятилетия. Я слышу речь моей исчезнувшей музы Клио из телефонной трубки и отвечаю ей. Нет, мне пока не нужно отправляться к психиатру, иллюзии возникают и расстворяются в прошлом под моим полным контролем. Мы беседуем с девушкой из фирмы, специализирующейся на технической поддержке программного обеспечения в архивах и библиотеках. В течение получаса и даже часа беседа ограничивается вполне рабочими проблемами, пока она с помощью модема обслуживает главный компьютер архива. Иногда у нас звучат личные замечания, и они совершенно безгрешны. Она не говорит по-русски, но в ее голосе нет и намека на гортанность. Странно, как легко я убедил себя принять ее в качестве звукового двойника Юли. Раньше, до поездки к Олегу в Киев, мне бы и в голову такое не пришло. Она дышит глубоко, шумно, звук каждого вздоха усиливается мембранной. У кого бы не возникло впечатление, будто ее тело совсем рядом, когда ухо воспринимает в сплошном потоке усиленные звуковые сигналы его физических симптомов. Я ее не вижу, только слышу и по звукам воспринимаю ее телесную оболочку. Не отсюда ли ощущение, что если я не вижу ее одежд, то где-то совсем рядом со мной - ее тело, лишенное покровов, и душа, заключенная в нем. Здесь, совсем рядом со мной, обнаженное тело Юли. Словно вторично вернулся к возникающему у мальчиков в подростковом возрасте эротически опьяняющему чувству, с которым впервые осознаешь, что совершенно рядом с тобой под одеждой девочек не только руки и ноги, но и самые интимные прелести их тел.
     В жаркий день начала марта иллюзиям тепло и уютно в разбрасывающих повсюду оранжевую световую сетку жарких солнечных лучах; и они расцветают и множатся, убаюкивая меня призрачными надеждами, ободренными вездесущим весенним воздухом и пригретыми им воспоминаниями. Такой ранней теплой погоды не помнят со времени шестидесятых годов. Конференция архивистов страны подходит к концу, они с облегчением выходят из сумрачного зала тель-авивской "Синематеки" и спешат на площадь, чтобы присоединиться к одной из двух заранее выбранных архитектурных экскурсий. На этот раз премия Херлица досталась молодой директору одного из городских архивов. Меня знакомили с ней однажды года два назад, но в тот день я не придал тому никакого значения. На этот раз поездка в Киев, совершенная за полгода до конференции, придает всему, что окружает меня, другую значимость, понятную только мне, пребывающему в ином, отличном от всех измерении. Я заметил ее и рассматривал больше, чем позволяли приличия – мне захотелось внушить себе возможность чуда и придать ей сходство с Юлей одним воображением, вскормленным подобием волос и фигур. Такой она вполне могла быть в ранние тридцатые годы своей жизни. Мне пришлось задержаться, чтобы узнать выбор моей избранницы на день, а я только присоединился к определенной ее выбором пешеходной экскурсии. Я двигался впереди всей группы, затем отставал и уже следовал за женской фигурой в черных футболке и брюках, а когда чувствовал изнеможение от влияния придуманного мною же подобия, снова вырывался вперед. Это был иллюзорный танец вокруг нее, танец с ней и танец с прошлым на площади Цины Дизенгоф, названной в честь красавицы-жены первого мэра Тель-Авива. Мне необходимо было сразить ее, и я спешил в ее присутствии рассказать знакомому директору одного из архивов об увлечении ею Ахад-ха-Ама и его конфликте с ее мужем. Оранжевая сетка из солнечных лучей определенно вступила со мной в союз: мне наградой стал ее заинтересованный взгляд и мое внутреннее ликование, которого давно не помнила уставшая душа. Придуманная мною в другой ипостаси, она не могла понять ее и силилась разгадать небольшие странности в поведении мужчины, преднамеренно притягивавшего к себе ее внимание, и, не обнаружив следов ухаживания, неосторожно дарила мне продолжительные взгляды, в которых были только недоумение и вопрос.
    
     Сколько ни отдаляться от неприятных последствий иллюзий, сколько ни пытаться позабыть о них, в конце концов расплаты не избежать. Иногда ее величина может быть ничтожной, а последствия - смешными. Однажды в армии мне пришлось дежурить до глубокой ночи на стоянке своей эскадрильи, с которой взлетали на вертолете и на которую приземлялись на парашютах армейские спортсменки. Меня сменили ненадолго, и я смог вернуться в казарму, чтобы поспать чуть более получаса. Я вернулся на аэродром, где отдохнувшие девушки снова собирались вместе в ожидании отложенного запуска вертолета. Расслабленный от вынужденной бессоницы, я немного продрог от еще ненагретого на рассвете воздуха и немного углубился в лес, чтобы распрощаться с мочой, больно прижимавшей внутренности. После нескольких десятков шагов я обнаружил трех справлявших малую нужду парашютисток, беззаботно обнаживших перед деревьями попы и часть бедер. Заметив меня, они запищали: "Он подглядывает!", а я огрызнулся: "Комы вы нужны! Я тоже хочу!" Они засмеялись, поспешно натягивая трусики и брюки: "Ну, тогда присядь к нам." Было нетрудно представить их всех обнаженными рядом со мной на траве. Я легко расплатился с той иллюзией непродолжительным возбуждением.
     После необычного сна, в котором я беседовал с отцом Юли, какое-то время меня не оставляло странное ощущение, что я смог приоткрыть дверцу в ее душу, словно ее внутренний мир стал более понятен мне, и даже будто мне дано представить ее в сегодняшнем облике. Но приходится признать, что расставание с ним очень болезненно. Не так ли чувствовал себя утром в пробуждавшемся Версале швейцарец, охранявший днем вход из знаменитой Зеркальной галереи в королевские покои, который спал в ней ночью и мог, как полагает Жорж Ленотр, представлять себя обладателем самой роскошной спальни во Франции, подобной которой не было даже у короля? Есть в этих надеждах что-то от расставания с мнимой беременностью. Интересно, как расставалась с иллюзией беременности английская королева Мария, старшая сестра Елизаветы I, вошедшая в историю под именем Кровавой, чуть ли не десять месяцев надеявшаяся, что она беременна от своего молодого мужа испанского принца Филиппа?
    
