ПСИХОПОМП
    
     Я живу в Питере, а в Москве бываю довольно редко. Разве что в командировку пошлют. Но сейчас начальство на этом экономит. На конференции ездит само, мелкие вопросы улаживает по телефону или по электронной почте. Только если уж надо сделать хорошую копию ценного документа или провести экспертизу, посылают живьем. Забыл сказать, что работаю я в архиве. Нас, архивистов, мало кто любит – зануды мы и чудаки. Вот и водимся в основном со своими.
     На этот раз я прихватил в Москве еще и воскресенье, чтобы встретиться с друзьями, такими же архивистами, как я. Один живет в центре, на Полянке, другой – в Выхино. Логично сначала съездить в центр. Так мы и условились. Но, когда я уже вышел на Полянке из вагона, у меня зазвонил сотовый, и мой друг, многократно извинившись, сказал, что встреча отменяется: к нему внезапно нагрянули родственники из Белоруссии, только что с поезда, и в квартире сейчас сумасшедший дом. Словно бы в подтверждение этому в трубке раздались детский визг, собачий лай и звонкая женская ругань.
     Ну, и что было делать? До визита в Выхино оставалось почти три часа. Там меня так рано не ждали. Гостиница моя находилась у ВДНХ. Ехать туда было глупо. Бродить по ноябрьской Москве – удовольствие маленькое, в это время она по мерзостности погоды обычно вполне стоит Питера. Взглянув на схему метро, я решил провести время в каком-нибудь музее. Пушкинском на Волхонке, например. Очень давно там не был. Или в Историческом? Нет, исторических документов мне и на работе хватает, и хотя я дело свое люблю, отдохнуть от старинных рукописей тоже иногда хочется.
     Решено. Еду в Пушкинский. Можно пешком от Боровицкой или с пересадкой через Кропоткинскую.
     Сразу скажу: ни в какой музей я не попал.
     Зато попал в какую-то странную историю, объяснить которую до сих пор себе не могу.
    
     Когда я вышел из вагона на Боровицкой, мое внимание привлекла группа, стоявшая полукругом у барельефа в торце станции, – там, где переход на Библиотеку. Вроде бы обычные туристы, слушающие обзорную экскурсию по московскому метрополитену. Чаще всего это бывают иностранцы, но иногда и наши, из провинции. Петербуржцы на такие экскурсии не ходят – что они, метро никогда не видали? Имперской эклектикой их тоже не очень-то удивишь.
     Но эта группа была какой-то необычной. Люди с интеллигентными лицами. Одеты небогато, но с чувством собственного достоинства. Даже если вещи явно с рынка, они подобраны в тон, причем тона – некрикливые, хотя и не обязательно муторно-тусклые. Меня, кстати, всегда угнетает эта серость и чернота московской зимней толпы. Мало того, что все мужчины, от подростков до стариков, одеты в темные куртки и черные шапочки или кепки, так и дамы тоже носят что-то невразумительное и немаркое: угнетающе-серое, мертвенно-коричневое, безотрадно-черное… Как будто весь город постоянно погружен в траур.
     Эти были не такие. Было видно, что каждый – личность. И весьма пожилой джентльмен в элегантном серебристом пальто, достойным чеховского персонажа. И моложавый брюнет в белой куртке с алым шарфом. И безвозрастная дама в бархатисто-вишневом анораке с меховой опушкой. И все прочие. Их было человек пятнадцать, каждого не опишешь.
     А примечательней всех выглядел экскурсовод.
     Он-то как раз был весь в черном. Но при этом – блондин. Золотистые кудри красиво падали ему на плечи, но брови были тёмными. А на среднем пальце правой руки сверкал перстень с большим аметистом. Переливчатый камень можно было хорошо рассмотреть, поскольку его владелец часто поднимал руку, держа в ней изящную указку со светящимся кончиком. Благодаря указке этот высокий, стройный и слегка горбоносый человек напоминал то ли дирижера симфонического оркестра, то ли какого-нибудь мага из детских фильмов (мы с сыном недавно ходили на последнюю часть «Гарри Поттера», так что впечатления свежие).
