Зимнее хмурое утро. Город давно проснулся. По графику его жизни – сейчас все как раз должны спешить на работ у. И все спешат. Я тоже. И впереди меня – молодая мамаша с малышом. Лет трех, пожалуй. Тоже спешат. Как могут. Старательно утопая почти по щиколотку в рыхлой, грязноватой снежной каше. Точнее спешит женщина. Потому что мальчик никуда не опаздывает. В чем, в чем, а в этом он уверен так же твердо, как древние греки в том, что напрасно не доглядел Гелиос (который то же любил все делать без суеты, кстати) за сорванцом Фаэтоном, допустив оного за вожжи солнечной колесницы.
     Поезд, состоящий из привычных глазу аккуратных зеленых вагончиков с желтой полосой посередине, появившийся в полном соответствии с расписанием на железнодорожной ветке метрах в двухстах слева, приковал взгляд юного пилигрима так же, как внимание котенка приковывает шаловливо шевелящаяся бечевка. Событие это, полностью проигнорированное всей деловитой взрослой общественностью, для ребенка, видимо имело значение, сравнимое с научным открытием для ученого или с обнаружением долгожданной кромки побережья для вахтенного матроса на марсе парусника, истомившегося в многотрудных скитаниях по бесконечным океанским просторам.
     Рука, взметнувшаяся с зажатой в ладошке ярко-желтой лопаточкой, являла собой образец целеустремленности лидера, указывающего верный путь заблудшим. (И, одновременно, послужила шлагбаумом для шедшего позади дяденьки, т.е. меня).
     Маленькая фигура застывает, соперничая в монументальности с памятником, расположенным впереди, по ходу нашего общего маршрута, метрах в пятидесяти. «Смотри, мама, поезд» - в интонации никакого удивления. Только восхищение масштабностью факта бытия. Эмоция, почти утраченная взрослыми. И мама, виновато оглядываясь на меня, и, чуть раздраженно: «Ну что, так и будем стоять?»
     Ответ прозвучал, поразив меня той кроткой естественной простотой, и чувством глубокой ответственности за свои слова, столь характерных для людей великих и гениальных :
    
     «Да».