     Самая главная иллюзия моей жизни – Юля. В последний раз я увидел ее, когда мне было семнадцать. Прошло почти тридцать лет. Не буду лгать – все, чего достиг, я добивался не только для того, чтобы доказать ей свою состоятельность, свое право быть признанным ровней ей. Жил своей жизнью, но если преодолевал важный рубеж, гордо сообщал ей об этом в потайных мыслях. Получается, что моя главная иллюзия множила мои силы. Но цена этой иллюзии более чем велика: меня не покидает ощущение, что я чаще, чем другие стремился назад, к прошлому, представляя себя юным мальчиком, никого не замечающим перед глазами, кроме Юли, не желающим взрослеть, чтобы не растаться с ней, той единственной девочкой, которой нет и не будет места во взрослой жизни. Разве все женщины, с которыми сблизила судьба, не страдали, не чувствовали соперницу где-то рядом, скрытно не ревновали к ней, недоуменно не находя ее в реальности? Разве я не мучаюсь всю жизнь из-за тайной и мучительной иллюзии, любя свою боль и ни за что не желая расставаться с нею? Мне больно от того, что судьба не позволила взрослеть вместе с Юлей, быть свидетелем всех этапов ее жизни. И все же, если бы подобное случилось, разве не мучительно было бы часто видеть ее и не войти в ее жизнь, не просыпаться рядом с нею каждое утро, погружая лицо в копну русых волос? Как хочется знать, как она выглядит сейчас (даже если она подурнела со временем, как неузнаваемо подурнели от горестей прекрасные Маргарита Валуа, удаленная от власти после развода с Генрихом IV, и Мария-Антуанетта, супруга Людовика XVI, водворенная в камеру в страшном дворце Консьержери, грозно возвышающемся над Сеной, чтобы уже взойти оттуда на гильотину), увидеть ее детей (они же должны существовать, хотя о них мне ничего не известно) или по крайней мере увидеть ее на фотографиях в возрасте двадцати, двадцати пяти, тридцати лет...
    
     Я долго страдал и знал, что у врачевателя тоски по прошлому есть имя – Олег. Он, мой самый близкий друг, оказался единственной связью с нашим городом, в котором у меня после смерти мамы никого не осталось, кроме его родителей и наших одноклассников. Он присутствовал при моей случайной встрече с Юлей, оказавшейся последней. Мне было известно, что Олег сделал карьеру в службе безопасности, и я не желал портить ее своим звонком из страны, которую до недавнего времени относили к стану врагов. Наконец, лет десять назад решил, что времена окончательно изменились и набрал номер его телефона в Киеве. С тех пор мы изредка перезванивались, но ни в одной из бесед я так и не произнес Ее имя. Олег со своей женой не раз звал меня в Киев. Прошедшим летом я решился, и мы с Илоной оказались в их квартире.
     Мы смотрели друг на друга и заново знакомились после пятнадцатилетней разлуки. Под звуки любимых песен группы «Любэ» он задумчиво поглядывал на вездесущую седину в моей пока еще черной шевелюре, недоумевал по поводу отсутствия привычных ему усов. Олег совершенно не поседел, но мне казалось, что усы и непривычное для меня брюшко создавали впечатление, что он выглядел чуть старше нашего возраста. Многое, в прошлом объединявшее нас, уже позабылось; я заранее предчувствовап, что между мной и Олегом будет отчуждение, и было горько убеждаться в справедливости предчувствия. Присутствие наших жен разделяло нас на две семьи; учеба в университете, журналистская работа, успешная служба в органах, вследствие которой только одна ступенька отделяла его от генеральской звезды, отнимали часть его души в пользу других в большинстве своем неизвестных мне друзей; профессиональная привычка к самоограничениям и внутреннему контролю в общении настораживала и огорчала не только меня, но и его самого. Боюсь, что многие перемены в моей жизни и во мне самом тоже не ускоряли сближение. Мы спорили по самым неожиданным проблемам и вместе надеялись, что споры послужат нашему сближению. Мы чувствовали, что ссора не угрожает нам, но его жена Ира не сразу приняла такую понятную для нас изначально аксиому и в один из первых дней озабоченно заглянула к нам в комнату с тревожным вопросом:
     - Чего Вы ругаетесь?
     - Мы не ругаемся, мы дискутируем, - успокоил ее я.
    
