Я маленький чудесный сгусток эктоплазмы, оторвавшийся от старого тучного тела Стивена Мартина. Я — это все еще он. Немного. Я все еще немного чувствую себя грузным стариком, много чего сделавшим в своей жизни. И плохого, и хорошего.
    
     Говорят, будто бы человек перед смертью видит всю свою жизнь, словно быстрое-быстрое кино. Не знаю, если это и правда, то кому они, видевшие, могут это рассказать? Ведь они же покойники и стремятся к ослепительному белому свету, яркому, как тысяча атомных бомб. И чистому, как первозданная чистота. Точно так, как стремлюсь к нему я.
    
     Одышка, сердечная астма, надоедливый грибок между пальцами, здоровенный пивной живот, гнилой запах изо рта, хронический гепатит В, вставная челюсть, недобрые мысли, парочка скелетов в шкафу, несколько нулей банковском счете — все это теперь лежит куском разлагающейся плоти несколько ниже моего настоящего существа.
    
     Я — настоящий! Именно такой, как я есть сейчас, с каждой секундой все меньше Стив Мартин. И мне совсем не хочется обратно. Мне уже трудно представить, зачем это придумывают имена — нелепые комбинации букв, которые ничего никому не могут сказать о твоем истинном существе.
    
     Это все не нужно, ведь теперь я могу видеть настоящую сущность. Вот медсестра склонилась над телом и, повинуясь приказу врача, выдергивает из старческой покрученной вены ненужный теперь катетер. Добрая девочка, дурочка, милашка — ее бросил любовник, поэтому приходится работать в две смены, чтобы хватило снимать грязную комнатку. Страшно хочет спать. Вот сейчас она уколется грязной иглой и заработает гепатит В. Кажется, что я могу видеть будущее — но не хочу, мне сейчас безразлично.
    
     Я пересекаю больничный корпус — не так, как раньше, а вертикально вверх. Белый свет манит, словно бы дает забытье. Я забываю о старом жирном Стиве Мартине, задолжавшем трехмесячную зарплату своей секретарше, забываю о просроченных кредитах, о горстке подонков, которые завтра будут делить наследство — все, что нажито непосильным трудом.
    
     Черное звездное небо уже вокруг меня. И я совсем не удивляюсь, что черное небо соседствует с ослепительным Светом. Я могу думать только о нем, о Свете в конце длинного туннеля, в который сворачивается вся моя прожитая жизнь. Этот Свет — надежда на будущее, он манит и притягивает, как магнит притягивает железный гвоздь. Это мое будущее, и я в этом совершенно уверен.
    
     Через какое-то время (хотя, что для меня сейчас время!) я сливаюсь со Светом, становлюсь его частью. Я отчетливо чувствую, что Свет благ и всепрощающ. Я чувствую необыкновенную легкость оттого, что все делишки некоего Стива Мартина уже прощены. Но, тем не менее — не забыты. Мне уже известно, что все зачтется. Но для чего зачтется — не знаю.
    
     И вот, когда я совсем слился со Светом, когда потерял свою индивидуальность, полностью растворился в нем, непостижимым образом Свет превратился во Тьму. Эта трансформация показалась мне вполне естественной, будто бы всегда я знал, что Свет превращается во Тьму, является ее частью. И всегда я знал, что если Свет является концом, то Тьма — началом.
    
     Влажная жаркая Тьма — она давит, но питает и дает жизнь. Я, словно зерно будущего урожая, коплю силы и расту, разбухаю, набираюсь новой Жизни. Предвкушение нового, лучшего, прекрасного и светлого, переполняет меня и заставляет петь новую песню Жизни. Которую дарит Тьма.
    
     Вдруг — Тьму разрывает Свет. Холодный и жестокий. И холод стальных инструментов. И вонь антисептиков. И соль крови. Мое жалкое бессильное тельце вырывают из живительной Тьмы и бросают на стекло, под смертельные лучи Света. Который стремительно затягивает маленький чудесный сгусток несчастной эктоплазмы.