Полумрак клуба, единственное яркое пятно - сцена, где играет джаз довольно живописное трио - на аккордеоне плотный мужчина, сидящий все время с закрытыми глазами и усталым выражением лица, на гитаре поджарый, этакий стереотипный слепок уголовно-алкогольного вида, а на контрабасе собирательный образ заблудшего интеллигента - попавшего в "дурную" компанию.
     Глядя на них, невольно вырисовывается стандартная кухонька, где на пластиковом столике советских времён, стоит початая бутылка водки, на тарелке неаккуратно нарезанная закуска, соленые огурцы в банке... где-то шуршат тараканы...
     Они непременно должны быть соседями по подъезду - точнее даже, что гитарист и аккордеонист живут как в коммуналке вместе, а контрабасист приходит к ним в гости поздними вечерами, в дутых трениках, растянутой, линялой футболке и непременно в стоптанных тапочках на босу ногу, виновато улыбается, одной рукой поправляя очки, а в другой нежно и одновременно крепко держа контрабас.
     Молча проходят на кухню. Выпивают...
     Кто-то из них первым начинает играть, а остальные подхватывают...
     И Музыка наполняет кухню, то, плетясь как лиана, то, захлестывая как волна, заставляя все и вся двигаться в ее ритме - в такт ей гремит ложка в забытой чашке, в такт ей шлепает подошва стоптанного тапка по голой хозяйской пятке, в такт ей стучит ветер форточкой, в такт ей капает вода из под крана...
     а музыканты улыбаются и жмурятся от удовольствия.
     А сейчас, тут, в клубе, они играют, вспоминая свои вечера и мечтая о новых. Стараясь не смотреть на публику так бесконечно далекую от них и их Музыки.
    
     Сбоку от сцены сидит пара. Мужчина лет 60-70, с выкрашенными в неестественный иссиня черный цвет волосами. И его подруга - кореянка лет 25. Мужчина явно еще совсем недавно, всего каких-то лет 20 назад, пользовался весьма большим вниманием у дам, он привык выбирать, брать и требовать. НО...
     Но все же это было ТОГДА... а сейчас, он с удивлением смотрел на свою молодую подругу, уплетающую суши и пьющую, как воду, вино, и сурово отклоняющую всякие его попытки приласкаться и приласкать ее. И еще больше удивляясь самому себе, он стал терпеливо ждать ее насыщения.
     Когда она наелась, а бутылка вина почти опустела, она позволила ему погладить себя... по голове.
     Что он сделал робко, словно школьник, боясь что его опять прогонят и он будет в немилости... эта робость и уязвимость тут же была почувствована ею, заставив на секунду задуматься - озорной огонек промелькнул в ее раскосых глазах и она словно сытая кошка зажавшая в передних лапах мышь вся как-то сложилась, перекувырнулась на спину, легла ему на плечо и сказала, растягивая слова: "Знаешь что... а подари мне..."
     Пока она говорила, что она хотела бы, чтоб он ей подарил, его взгляд никак не мог отцепиться от действия, которое происходило прямо напротив них, там, на возвышении, в сизом полумраке, как на второй сцене, стоял черный кожаный диван... а на нем, как две змеи, сплелись в страстном любовном объятии два молодых тела... белели голые колени девушки, непроизвольно разжимавшиеся время от времени, и выставляющие на всеобщее обозрение белые трусики, пронзительно светящиеся в ультрафиолетовом клубном освещении. Эти трусики, то появляющиеся, то исчезающие, как азбука морзе несли ему одному закодированное сообщение - смысл которого был горек, но правдив. Он выпил залпом бокал вина, сухо попрощался и явно торопясь, вышел из клуба.