     Любой посторонний наблюдатель мог догадаться, что мы сообща искали пути к возобновлению нашей дружбы. В присутствии наших жен он поделился сомнениями по поводу работы, избранной старшим сыном, а я незаметно для себя признался в еще совершенно свежем желании писать о любви. "Ги де-Мопасан ты наш," – вдруг добродушно пошутил Олег, искусственно улыбаясь, в ответ на мое признание, но сама фраза свидетельствовала о его попытке предстать на мгновение в прежнем облике юного несмолкающего шутника, заговаривающего девушек. Когда мы оказались в родном городке у калитки знакомого с детства дома и увидели встречавших нас его родителей, наши души стали оттаивать. Вскоре мы робко погружались в отрывочные воспоминания за столом после маленькой стопки водки и затем стояли у могил знакомых нам обоим людей (моих родителей и брата, его бабушки и дедушки и друга его отца) на христианском и еврейском кладбищах, соседствовавших по обе стороны дороги. Олег приоткрыл свою душу и скупо поделился мечтой собрать в следующем году на встречу весь наш класс. Я замер от радостного волнения и уже представлял первые мгновения встречи с Юлей, на которую я уже не смел надеяться, но очень быстро мне припомнилась важная деталь, разбившая все недавние надежды: Юля училась с нами только на уроках английского. Перед глазами прямо из помутившейся пустоты медленно проявлялась неожиданно припомнившаяся мордочка ламы с застывшими ненавидящими глазами, как-будто она претендовала на исполнение роли моего прошлого, готового в очередной раз причинить мне боль смачным унизительным плевком. Я инстинктивно зажмурился, и словно парализованный видением, покорно ожидал, уже почти веря в его реальность, обильную мокроту ее увесистого плевка. Но Олег снова заговорил, и я вернулся в действительность, с облегчением вспомнив, что в прошлом году в парке Раананы плевок животного достался не Илоне и ее подруге, своевременно отозванным мною от вольера благодаря моей догадке, мелькнувшей в голове вслед за заменой расслабленного выражения мордочки ламы на обозленную физиономию с ненавидящими глазами, а молодому мужчине в темных очках, который самонадеянно задержался с детьми у вольера.
    
     Летний прохладный вечер, проникший на улицы нашего городка как привычная ежедневная компенсация за дневную жару, ослабил напряжение, охватившее меня вслед за горькой догадкой о том, что встреча одноклассников не вернет мне Юлю даже на несколько часов. Второй отрадой в тот вечер после душного дневного кладбищенского воздуха стал ужин, на который нас пригласил один из приятелей. Жена его младшего брата, бойкая молодая женщина с упругими формами, от которых моим глазам трудно было оторваться даже в присутствии Илоны, озорно флиртовала с Олегом на глазах у мужа, и я догадался, что их платонические отношения часто возобновлялись в его приезды к родителям.
     - О да, ты все еще выглядишь молодым, - заботливо опекала она его самолюбие.
     - Да, я еще могу подарить тебе прелестного крепыша, - громко декламировал он свое шутливое обещание на глазах у всех, но его глаза оставались совершенно серьезными.
     - Я почему-то очень волнуюсь, - саркастично вмешался я в их разговор, с завистью повернув голову в ее сторону. – Не помешает ли вашим планам его живот?
     На моих глазах шутливое выражение исчезло с лица женщины, и она совершенно серьезно сказала, назидательно глядя мне в глаза:
     - Если женщина любит мужчину, его живот никогда не станет помехой в сексе. У любящей женщины достаточно фантазии для того, чтобы преодолеть это пустяковое препятствие.
     - Хотелось бы узнать как это происходит во всех подробностях, - дурашливо настаивал я.
     - Подробный инструктаж здесь ни к чему. Женская фантазия легко найдет выход из любой ситуации.
    
    
     Я искал нечто пока еще неопределенное для логического осмысления. Остается предположить, что только моему подсознанию был известен предмет зрительного поиска на звездном небе, навеянного грустью воспоминаний о поездке в Киев, которая подошла к концу двумя днями раньше. Кромешная темнота, несмотря на прорежавшие ее мигающие звезды, утомляла глаза, и я отвел их на соседние здания и замер, заметив в окне бокового дома с окнами, смотрящими на поле, извивающиеся над диваном рембрандовские формы женского тела, прикрытого одним светящимся бледно-голубым мерцанием телевизионного экрана. Это знакомая соседка в своих ранних тридцатых годах, закрыв глаза и потрясая копной рыжих волос, с упоением отдавалась позывам сексуального пика, свойственного ее возрасту, передавая горячую энергию почти неподвижному телу лежавшего под ней мужа.
     Теперь уже никак недьзя было не размышлять над тем, что Юля осталась почти божеством только в моем воображении, а в действительности, которой не дано было пересекаться с моим существованием она превратилась в женщину, в прекрасную и живую женщину со всеми проявлениями жизни. И потому мне захотелось узнать, как она ходит, ест, купается, как любит заниматься любовью? Каким стало ее тело в сорок шесть лет? Как хочется по-прежнему знать о ней все!
    