     И вещал он чрезвычайно заманчивым голосом – глубоким баритоном, не хуже, чем у Дмитрия Хворостовского. Да и то, что он говорил, оказалось не совсем привычным для такого рода экскурсии.
     «Хотя станция Боровицкая построена совсем недавно, – объяснял он, плавным жестом указывая на развесистый аляповатый барельеф, – в ее оформлении присутствуют традиционные архетипы, характерные для первых станций советского метро. Перед нами – типичный пример изображения мирового древа, символа вечной жизни и неиссякающего плодородия. Однако, заметим, это мировое древо произрастает не на поверхности, а в подземном царстве, являясь хтоническим двойником своего земного прототипа. Отсюда – устрашающие на вид плоды: человеческие головы, красующиеся на ветвях вместо молодильных яблок (они же – золотые яблоки Гесперид). Головы эти символизируют, как видно из надписей, пятнадцать республик Советского Союза. Желал того художник или нет, но картина, согласитесь, получилась фантастическая: если головы – не живые (а какими они еще могут быть без тел, ведь изображения – погрудные?), то всё это напоминает о древнем обычае некоторых варварских народов Европы украшать частоколы храмов головами врагов (отголосок этого обычая нам знаком по русским сказкам о Бабе Яге или Кащее Бессмертном). Если же допустить, что головы все-таки живые, то без тел они в любом случае не способны ни к какой самостоятельной деятельности и всецело зависят от общего корня, который также не обладает ни сознанием, ни мобильностью. Здесь фактически зашифрована неминуемая гибель данного метафорического древа, то есть Советского Союза. С третьей же стороны… кто скажет, какие еще ассоциации может вызвать данный барельеф?»…
     – «Зонтик от ядерного взрыва»…
     – «Лернейская Гидра»…
     – «Или Змей Горыныч», – раздались голоса из группы.
     – «Верно! – согласился экскурсовод. – Можно ведь допустить, что ниже видимой линии бюста находится иное, змеевидное тело, обвивающее соответствующую ветвь. Многоглавое, опять-таки сугубо хтоническое, существо, которому самое место в глухом подземелье, и которое питается человеческим мясом и человеческой энергией, вырабатывая энергию заведомо нечеловеческую: видите – небо вокруг золотое? Вот вам, кстати, и ядерный взрыв, – он же огонь, вылетающий из пастей чудовища… В концепции Даниила Андреева подобные существа описаны как модификации Жругра – драконоподобного демона великодержавности. И то, что это изображение человекоголового дерева, растущего из самого Кремля и словно бы взрывающего его, преднамеренно помещено в непосредственной близости от Кремля, могло сыграть некоторую роль в известном нам процессе: даже если скульптор о том вовсе не помышлял, у объектов искусства есть своя воля, намного превышающая человеческую»…
     Мне стало интересно, и я тихонько присоединился к экскурсии. Видимо, это были вузовские преподаватели-гуманитарии или даже искусствоведы, коль скоро им не нужно было объяснять, что такое архетип и кто такие Геспериды, – рядовой обыватель обычно этого не знает. Я же, каюсь, несколько раз проходил мимо этого нелепого кирпично-кровавого барельефа на золотом иконном фоне, совершенно не вникая в его сакральный смысл – ведь шедевром это рукотворение назвать никак не возможно…
     Мы перешли на Арбатскую и поговорили о символике загробного рая, запечатленной в здешней архитектуре и ее украшениях. Ну да, все эти рога изобилия, из которых вываливаются небывалых размеров плоды, цветы, листья и букеты, – это же, как верно говорил нам экскурсовод, типичные приметы царства Персефоны-Прозерпины, чтимой и как владычица мертвых, и как дочь Великой богини, Деметры-Цереры.
