Любимой бабушке, матери моего отца с просьбой о прощении.    

     Михаил жил в нашем селе давно. Десять лет назад он пришел в деревню хромой и неулыбчивый с одним желанием – работать. И теперь никто не мог представить Еремейкино без нашего «хорошего доставалы». Находясь в должности завклуба, он обнаружил в себе необычный и редкий по тем временам дар – он мог достать все, что угодно. Нужно было лишь откомандировать Мишку в центр. И уже к вечеру, максимум через день, необходимое «нечто» появлялось в деревне. Его любили и уважали все. Энергии он был необыкновенной. Уважение к нему было настолько велико, что когда Сашка Кривой, местный ловелас, закрутил с Мишкиной Людкой, то впоследствии сам же Сашка (человек крайне бесстыжий) пришел и повинился перед Михаилом. В селе до сих пор не могут забыть, как отреагировал тогда Мишка. Он, ни слова не говоря, выбежал из избы и побежал в свой клуб. Сашка испугался – в клубе находился старый «Максим», и говорили, что если его зарядить, он вполне рабочий. Народ постепенно собрался перед клубом. Михаил вылетел из клуба, и в руках у него была… ооогромная балалайка, непонятно когда и как попавшая в клуб. Никто в деревне никогда не играл на ней, потому что даже не мог представить, как это делается. Что тогда вытворял Михаил на этой бандурине, пересказывали сотни раз. Но Сашка к Людке больше не подходил. Впрочем, Людка прожила недолго: пошла в лес за ягодами, попала в трясину и не вернулась. Михаил тогда с головой ушел в работу и после этого стал просто золотым профессионалом. Вообще наше село славилось благополучием. Но работали мы, как все, а процветанием были обязаны исключительно Мишке и его удивительной способности. Не помню, кто предложил, но на сорокапятилетие правление решило сделать подарок Мишке и отправить его в Сочи. Он долго отказывался, но, в конце концов, его убедили. Еще с вечера ходил Мишка по деревне, заглядывал в дома и спрашивал: - « Чего привести с Югов-то?». Но все отнекивались, благодарили: - «Ничего не надо, Миша. С юбилеем тебя, отдохни, как следует!». Последняя, к кому он зашел, была Тетка Аглая…
     Аглаин дом находился на самой окраине, прямо перед лесом. Черный от сырости и времени, лохматым вороном выглядывал он на дорогу. Даже садовые деревья, запущенные и неухоженные в любое время года, выглядели весьма зловеще. Ведьмина обитель, да и только. И лишь одна деталь нарушала общее невзрачие. Это был почтовый ящик. Новенький, блестящий, покрытый голубой эмалью, он был виден издалека. Кусочек неба на земле. В тот вечер, подходя к дому тетки Аглаи, Михаил заметил, что ящика нет на месте…
     - Здорово, тетка Аглая! Как жива - здорова?
     - Спасибо Мишенька, живем помаленьку.
     - Уезжаю завтра, на юга - кости греть.
     - А коли заслужил - чего ж не съездить. Доброй дороги.
     - Может, привезти чего…
     - Да нет, ничего не надо Мишенька, а если помочь хочешь, принеси пожалуйста, ведро с краской, оно в сенях стоит. Я, тут, видишь ли, ящик покрасить собралась.
     - Да ты что! Он же у тебя новый совс…
     - Надо, Миша! - Аглая посмотрела прямо в глаза Михаилу и добавила- Мне так надо…
     Молча, Мишка прошел в сени, молча вынес ведро с черной краской и все с тем же красноречивым молчанием долго наблюдал, как Аглая неумело, но очень старательно малевала кистью по блестящей лазури. Потом помог повесить изуродованный ящик на забор, соорудил самокрутку, закурил и внимательно посмотрел на Аглаю.
     - Слушай, тетка Аглая? - спросил почему-то шепотом Михаил - Скажи, а зачем тебе это надо?
     Аглая сделала вид, что не слышит, а когда Мишка попытался спросить еще раз, вдруг сказала тоже почему-то шепотом:
     - Ты, Миша, смеяться будешь, или, еще того больше, не придешь никогда.
     - Это еще что за концерты?
     - У каждого свои, Мишенька.
     - Слушай, - Мишка нахмурился - Ты мое слово знаешь. Так вот даю тебе слово, что не хихикну.
     Аглая помолчала и приподнялась к самому уху Мишки.
     - А никому не скажешь?
     - Ни одной живой душе.
     Она опять помолчала, снова приподнялась на цыпочки и, опять же, на ушко, сказала слова, от которых зашевелились волосы на голове у Мишки.
     - А вот как сыночек-то мой, Иван-то приедет. Увидит он ящик-то и скажет: - "Убери, мам. Срам-то какой!" Я и уберу, тут же уберу…
     И оттого, что Аглая произнесла эти слова таким спокойным, очень серьезным тоном - стало Мишке как-то…
     Иван не вернулся с войны лет 15 назад, и примерно с тех пор Аглая и стала затворницей.
     Михаил вышел от Аглаи покачиваясь. Никак не мог забыть он даже не слова Аглаи, а этот тон, с каким она выговаривала эти слова. Спокойный, уверенный. И была в нем, кроме вполне понятной причины, еще и такая тоска… Долго еще тяжелым аккордом звучала она в сердце Мишки, когда собирался он в тот вечер в свою заслуженную поездку.
     А наутро он уехал и через месяц вернулся. И на этом можно было бы и закончить рассказ.
     Но только говорят, что еще через месяц после его возвращения к дому тетки Аглаи подошел молодой белобрысый парень в выцветшей гимнастерке.
     И больше никто не видел страшного уродливого ящика, два месяца висевшего на заборе тетки Аглаи.
     А Мишку после этого переставали называть "наш доставала", а называли просто… Колдун.