     Поздним вечером я набрал киевский номер телефона, услышал голос Олега и распросил о его жене и сыновьях.
     - Как дела у Андрея? – особо спросил я о старшем сыне, с которым у меня было несколько интересных дискуссий.
     - К сожалению, я редко вижу его: он обычно ночует у своей девушки.
     - Знакомая история. Кровать моего сына обычно пустует по той же причине.
     После нескольких общих слов впервые за неполные тридцать лет я упомянул имя Юли, попросив Олега обратиться за помощью к сослуживцам, чтобы разыскать ее и пригласить на встречу одноклассников. Мой друг нисколько не удивился этой просьбе.
     Через две недели Олег позвонил мне.
     - В нашем городе осталась половина класса. Остальных разыскивают. Встречу готовят Ира и Лариса. Они интересовались тобой.
     - Ты забыл о моей просьбе?
     - Юлю пока не нашли.
     - Ищи, ищите ее, - взывал я, оказывая психологическое давление на его совесть. Затем, желая ослабить драмматические нотки, перешел на шутливый тон. - Хочу перед смертью ее увидеть.
     - Куда ты спешишь? Дай Бог, чтобы мы были здоровы до последнего гвоздя! – снова как в далекой юности шутил Олег .
     - Скорее, до первого савана. У нас не хоронят в гробах: ортодоксы против. Если реформисты станут влиятельной силой, тогда можно будет.
    
     На следующий день я ждал в медицинском центре возвращения Илоны с исследования под наркозом. Накануне врач пообещал мне, что вся процедура продлится от пятнадцати до тридцати минут. Но уже прошло сорок, пятьдесят минут, и – никакой весточки. Еще через полчаса я подходил к секретариату операционных на негнущихся напряженных ногах.
     - Девушка, мне было сказано, что проверка жены займет максимум полчаса. Уже прошло почти полтора часа! Где она? Что с ней?
     Дежурная девушка звонила в операционную, а я недоуменно уставился на ее волосы. «Русые волосы? Откуда они здесь? – мысленно протестовал я. - Почему именно сейчас они должны были появиться перед моими глазами, чтобы предательски напомнить о другой?» Я вернулся к действительности, когда скорее почувствовал, чем увидел широкую милую улыбку и услышал голос, обращенный ко мне:
     - Ей сделали операцию. Она приходит в себя.
     Но пролетело еще сорок минут, и никаких вестей. Снова в окошке секретариата меня встретила сочувственная улыбка девушки:
     - Приходит в себя. Ее готовят к спуску на пятый этаж.
     В этот момент в стеклянной кабине секретариата появился хирург и стал показывать мне цветные дигитальные снимки внутренностей Илоны на различных этапах операции, сделанные микрокамерой, сопровождая их объяснениями.
     Когда жена еще совсем недавно приезжает с тобой в медицинский центр на проверку под наркозом, которая превращается в операцию, и затем ты видишь на передвижной кровати ее внезапно осунувшееся неподвижное бледное лицо, к которому вдруг возвращаются живые черты после пробуждения от наркоза, всерьез начинаешь осознавать хрупкость и ненадежность и ее, и своего существования. Вслед за тем и весь мир представляется хрупким и беспомощным, и тогда ты начинаешь боготворить ее и дорожить ею больше всего на свете. Но откуда же в эти трудные минуты выныривает подспудная мысль: «Мне не было бы безразлично, если бы я узнал даже сейчас, что и с Юлей что-то случилось. О ком я беспокоился бы больше?.. Какая противная и жестокая мысль!» Лицо Илоны снова застыло во сне, а на него наложилась, не отделяя его от моих глаз, бледная фигура Юли в халате в больничном дворе, проплывающая в сопровождении девочек, ее однолеток, мимо скамейки, на которой сидел я. Будто это было совсем недавно.
    
     На самом деле прошло три десятка лет. Я ем в одиночестве, не отрывая взгляда от человеческих фигур на телевизионном экране, ну прямо как король перед стоящей свитой в соответствии с требованиями дворцового этикета. И я вдруг почувствовал всей своей душой, осознал глубоко, ощутимо то, о чем читал когда-то: не каждому посчастливилось любить, не у каждого была первая любовь в школьные годы (настоящая любовь, а не влюбленность), и пусть она даже была безответной – не каждый испытал счастье познать ее. Я вдруг поразился простой мысли, как много из моих знакомых так и не познали, что такое юношеская любовь.
     А, может, моя любовь на самом деле была разрушительной? Я утрачивал оптимизм, любил других, но мне всегда казалось, что не люблю достаточно, как любил Юлю. Возможно ли, что из-за нее я совсем не смог никого полюбить?
     Нет, я все же был счастлив. Я любил. А любила ли она своего Диму так, как я любил ее? Что она чувствовала? Может, он всего лишь нравился ей? Была ли она счастлива с ним на самом деле? Я не помню блеска в ее глазах, а это значит, что ее чувства к нему не знали сладких изматывающих штормов, и если их следует назвать любовью, то она была слишком ровной и спокойной. И потому ее брак не испытал угрожающих потрясений.
     Моя безжалостная грусть отзывается обпекающей болью в груди. Посреди скупой зелени, чудом спасающейся от удушливой влажности и обжигающей израильской жары, отчаянно обращаюсь к памяти, надеясь возродить мысленно спасительное чудо буйной и сочной зелени норвежского леса, подсмотренное мной на разломе августа несколько лет назад. В такие минуты, когда безжалостная безграничная грусть спешит ко мне вслед за мыслями о Ней, обпекающая боль в верхней левой части груди начинает убеждать меня, что из глубин пульсирующего сгустка красных мышц прорываются наружу причиняюшие страдание знакомые буквы. В те мгновения я начинаю верить, что если бы мне удалось заглянуть во внутрь, я различил бы на сердце Ее выжженное имя.
    