     «Заметьте, – обращался к нам экскурсовод, – смысл, восходящий, вероятно, к Элевсинским мистериям, здесь присутствует совершенно отчётливо, если уметь его видеть, но это как раз рассчитано на посвященных. Видите, все ниши, где могли бы стоять изваяния богов, и все щиты и плафоны, на которых должны были бы значиться их изображения, имена, священные изречения или вотивные надписи, пусты? Что бы это значило, как вам кажется?»…
     – «Иллюзия… Всё видимое – иллюзорно», – откликались люди. – «Нет, это значит, что истинные имена богов нельзя называть»… «Или что имя может быть любым – оно в этой реальности ничего не значит»…
     У меня была своя догадка, но я о ней промолчал. В загробном мире кончается самосознание личности, а мольбы бесполезны. Остается только вкушать плоды земного существования. Или самому быть вкушаемым.
     «Совершенно верно, – вновь заговорил экскурсовод, отвечая на чей-то вопрос. – Все эти серпы и колосья на Курской-кольцевой, Киевской и на многих других станциях – явления того же порядка: смерть, пожинающая жизни как колосья – очень древняя метафора, да и молот – атрибут, как известно, Гефеста-Вулкана, изначально хтонического божества»…
     Подошел поезд. Оживленно переговариваясь, экскурсанты доехали до Площади Революции. Там наша экскурсия с инфернально-мистическим уклоном продолжилась. Мы поговорили о жутковатых бронзовых статуях якобы идеальных людей эпохи социализма и поспорили о том, есть ли в них красота, и как соотносятся собственно красота и художественная ценность.
     «Ох, иногда кажется, что по ночам они тут оживают и бродят по станции», – заметила молодая дама в оливковом пальто и такого же цвета берете с крашеным перышком.
     «Всякое бывало, – спокойно кивнул ей экскурсовод. – Место, знаете сами, такое: рядом – всесоюзный некрополь со священной мумией как центром данного мироздания, да и под землей тут много скрытых захоронений, так что темная энергия хлещет потоком. Но, видите ли, скульптор прекрасно всё понимал и сделал всё, чтобы максимально ограничить активность этих симулякров»…
     «Каким же образом? – спросил брюнет в красном шарфе. – По-моему, совсем наоборот: все эти глядящие на живых людей дула пистолетов и винтовок, собачьи морды, нависающие над головой бронзовые ноги в увесистых сапогах и ботинках»…
     «А вы не обратили внимание на то, что все фигуры помещены в очень тесные и слишком низкие для них ниши? – возразил экскуровод. – Ни одна из фигур не могла бы встать в полный рост на своем постаменте. Прообраз – фигуры в люнетах в «Страшном суде» Микеланджело. Всё это сделано намеренно, и в данном случае, я думаю, с защитной целью. Но и с выразительной тоже: какая же должна быть над ними карающая и гнетущая сила, если даже столь мощные люди, титаны по своим физическим характеристикам, покорно склоняются под ее весом, ютясь в тесных полугротах… Это – финал гигантомахии, низвержение титанов в Тартар, ибо править верхним миром взялись олимпийцы, которые бесспорно умнее, но мельче и мелочнее их»…
     «Значит, своего рода Страшный Суд?», – догадалась дама в вишневом.
     «Аллюзия на Микеланджело говорит об этом, по-моему, совершенно ясно. Взгляните: следи этих лиц нет ни одного счастливого! А какая напряженность в позах, будто они давно готовы к самому худшему, – улыбнулся экскурсовод. – Но довольно о мрачном. Пойдемте, взглянем на светлое небо Элизиума!»