    
    
    
    
     Глава 12
     Мозаичные зарисовки для оптимистического финала
    
     Я сидел в комнате сына у компьютера и неотрывно смотрел в отражение своих глаз, изучавших меня из огромного зеркала, которое преднамеренно установил сын напротив своей кровати, способной преображаться в двойное ложе, чтобы любоваться переплетением своего тела с телом его девушки. У меня уже не было сил ни возвращаться в прошлое, ни входить в проплывавшую мимо меня реку времени, чтобы снова оказаться в потоке современной жизни. Временная пауза придавала ощущение атрофии воли и мышц, и тогда мне пришлось дотянуться до прикрепленного к стене небольшого керамического колокола, звуком которого мы с Илоной иногда шутливо будили заспанного сына, и с помощью веревки привести в движение шарик. При его столкновении с внутренней оболочкой колокола тишину рассек резкий и звонкий звук и, оживив мое тело и волю, он задорно втолкнул их во временной поток.
     Я почувствовал свежесть легкого ветерка и безо всякой связи с последним ощущением поразился неожиданной мысли: «Все эти дни я слушал чужие воспоминания и погружался в свои, чтобы снова проверить испытанием времени свое понимание Красоты!» Вслед за этим заключением я вспомнил, что однажды прочитал полюбившуюся сердцу и уму книгу о проявлениях Прекрасного в позднем Средневековье и пришел к выводу о близости его понимания мной и автором. Нет, я не претендовал на уровень известного историка, а всего лишь был польщен подобием наших подходов. «Кто же был автором той книги и как она называлась? – мучительно вспоминал я в течение одной-двух минут и радостно приподнялся из кресла, направляясь к книжным шкафам. – Это голландец Йохан Хейзинга, автор исторического эссе «Осень Средневековья»! – возликовала моя память. – Какую чудную эпоху в истории Франции и Нидерландов выбрал голандец! XIV – XV века. Вопреки большинству историков культуры его не заинтриговала модная тема зарождения Ренессанса, ведущими категориями которого он считал «соразмерность, радость и свободу», а главной формой их выражения - восторженность, отличающуюся «пустой отвлеченностью мысли, напыщенной важностью, вычурностью языка и неясностью выражения». Хейзинга оставил в стороне этот феномен и занялся исследованием последних аккордов средневековой культуры. Историк обнаружил в ней яркость и остроту повседневности, стремление к прекрасной жизни, стилизацию любви и связанные с ней повседневные формы отношений, идиллизацию жизни и смерти, рыцарские идею, ордена и обеты, блекнущую символику, увядание мистики, проникновение искусства в жизнь и взаимосвязь образа и слова. Чем не убедительное торжество Любви Земной над Любовью Небесной (Прекрасным) в эпоху позднего Средневековья с его тяготением к обыденности и приземленному воображению? Мне бы подобно голландцу заметить Красоту в Земном, но, увы, в моих юношеских чувствах к Юле Любовь Небесная ревниво душила Любовь Земную, и я безнадежно запутался в ловушке платонической страсти к ней. Даже юношей я страдал и посвящал себя Прекрасному вместо того, чтобы окончательно воспринять реальную жизнь и перейти к служению Любви Земной! А служение ей могло бы сделать Юлю моей! Хейзинга сознательно ограничил проблематику своего исследования в пользу чистоты эксперимента и глубины выводов; мне же нельзя было изолировать Прекрасное от Земного, поскольку жизнь разнообразнее одного исследования. Можно ссылаться на непрерывные горести в доме родителей и обвинять их в параличе воли, можно сбросить все на невезение, а разгадка сегодня видится понятной и простой: я ее недостаточно желал, или еще не умел желать так, как желает женщину созревший мужчина, силой страсти своей опрокидывающий ее сопротивление.»
     «Греки сбондили Елену», - вынырнула из глубин памяти часть мандельштамовской формулы жизненных неудач. – Греки умели видеть в женщинах земное и добиваться их. Вот и Хейзинга считает, что греки и в мифах, и в рациональной мысли допускали лишь одну причину несостоявшейся любви: силу обстоятельств, независимых от воли влюбленных. Какие мощные земные страсти подчиняли себе их небожителей! «Греки сбондили Елену/ По волнам,/ Ну а мне – соленой пеной/ По губам...» Та соль изъедала мою душу, пока я не сумел превратить ее в поводыря. В последнее время я оживил воспоминания о своей любви; она по-прежнему властна над моими чувствами, но и моя чувственность в дерзком полете воображения уже смело священнодействует над ее телом уверенными движениями моих окрепших и осмелевших рук. Она догадается об этом немедленно даже при кратковременном пересечении наших судеб.
    