     Перейдя на зеленую линию, мы отправились на Маяковскую со знаменитыми мозаиками по рисункам Дейнеки. Действительно, синее небо с летающими по нему планерами и самолетами, открывающееся под землей – это нечто из сферы мистики или фантастики, ибо, глядя на него, ты четко знаешь: это – некое иное небо, существующее совсем в другом измерении…
     «Преисподняя, как известно, многослойна, – вещал экскурсовод, пока мы, задрав головы и придерживая головные уборы, любовались мозаиками. – Данте прекрасно знал, о чем писал. Мнение о загробном мире как о жуткой смрадной дыре, где варятся в котлах грешники и маются в серном тумане неприкаянные души – это страшилки для детей, на самом деле всё гораздо сложнее и интереснее. Структура потусторонней реальности напоминает спираль, свитую в грандиозный лист Мёбиуса»…
     Стоп, – подумалось мне. А откуда он-то знает? У Данте про лист Мёбиуса ничего не написано. Круги – да, спираль – да, но до неевклидовой геометрии в средневековье никто еще не додумался… Впрочем, эта их обратная перспектива и нелинейное время в клеймах икон и житиях… Как знать, может быть…
     Погрузившись в свои мысли, я пропустил часть лекции и вынырнул из полузабытья на фразе, глубоко меня поразившей:
     – «Стало быть, пространственная структура московского метро превосходнейшим образом соответствует описанной структуре потустороннего мира, чем, собственно, и обусловлена мистика и магия этого топоса, существующего, как нетрудно понять, вне времени или во всех временах сразу. Здесь сосредоточено всё прошлое Земли, от доисторических тварей, впечатанных в память мраморов, – всех этих трилобитов, полипов и мелких динозавров, – до нервных сгустков человеческой истории, причем отнюдь не только нашей, российской и русской, – здесь есть и Египет, и Вавилон, и Греция, – ее, кстати, очень много, – и Рим, и все прочие эпохи, смешанные самым удивительным образом… Это вовсе не эклектика, господа мои, это – особый парадоксальный хронотоп, созданный по своим законам. Ключом к его пониманию может служить обычная схема, висящая в любом вагоне, – нужно только включить другие слои нашего пространственного и ассоциативного восприятия»…
     Да, верно, – вновь согласился я, делая для себя очередное открытие. То-то мне всегда казалось, будто схема московского метро что-то такое напоминает…
     – «Так что вам напоминает схема метро?» – спросил экскурсовод.
     Я даже вздрогнул. Но он будто бы не видел меня, обращаясь к другим слушателям. Они оживились, и вспыхнула бурная дискуссия:
     – «Многолучевую свастику!»…
     – «Зачем свастику – солнце! И линии цветов спектра – красный, оранжевый, жетлый, зеленый и так далее»…
     – «Так солнце же подземное! В том и дело! Это не солнце, а Плутон!»
     – «А мне напоминает, извините, паука, только ног больше, чем надо»…
     – «Паук – тоже инфернальное существо, вспомните миф об Арахне!»…
     – «Если развернуть горизонтально – стилизованная голова Медузы-Горгоны!»…
     – «Узелковое письмо древних инков, – оно тоже было разноцветным и содержало закодированную информацию!»…
     Они еще некоторое время упражнялись в мифологической и исторической эрудиции. А я думал о другом. О том, что московское метро действительно – не просто подземка, служащая для перевозки пассажиров из пункта «а» в пункт «б», а особый мир, странные свойства которого действительно определяются его нелинейной структурой, которая на схеме выглядит чрезвычайно упрощенной, но даже там поражает своей многозначной замысловатостью. Символ бесконечности – кольцо – сочетается с принципом уходящих в потенциальную бесконечность лучей, у которых, однако, нет единого центра, – так, с оранжевой и лиловой линий нигде нельзя пересесть прямо на синюю, – а сердцевина круга рассредоточена на множество уровней, иногда соединенных между собой, а иногда и нет (две разных Арбатских и две разных Смоленских станции, – синяя и голубая)…
     Да уж, люди, придумывавшие и создававшие московское метро, кое-что смыслили и в архетипах, и в мистике, и в топике…
     Я совершенно забыл о времени. Мне было так интересно, что хотелось вникать в эти увлекательные материи глубже и глубже. Поэтому, когда экскурсовод повлек свою паству на платформу, чтобы везти в очередное интересное место, я покорно потянулся за ними, даже не глядя на часы…
     Подъехал какой-то странный поезд. Видимо, служебный. Всего из двух вагонов. Окна первого были затемнены. Второй выглядел более или менее обычно. Только пассажиров в нем не было. Он остановился, двери второго вагона открылись, наша группа быстро вошла и заняла места, – и поезд тронулся. Никаких объявлений вроде «двери закрываются, следующая станция»… – не последовало.
     Когда мы въехали в тоннель, свет в вагоне погас.
     «Ой, куда мы едем?» – испуганно спросила какая-то из наших дам.
     «Вы увидите то, чего еще никто из смертных не видел», – засмеялся экскурсовод.
     Все приняли его слова за шутку. Подумали, он хотел сказать – «простых смертных», намекнув на таинственное Метро-2, существующее, говорят, еще ниже и предназначенное для правящей верхушки на случай ядерной атаки или другого вселенского катаклизма.
     Но, куда бы нас ни везли, мне сделалось как-то не по себе, и вся эта история сразу перестала нравиться. Больше всего не в тот миг захотелось вернуться назад, на ярко освещенную платформу Маяковской…
     Тем временем поезд прибыл на какую-то темную станцию. Я слышал, что в московском метро есть такие – они законсервированы до лучших времен. А некоторые уже никогда не будут открыты: над ними – плотная городская застройка со всеми коммуникациями.
     Мы вышли. Поезд уехал назад. Было жутко. Холод – как в морге. Своды подземного вестибюля тонули в пыльном сумраке. Где-то близко с глухим ровным шумом текла вода.
     – «Канализация?» – спросил франтоватый брюнет, хотя сам уже чувствовал, что ничем таким тут не пахло.
     – «Нет. Подземная река», – лаконично ответил посуровевший экскурсовод.
     – «А, Стикс!» – продолжил кто-то игру в мифологические ассоциации.
     – «Вроде того, – согласился экскурсовод. – Переправляться придется на пароме. Рельсы тут кончаются».
     – «А что там… дальше?»
     – «Сюрприз, – уклонился он от объяснений. – Сами увидите».
     – «А можно туда не ходить?», – поинтересовался пожилой джентльмен. – «Я, честно говоря, устал»…
     – «Там мы все отдохнем, перекусим, выпьем чего-нибудь освежающего», – взял экскурсовод его под руку и почти потащил к лодке-парому, в которой стоял наготове какой-то мрачный хмырь с шахтерским фонарем на лбу.
     – «О, в гости к диггерам!» – обрадовался дядечка в молодёжной джинсовой куртке, который до этого почти все время молчал.
     И все пошли.
     Но я почему-то знал, что – ни к каким ни к диггерам.
     И уже догадывался, кем был на самом деле наш экскурсовод.
     Да только сказать я об этом никому не мог.
     Поскольку совершенно определенно чувствовал: всё это время я оставался среди экскурсантов не замеченным лишь потому, что не произносил ни слова.
     Посредник между мирами, проводник душ к месту вечного упокоения, великий мистагог и мистификатор, Гермес Психопомп, усаживал своих подопечных в ладью Харона, по-прежнему не видя меня, – а я, тихонько пятясь, отступал шаг за шагом в сумрак, пока не скрылся за ближайшей серой колонной – бетонной, сырой, покрытой какой-то скользкой плесенью.
     Они уплыли, ни на минуту не прекращая своего легкомысленного интеллигентского трёпа на потусторонние темы.
     А я спрыгнул на рельсы и осторожно побрел по шпалам в сторону Маяковки. Но, кажется, свернул не туда и довольно долго блуждал по каким-то заброшенным боковым тоннелям, пока не наткнулся на настоящих диггеров. Они меня вывели через люк наружу (в центре города, но где – не скажу, обещал молчать). Я спросил у них про странного экскурсовода. «Нет, не из наших, – сказали ребята. – Надо пойти посмотреть, куда он тех чуваков завел. Речка там, говоришь? Неглинка, наверное»…
     Про Стикс они никогда не слышали.
     А я не стал им объяснять, боясь сойти за сумасшедшего.
     В Выхино я тогда, разумеется, не поехал.
     Да и в Москве с тех пор не бывал.
     Хватит с меня нашей питерской чертовщины.