     Со временем я смог научиться не только различать Прекрасное в его целостности, но и придавать большее значение его элементам, чаще встречающимся в Земном порознь. Пусть назовут такой подход компромиссом, я же отнесу его к более глубокому пониманию жизни. Со временем я смог обнаруживать их у любой девушки и молодой женщины. Да, признаю, в возрасте под пятьдесят это происходит легко. Может, в старости частички Прекрасного смогу обнаруживать даже в самой неприглядной старухе, но уже сегодня моя душа привлекает всех девушек и женщин, познавших ее.
     Атмосфера архива все еще впитывала пестрые оттенки бурно пульсирующей энергетики пяти девушек-студенток, а я грустно поглядывал на них, потому что уже знал после мимолетной встречи с исполнительным директором общественного фонда, в составе которого функционировал архив, о решении совета директоров сократить финансирование архива, что означало увольнение всех студенток. Через две недели девушки пришли в архив в пятницу, чтобы без лишних свидетелей попрощаться со мной. После угощений, разложенных ими на столе, настал черед проявления чувств. Они вручили мне миниатюрную статуэтку Оскара с надписью «Боссу номер один» и одна из них зачитала совместное полушутливое-полусерьезное послание:
     «Дорогой босс!
     Мы рады вручить Вам приз Оскара как признание Вас самым лучшим боссом этого года и самым лучшим боссом, которого нам когда-либо посчастливилось узнать.
     Вы были для нас боссом, считающимся с нами, добрым, подлинным и искренним, чувствительным, понимающим и гибким.
     Короче, Вы были для нас прекрасным боссом и потому мы чувствовали себя счастливчиками!
     Спасибо Вам за то, что Вы такой, какой есть, и за то, что дарили нам.
     Вы учили нас, что комфорт принадлежит к излишествам, но даже, если и не обратили внимание и не осознавали того, подарили нам это излишество.
     Спасибо за все это. Удачи Вам и здоровья.
     Персонал студенток.»
     Кажется, я смог различить и отметить в каждой из них чарующие элементы Прекрасного.
    
     В один из сентябрьских дней, когда Средиземное море было на редкость спокойным, а душный вечер вкрадчиво заключал в свои обьятия еще не подозревавший о его наступлении город, мы с женой словно коренные израильтяне бесстрашно зашли в кафе на следующий день после двух террористических актов в Иерусалиме, чтобы выпить ее любимый кофе "Иланс". Как обычно, она немного поразмыслила, оставляя чаевые. Мне же всегда кажется, что провидение воздает больше тому, кто не скупится дать другому. Выйдя на набережную, мы снова увидели перед собой разлитое до горизонта голубое пространство перегретой влаги. Идя по вечерней тель-авивской набережной, я дышал полной грудью, безуспешно пытаясь остыть с помощью почти неуловимой прохлады, и думал об Алине и ее избранниках. Почти каждый городской житель земного шара может найти в Тель-Авиве какой-то уголок, напоминающий ему его родной город. В этом многоликом космополитическом городе с пестрой архитектурной мозаикой уроженец Марокко, Аргентины, Ирака, Ирана, России, Украины или Франции обречен на неожиданное замирание в одном из кварталов, близких к морю, которые пробуждают теплые волны ностальгии. В нем мне не раз чудились одесские уголки, исчезавшие в раскаленной плазме пыли, горячих воздушных волн, всеподавляющей влажности и неотвратимого всесжигающего солнца. Но я с трудом мог представить эту четверку из Москвы в качестве постоянных жителей Средиземноморья.
    
     Мы приближались к широкой и многоступенчатой лестнице-панораме у гостиницы "Карлтон", когда я увидел их. Они стояли на островке из каменных плиток, посреди песка, на фоне леса из матч яхтклуба, две голенькие пяти-шестилетние девчонки-двойняшки, два тельца-цветочка, обольстительные женщины в зародыше. Насухо обтертые двумя очень похожими молодыми женщинами, они изучали окружающий мир, широко распахнув глаза. Сверху на них плавно сползли одинаковые платьица, и вот уже мир в соответствии с их ожиданиями обещал им самые теплые и радостные неожиданности. Я уходил вверх по лестнице, мысленно желая им избежать превратностей судьбы Алины.
    
     Сумерки быстро опустились на город, и он осветился двумя далекими друг от друга источниками света – кажущимися холодными звездами и нагретыми лампами освещения. Я стоял в ожидании автобуса на остановке, расположенной внизу улицы Ха-Мелех Джордж. Она появилась в укороченной белоснежной маечке на тонких тесемочках, скорее обнажающей, чем прикрывающей тело девочки-подростка. Пояс ее белых брюк низко приземлился на еще девичьих бедрах, под косточкой, обтянутой кожей, в считанных миллиметрах от угадываемого треугольничка. Когда мужчина моего поколения видит на улице непривычно обнаженный девичий или женский живот, он уже подсознательно ожидает, что вслед за этим обнажится и все, что ниже. Мне пришлось приложить усилие, чтобы перевести глаза на красивую головку. На свежем юношеском личике с отчетливыми детскими чертами блестели большие черные глаза, в которых отражались лампы, фары и звезды. Ее глаза задержались на моем лице, сияя неповторимым очарованием наивности. В течение двух-трех лет она расцветет в юную прекрасную женщину, и кто-то будет пить ее наивность, прикасаясь губами к молочной коже.
    
     Женя приехал в конце сентября. Сцену их свидания описала Алина, позвонив мне домой.
     - Женя появился у меня дома, в Холоне, поздним вечером. Его вторжение в мой новый мир, который представлялся мне антимиром московской жизни, я восприняла как виртуальное перемещение из другого пространственного измерения. Я растерянно стояла у двери, забыв его пригласить в салон, и будто со стороны наблюдала за нами в той сюрреалистической сцене. Только когда он сообщил мне, что мой домашний телефон и адрес нашел ты на сайте телефонной компании, я окончательно убедилась в реальности происходящего. "В ближайшие дни мы вернемся домой, в Москву, - говорил Женя, все еще стоя у двери. – У меня есть достаточно средств, чтобы содержать семью. Я по-прежнему люблю тебя и на этот раз не собираюсь услышать слово "нет". Ты уже можешь готовиться к отъезду!" Да, он очень изменился. Мое природное упрямство чуть не подвело меня. Я подсознательно открыла рот, чтобы язвительно спросить его, по какому праву он уже все решил за нас двоих, но совершенно не заметила как вместо этого прильнула губами к его губам. Потом мы сидели, пили вино, принесенное им, разговаривали почти до утра, снова привыкая друг к другу.
    
     Алина вернулась с Женей в Москву примерно через две недели после его приезда. Ее мама решила остаться в окружении родственников. Выплату квартирной ссуды взял на себя Женя.
    
     Я иногда задумываюсь, что более ценно моей героине: ее чувства к Андрею и Жене, или же любовь мужчин к ней? Мне важнее моя любовь к Юле обычных человеческих симпатий, которые она испытывала ко мне, несмотря на то, что я тоскую по ним даже сегодня. Я выстрадал ее в ранней юности и по-прежнему иногда отдаю дань сладким мучениям, словно смиренно расплачиваюсь ими за саму возможность любить, поскольку не каждый получает ее в своей жизни. Смею предположить, что только в эти дни Алина признала простую истину: если Вас любят сквозь годы и расстояния, то Вам достался большой дар судьбы. Наступит ли день, когда она признает своей еще более важную истину: любовь, которую испытали Вы, - судьбоносный дар?
    
     «Смогу ли когда-нибудь сказать об этом Юле?», - терялся я в сомнениях, пока не обратил внимание, что на меня направлен недоуменный взгляд стюардессы. Я никак не мог взять в толк, что во мне провоцирует ее недоумение, пока не догадался, что уже несколько минут разглядываю девушку, воспринимая ее лицо в качестве приятного фона для размышлений, и не отдаю себе в том отчета. Она ответила вежливой улыбкой на мою гримасу смущения и вины, и в те мгновения до моего сознания пробился из динамика голос Фреди Меркурио: "Love of my life you can't see…" Самолет взлетел, набрал высоту, и вскоре командир корабля сообщил обычные подробности о рейсе по маршруту «Тель-Авив – Киев».
     Олег исчез на два месяца в командировках, передав мне перед этим твердое обещание прибыть вместе со мной в наш город вовремя, и я так и не узнал, смогли ли одноклассницы найти Юлю и пригласить ее на встречу. Вскоре мне будет известен ответ на этот вопрос, который то пробуждал во мне радость ожидания вероятной встречи, то подобно холодной волне окатывал резким холодком отчаяния, которое нагоняла мысль о невысоких шансах ее поисков.
     «Важно верить в успех во что бы то ни стало! – с надеждой вспомнил я о спасительном аутотренинге. – Положительные мысли порождают положительную энергию, способную благотворно влиять на события и даже на судьбу. Разве не так поступает перманентно оптимистичная сексапильная женщина-психолог, победно ответившая отрицанием на вопрос одной из ведущих телевизионной передачи, все еще не желавшей верить в непрерывность побед в судьбе психолога, приглашенной на передачу в качестве консультанта, о том, была ли в ее жизни безответная любовь? Ну конечно же, у такой уверенной и любящей себя красивой женщины провалов не было и не может быть! У ребят и мужчин, на которых она когда-либо обращала внимание, не было даже малейшего шанса устоять перед ней. У нее есть готовые ответы на все случаи жизни. Она не обманывает: ее любовь всегда была взаимной, и удача просто преследует ее, потому что она относится к тем, кто рождается в рубашке и с ложкой во рту. Стоит поучиться у нее, и удача, словно покорный пес, повсюду последует за мной!»
     Мне не удалось с уверенностью мысленно закончить последнюю фразу, поскольку я очень зрительно представил глаза психолога. Как ни крути, блеск удачи придавал им безпроигрышно сексуальную привлекательность. Но в них не было места трогательному очарованию, без которого они оставались безжизненными. От женщины исходили энергетические волны бесчувственного биоробота. Я скорее всего ошибался, впадая в крайность оценок, но был недалек от истины. Лицо женщины исчезло, а вместо него мне припомнилась искривленная мукой трагичной смерти мордочка шакала, труп которого лежал вблизи соснового леса на шоссе, ведущем из городка Маалот в Верхней Галилее к почитаемой верующими горе Мирон, откуда легко просматриваются гора Хермон, город Цфат и озеро Кинерет. «Только этого мне не хватало! – огорчился я, почувствовав обжигающий холодок страха. – Тревожный ночной вой шакалов в ущелье напоминает мне о трагедии этих животных, согнанных с холмов, на которых возвели новые жилые микрорайоны. Генетическая память гнала их по следам привычных троп и еще не была скорректирована печальным фактом пересечения троп новыми автомобильными дорогами. Шакалы гибнут под колесами почти ежедневно, но не изменяют старых маршрутов. Не так ли я завороженно кружу по маршруту уже давней любви и расплачиваюсь страданием после болезненного столкновения с реальностью, в которой Юле нет и не может быть места?.. Но не все же шакалы гибнут! Мой путь опасен, но на нем можно уцелеть.»
     А пока я расположился в кресле и представляю ее симметричное классическое лицо со слегка выступающими скулами и небольшую золотую корону на русых волосах. Она величаво и грациозно движется вверх по лестнице в зал ресторана, не уступая в этом царственным особам: Елизавете I Английской, Марии-Терезии, супруге Людовика XIV, Анне Стюарт, Екатерине Второй или же английской королеве Виктории. В верхней части лестницы, у входа в зал, жду ее я с черной бархатной маской на лице, отвлекаясь от ее лица, чтобы бросить заговорщический взгляд на видимого только мне Моего Ангела-Хранителя, а затем снова прилипнуть взглядом к ее лицу, чтобы заметить, что мы с ней снова молоды. Наши лица снова окажутся в считанных сантиметрах друг от друга, и я вопьюсь горячим взглядом в ее лицо, светящееся бликами солнечных зайчиков вопреки наступившему вечеру, и обожгу им ее глаза, щеки и губы. Мы оба обомлеем, на мгновение заглянув в глаза друг другу, и мне почудиться сияние солнечных нимбов вокруг наших голов. Время застынет вопреки всем законам, и покажется, что объединяющее нас пространство мгновенно облачится в прозрачную оболочку, внутрь которой никому из окружавших нас не дано будет проникнуть. Внешние звуки исчезнут, и мы будем общаться молча в пронзительной тишине. "Какие у тебя красивые глаза!" – донесется до меня ее измененный голос в сопровождении странных перезвонов, как будто она мелодично напоет эту фразу. "Нет, это ты вся чудо: и глаза твои, и волосы, и губы! Позволь мне их поцеловать", - донесется до моего сознания мой охрипший голос, и в тот момент меня охладит прозрение – мои губы будут плотно сомкнуты. "Не торопи меня, все это так неожиданно...", - едва различу я затухающий девичий голос, доносящийся сверху, в то время как ее губы ни разу не разомкнутся. Наши лица поплывут в пространстве, бесконечно приближаясь и приближаясь, и я почти утрачу веру в то, что они когда-нибудь сомкнутся. Но время снова вступит в свои права, и тогда я вопреки всему, что случилось давным-давно в щкольной рекреации, разомкну свои губы:
     - Ты – моя ненаглядная, моя любимая. («С каким большим опозданием я сказал это!» – думаю в тот момент.) Тебя я любил всю жизнь, но ни разу не смог достучаться до твоего сердечка. Сейчас мы наконец-то вместе поймем какой любви лишились. «Молодые люди, - с опозданием в вечность звонко пульсирует в голове мой голос, в котором запаян гнев на самого себя, - раздавите гадину! (Разве Вольтер, умиленно глядя на нас, не согласится простить меня за плагиат?) Молодые люди, впервые познавшие сладость и горечь любви, раздавите в себе нерешительность!»
     Разочаруется ли она, сняв маску с моего лица, как разочаровуются читатели Александра Дюма вслед за историками, сорвавшими бархатную маску с легендарной «Железной Маски», чтобы узнать, что эта личность была не мифическим близнецом Короля-Солнца, а всего лишь итальянским аристократом, навсегда поплатившимся своей свободой за то, что прогневил французского короля? Мои губы перенесут на ее щеку томившийся десятилетиями поцелуй, но что бы ни произошло, снова поднимусь на борт самолета, чтобы вернуться к Илоне. Я остаюсь всю жизнь узником своего воображения? Кто знает? Поездка может многое прояснить, но если все же это верно, то моя воображаемая темница нередко приносит мне реальную удачу. По возвращении умолю Моего Ангела водить моей рукой по бумаге. Надо полагать, этот главный магический секрет, сообщенный скандалистом и снобом Дали начинающим художникам, приносит удачу. И тогда непременно произойдет чудо – и я напишу о любви.